Читаем без скачивания Красный террор глазами очевидцев - Сергей Волков

Потеряв всякую надежду получить разрешение на выезд по месту жительства, многие «Бе-Бе» постепенно стали рассеиваться по разным дозволенным им местностям, приспосабливаясь к местным условиям жизни, чтобы как-то существовать. И всегда и всюду «недремлющее око» ЧК НКВД не переставало «заботиться» о нас, дабы мы не смогли «затеряться» среди прочего люда. Советская власть всегда считала бывших белых воинов, в особенности офицеров, чуждыми пасынками, оправдывая такое мнение поговоркой: «Как волка ни корми, он все в лес смотрит!» Уехал и я и тоже всегда и всюду находился под наблюдением этого «ока», а мое «дело», заведенное НКВД, неизменно следовало за мной, как тень, и пухло, пополняясь всякими мелкими и крупными событиями из моей жизни.

Уже через девять лет со дня пленения НКВД вдруг спохватилось, почему-то решив, что я за свою службу в Белой армии не понес должного наказания, и выслало меня в административном порядке, конечно, в пресловутый срок - двадцать четыре часа - с солнечной Украины в холодную Сибирь. Там нужны были квалифицированные работники, а желающих ехать не было. Чего же проще - выслать туда «чуждый элемент»: и дешевле, и без хлопот… И я считаю, что мой плен фактически продолжался до самого моего бегства на Запад.

РАЗДЕЛ 5

НА СЕВЕРЕ РОССИИ

Я.Н.Лапин166

Архангельская тюрьма в 1920 году167

Я - аптекарь г. Онега Архангельской губернии, кадет и даже состоял председателем Онежского уездного комитета партии, был председателем многих обществ, союзов, а в 1919-20 избран был председателем Городской Думы, основал небольшие ополчения - отряды противобольшевицкие. Неудивительно, что большевики четыре раза за мной охотились. Наконец, 22/II-20 года, когда они подчинили себе всю Архангельскую губ., я был арестован, послан в Вологодскую тюрьму, а с 29/IV сидел уже в Архангельской тюрьме. С 4 июня по август я заведовал тюремной аптечкой и два месяца почти докторствовал, так как тюремный врач и фельдшер заболели. Затем я был изгнан из больницы в общую камеру, а последние 2 месяца 10 дней служил в тюремной канцелярии. Эта служба давала мне возможность многое видеть и слышать, пользуясь относительно свободой движения. К сожалению, зафиксировать на бумаге сведения не удалось, а потому могу передать пережитое, т. е. голые факты, не указав в точности фамилию и число.

Затем, в декабре 1920 года я был освобожден из тюрьмы и, как уроженец г. Гродно, поспешил далее убраться из славных большевицких палестин, на основании договора с Литвой, предпочитая голодать с семьей, чем ежедневно трепетать за свою жизнь. Мне уже 57 лет, и опротивело носить таблетки с морфием, решив отравиться при первой попытке «поставить меня к стенке».

13 мая в 1-м часу ночи тюрьма проснулась. Со всех камер по спискам выводили арестованных «к допросу». Впоследствии оказалось, что это был не допрос, а суд. Трое судей под председательством председателя АрхГубчеки - бывшего матроса - заседала в одной из комнат тюремной больницы. В большинстве случаев задавались следующие вопросы: выдавал ли большевиков, участвовал ли в партизанских отрядах, признаешь ли Советскую власть?

Результат суда-допроса сказался 15/V. С утра вся тюрьма переполошилась, все притихли, стали говорить шепотком. И приползли откуда-то зловещие слухи, что в этот день будут расстрелы. С двух часов стали вызывать из камер по двум спискам и непременно с вещами, а затем вызывали и по третьему списку. По первому списку вызывали освобожденцев, по второму 40 с лишним для отправки в Соловецкий монастырь, а по третьему 28 чел. - препроводили в подвальную камеру. Во втором часу ночи эту третью группу расстреляли «на мхах» - недалеко от тюрьмы. Затем уже регулярно каждые 2-3 недели выводили «на мхи» группы в 30-50 человек.

С течением времени методы выуживания несчастных смертников из камер варьировались на разные лады. Сначала их собирали в одну из нижних камер ночью, потом стали днем, утром, наконец, уже намеченные жертвы выхватывали за неделю-две. В числе обреченных были, конечно, и женщины. Расстреливали же всегда только ночью от 1-2 ночи. Вещи и одежа расстрелянных привозились в тюрьму, где уже начальство разбиралось в них по своему усмотрению.

В тюрьме находилось постоянно 500-600 человек. За день-два до кровавой расправы обычно начинают усиленно шмыгать в тюрьму чекисты с бумагами. Чует тюрьма недоброе. Никто не уверен в завтрашнем дне. Ловят каждое слово канцеляристов-арестованных (6-7 человек из них работают в тюремной канцелярии), быстрее молнии все 27 камер узнают недобрые весточки. Пение, громкие разговоры, споры сменяются шушуканием, предположениями. Нечего и говорить, что большая часть тюрьмы не спит всю ночь. Чуть стукнет что по каменной лестнице - все настораживаются, волосы дыбом, вместо людей только тени неслышно бродят по камерам и… прилипают к окну, глядя бессмысленно, быть может, в последний раз на Божий мир! Чу! Звякает замок, быстро открывается дверь камеры, и хриплый пьяный голос грубо выкрикивает: «Иванов Петр?» - «Здесь» - «Отчество?» - «Степанович» - «Собирай вещи и выходи». Через три-пять минут снова: «Выходи». И обреченные Ивановы, Стратилатовы, Башмаковы, Пахомовы с узелками сортируются в коридоре и отправляются исключительно в 1-2 ночи «на мхи» сначала под усиленным конвоем, а потом уже в кандалах, так как наиболее уравновешенные из обреченных пробовали дорогой «в вечность» удирать. Нет красок описать душевное состояние многосотенных обитателей тюрьмы. Накануне расстрелов и на другой день почти половина тюрьмы умоляла дать ей брому для успокоения. К этому же средству успокоительному прибегало и начальство тюремное: и у этих головорезов нервы сильно пошаливали.

Массовый расстрел. В один из августовских дней произошло следующее. С раннего утра стали сортировать в камерах лиц, назначенных к выезду в Холмогорский лагерь «со всеми вещами». В 2 часа свыше 400 человек направились из тюрьмы к пристани, где их дожидался пароход с баржей, пришедшей с такой же партией из Соловецкого монастыря, переименованного в лагерь. В 3 часа пароход отчалил с таким ценным грузом по направлению в Холмогоры. Дорогой пароход пристал к одному из пустынных необитаемых островов, всем арестованным приказано было раздеться донага и выйти на берег, где они буквально все были перестреляны расставленными пулеметами. Говорят, что ни один из них не мог спастись. На другой день к вечеру в тюрьму были доставлены вещи несчастных. Слухи об этом «Холмогорском расстреле» дошли до тюрьмы только на шестой день. Передавали, что обыватели Архангельска осведомлены об этом были на другой, на третий день, что об этом ужасном событии узнала Москва, сместившая председателя Губчека Смирнова.

Первый протест обреченных. 17 декабря 1920 года 24 человека из общих камер были выведены днем в камеру подвального этажа. Среди них было много интеллигентных: судья Стратилатов, уездный городской голова Пахомов, два заводских управляющих, учитель и другие. Поняв, зачем их изолировали, они быстро сговорились добровольно из камеры не выходить. Заметив приготовления ночные к выводу, они моментально устроили баррикаду из нар, кроватей, стола и прочей утвари камерной. На предложение «выходить» они начали кричать, ругаться, рвать свое платье и белье, чтобы превратить их в негодность, стучаться головой об стену и проч. Тогда стянули до 4 000 красноармейцев разного рода оружия во главе с Чекой, окружили тюрьму со всех сторон и стали силой выпроваживать и вбрасывать на автомобили отчаянно сопротивлявшихся арестованных. Некоторых прикололи штыками на месте… Спустя полчаса «со мхов» ясно доносились залпы.

Регистрация в тюрьме. На каждого приведенного в тюрьму составляются немедленно две регистрационные карточки: фамилия, имя, отчество, откуда, звание, род занятий, рождение, когда арестован, за что, осужден или под следствием, за подписью собственноручной арестованного. Одна из этих карточек хранится в канцелярии, а другая посылается в Наркомюст. Кроме этого, каждый арестованный заносится в алфавитную тюремную книгу со всеми дальнейшими сведениями. Любопытно, что расстрелы (лица) вносятся только тогда в книгу, когда он осужден Реввоентрибуналом. В других случаях, т. е. при оптовом расстреле, вписывается в книгу каждому из несчастных в отдельности: «такого-то числа выдан товарищу Коновалову по отношению коменданта Губчеки за № таким-то от такого-то числа». Указанному товарищу Коновалову в течение 4-х месяцев выдавались партии арестованных. Расстреливали преимущественно по четвергам. Почему? Объяснение простое. Тюрьма принимала подачи для арестованных со стороны только по средам, а для больных еще и в воскресенье. Приносили не только пищу, но и обувь, одежу и проч. ценные вещи. Ясно, что пополненное имущество арестованных было лакомым кусочком для палачей.