Читаем без скачивания Горный ветер. Не отдавай королеву. Медленный гавот - Сергей Сартаков

Словом, так. У индийского бога Брамы, я видел на картинке, было четыре руки. Мне в эту ночь хотелось иметь десять рук. И я знал, что я стал бы делать каждой из них. Я стоял на крепкой скале, словно бы сросшись с нею, и чувствовал, моя ли кровь уходит в скалу и возвращается обратно или каменная кровь скалы вливается в мои жилы, но я становлюсь огромным, как сам этот утес, и сильным, как сама земля. Я могу сделать все, что захочу.

Наверно, и Маша чувствовала себя такой же огромной и сильной, только ей хотелось лететь, потому что она все время подступала к обрыву. Она сказала:

— Давай мы здесь встретим солнце.

И я согласился. Но Алешка разрушил наши замыслы. Он запищал внизу, совершенно невидимый отсюда, и Маша запрыгала к нему по камням. А я боялся, что впотьмах она переломает ноги.

Восход солнца мы встретили у реки. Оно долго продиралось сквозь цепкие ветви деревьев правобережья, и радужные тонкие лучики от него скользили во все стороны, светлыми узорами ложились на быстро бегущий и в то же время словно бы и неподвижный Енисей. Но постепенно и наш берег весь засиял мелкими огоньками, вспыхнувшими на каплях росы. И я увидел, как сразу в песке и на траве зашевелилось много разной живности, ползающей, бегающей и крылатой. Даже цепочка серого мусора, которой прибоем все время выплескивается на берег, тоже оказалась живой. Там плавали и шевелили тонкими длинными усиками какие-то козявки. Сорока только сейчас заметила нас и полетела в чащу рассказывать всем подряд о своем открытии. Кукушка предсказала нам столько лет жизни, что Маша заулыбалась: «Костя, мы будем бессмертными». Ночные, неясные тени на реке одни совсем ушли куда-то, а другие на месте очертились резко, сильно. Нам не было холодно, зябко и ночью, но сейчас повсюду в воздухе разлилась такая нежная теплынь, такой пьяный запах согретой солнцем росной травы, что Машины глаза посоловели. И я не знаю, откуда он потом сразу взялся, этот могучий, все заливающий радостный свет, когда солнце само такое маленькое и все еще никак не может выкатиться поверх леса!

Глава пятнадцатая

Воскресенье

Это был тот же самый день, но вроде бы и другой, потому что мы все же славно поспали. Алешка, выпущенный на одеяло, пробовал ползать, садиться самостоятельно. Маша готовила завтрак и все время предупреждала меня: «Костя, смотри, там всюду бегают разные насекомые. Не наглотался бы Леша!» Но я этого не боялся. Если насекомое с мягкими ногами, оно не повредит, а крепкого, колючего жука Алешка и сам выплюнет. Жук не пуговица.

Мы рассуждали: скоро ли подъедут «наши»? Получалось, если мотор наладили как следует, то скоро. И мы все время поглядывали на поворот Енисея, из-за которого один за другим появлялись пароходы и катера.

Маша строила различные предположения, какую историю насчет нас придумает Дина. А потом сказала, что надо нам самим разыграть Дину.

— Сделаем так. Только моторка покажется, я с Лешей спрячусь. Ты скажешь ей, что приплыл на барже один, я, дескать, передумала и решила приехать с ними. Требуй: «Где Маша?»

Я немного посомневался: у Дины наверняка что-нибудь такое приготовлено, что Маша как раз больше всего и будет при встрече нужна. Может быть, мне лучше спрятаться? Но Маша сказала:

— Выйди из положения.

И я сказал:

— Ну ладно.

Хотя знал заранее, что Дину мне все равно не перехитрить.

Лодку нашу мы заметили издали, вернее, узнали по звуку мотора. Он работал, как телеграфный аппарат, отбивая тире и точки. Маша — превосходная радистка, но из этих точек и тире ни одного слова составить не могла. А я знал, какие слова, но написать их здесь не могу. И только удивлялся, как Вася Тетерев решился поплыть в далекий путь при таком моторе.

Когда лодка приблизилась к берегу, я стоял один, как Робинзон Крузо, только в трусах из черного сатина, а не из козьих шкур, размахивал руками и орал:

— Где вы запропастились? Я есть хочу!

Вася тихонько подруливал к бревну, концом лежавшему в реке. Дина спрашивала:

— Костя, где Маша?

А я спрашивал Дину.

— Нет, правда, где Маша?

И в лодке все хохотали. А я видел, что Шуры среди приехавших не было. Только ее одной. Но спросить не решался. Я догадывался, почему она все же не поехала.

— Костя, а где Королева? — кричала Дина.

И я уже вовсе не знал, что мне теперь отвечать на ее вопросы.

Верочка Фигурнова протестовала: не следует задерживаться здесь, надо сразу плыть до Шумихи. Володя Длинномухин говорил, что на таком моторе туда и к вечеру не добраться. Тумарк уже разделся и по-собачьи плавал, не отдаляясь больше как на два шага от берега. Кошич и Володина жена Света играли вдвоем в волейбол, закатывали такие звонкие пощечины мячу, что он от боли крутился в воздухе. Виталий Антоныч аккуратно выставлял из лодки сумки и корзинки с едой и приговаривал: «Отличное, великолепное место!» Петя, Петр Фигурнов, злился: «Забыли топор. Для ясности». Словом, все шло совершенно нормально, как всегда бывает на таких прогулках.

Все повторяли: «Где же Маша? А я рассказывал, как мы затеяли вдвоем уплыть на барже, но Маша передумала, не захотела ночевать на сыром берегу и решила приехать вместе со всеми. Почему ее не подождали?

И все кричали на Дину: «Ты же говорила, что Шура Королева утром раньше нас уплыла на обстановочном катере!»

Дина тихонько и совершенно серьезно спрашивала меня: «Неужели правда, Маша с тобой не поехала?» Я говорил: «Да». И Дина по глазам моим видела, что я вру.

А я так же тихонько спрашивал ее: «Правда, почему не приехала Королева?» Она подтверждала мне, что Шура выехала раньше, на каком-то обстановочном катере. Наверно, катер прошел мимо, не заметив нас. И я по глазам Дины видел, что она тоже врет.

Словом, все запуталось настолько, что лучше было никого и ни о ком не расспрашивать.

Не знаю, долго ли Маша просидела бы еще в своем укрытии, но Верочка Фигурнова нашла в траве соску-пустышку с колечком, спросила: «Чья?» Я с размаху сказал: «Алешкина». И тогда все бросились делать облаву. Конечно, Машу сразу нашли. Крик подняли такой, что мне показалось: я на стадионе и «Спартак» забил «Локомотиву» штрафной с одиннадцати метров.

Серьезный человек посмотрел бы на нас, подумал: «Не смешно». Мрачный и вовсе сказал бы: «Идиоты!» Но мы все равно хохотали, и по самым пустым причинам. Ну, я думаю, всем вам это дело тоже знакомое. Раз поехал в компании за город — хохочи! И не по принуждению вовсе. Действительно, бывает почему-то весело. Без компании так не станешь смеяться.

Описать весь этот день нет возможности. И надобности.

Ясно, что пили и ели.

Пили не допьяна, потому что в нашей компании такого никогда не бывает. Ели не досыта, потому что на воздухе сколько ни ешь, все равно сыт не будешь.

Ясно, что играли и пели песни.

Играли в волейбол без сетки. Играли в прятки, и Дина хотела спрятаться в Енисей, но побоялась: Кошич ее там не найдет. Играли в догоняшки, и я ловил всех, а Тумарк не мог поймать никого, потому что у него удивительно короткие ноги. Песни пели только веселые.

Ясно, что купались, плавали и гуляли на горе по лесу.

Плавали, делясь не на мужчин и женщин, а по способностям. Маша, я и Володя Длинномухин с женой Светой выплывали на самую середину Енисея и ныряли. Виталий Антоныч, Петя Фигурнов и Вася Тетерев заплывали далеко, но не поперек, а вдоль реки, по течению. Дина при своем высоком росте могла бы свободно вброд перейти Енисей, но почему-то не решалась. И не плавала, а только ныряла. Тумарк с Верочкой Фигурновой молотили ногами воду на полуметровой глубине и плыли очень быстро, даже против течения. Этот способ я знаю, Ленькин способ — руками хвататься за дно. А Кошич, в штанах, но без рубахи сидел на берегу и загорал: плавать, по-видимому, он вовсе не умел.

В лесу было удивительно хорошо. Как раз такая пора, когда комары и мошка еще не вывелись.

А цветы в лесу были всякие: синие ирисы, орлики, пунцовые и желтые с пунцовыми открылками орхидеи, золотые лилейники, сиреневые саранки. Женщины навязали из них десятки больших букетов. Виталий Антоныч вырезал палку-трость, разукрасил ее желобками и шашечками, поднял, шутливо грозя, и спросил:

— Кого?

Кошич ответил мужественно:

— Меня, Виталий Антоныч.

А Дина поцеловала Кошича и сказала:

— Казбич, миленький, этого я никогда не забуду!

Вообще Кошич держал себя в этот день превосходно и даже за поцелуй очень тонко отомстил Дине. Ловко и незаметно для самой Дины он ей вымазал сажей нос. И Дина в таком виде ходила, наверно, часа два. Мы все помирали со смеху, глядя на ее нос, а Дина думала, что мы смеемся ее острым, колючим словечкам.

Не знаю почему, но мне часто вспоминалась Шура. Я думал: нам всем хорошо, весело, а она там, в городе, сейчас совсем одна со своими тревогами. Мать — «веселая хлопотунья» — ее не развеселит. А может к тому еще прийти Илья и нагнать ей новой тоски. Зря она не поехала! Чего постеснялась? Об этом я даже несколько раз сказал вслух.