Читаем без скачивания Повседневная жизнь русского кабака от Ивана Грозного до Бориса Ельцина - Игорь Курукин

В 1918 году в Первопрестольной спокойно торговали спиртом по 1500 рублей за ведро, водкой — по 50—60 рублей за бутылку. В январе тот же почтенный служащий «был с одним приятелем в ресторане средней руки. Пришлось познакомиться вот с какими ценами: тарелка ухи из судака — 3 р. 25 к., огурец соленый — 60 к. штука, кусок говяжьего студня (0,5 порции) — 3 р. 25 к и полбутылки спирта, разведенного на 2/3 водой, — 25 р.». А уже в мае он назвал поход в ресторан «глупостью», поскольку «завтракали так сытно, что через час после него страшно захотелось пообедать, но заплатили по 90 р. "с рыла", это потому (слушайте!), что бутылка полуспирта стоит теперь 150 р., стакан чая 1 р. 50 к., тарелка солянки 10 р. и т. д.».

Приходилось, конечно, прибегать к некоторой маскировке, но при наличии еще в изобилии частных закусочных заведений это было не так трудно: «Вчера вечером с приятелями зашел в какое-то подполье (в центре города), вывески никакой нет, и раньше там была кухмистерская. Но и теперь там едят и пьют… исключительно спирт. Чтобы получить его — целая процедура: надо заплатить вперед какому-то кавказскому человеку 50 р., и он выдает талончик. С этими талончиками садимся за стол; услужающая девушка объявляет, что у них сегодня буженина и телятина. Спросили первое, потом "опытные" приятели перемигнулись, и мы гуськом поплелись в одну каморочку, из нее в другую, дальше каким-то темным коридорчиком и затем — в еще более темную, низенькую, холодную комнату, где уже стояла толпа жаждущих обменять свои талончики на полуспиртик. Стали "в хвост", дождались своей очереди, открылось маленькое потайное окошечко, откуда высовывалась рожа виночерпия, наливавшего каждому лафитный стаканчик спиртного напитка. Потом спешили обратно, закусить своей бужениной. Обстоятельства сложились так, что пришлось эту процедуру повторять четыре раза». В других местах и прятаться было не надо: «…пришлось быть в скромненьком старом трактире на Варварке, так там подают скромненький портвейнец за 160 р. бутылка» — это при «высшем» жалованье героя в 800 рублей в месяц.

Дорожали и прочие ресторанные удовольствия: «Икра зернистая — 45 р., паюсная — 40 р., балыка осетрового кусок — 25 р., осетрины холодной кусок — 30 р., селедка керченская — 20 р.; рассольник с телятиной — 22 р., солянка из рыбы — 40 р., солонина — 30 р., цветная капуста в масле — 25 р., яблоко печеное — 10 р., стакан кофе — 5 р., стакан чая — 1 р., бутылка ягодной воды — 12 р., квас клюквенный — 5 р. 25 к., хлебный — 4 р., полбутылки содовой — 2 р. 50 к., хлеб и сахар не подаются, а разбавленный под водку спирт продается, но по секрету и за 140 р. полбутылки» — такое меню еще предлагалось клиентам в ноябре 1918 года.

Через год существования рабоче-крестьянской власти обывателям уже было не до ресторанов; печальный Окунев сообщил потомкам: «Читатель подумает: "Ишь ты! сколько стоит икра, пишет, спирт, балык, лопает, должно быть, всласть". В том-то и штука, что только пишу об этом, а пробовать не пробую: давно не по карману, так же как и езда на извозчиках».

Славившиеся прежде заведения ушли в прошлое. В здании ресторана «Прага» были размещены коллектив безработных Изобразительного отдела Всесоюзного профессионального союза работников искусств, аукционный и комиссионный залы, кинотеатр, школа поваров. В бывшем «Яре» с 1918 по 1952 год находились кинотеатр, спортзал для бойцов Красной армии, госпиталь, кинотехникум, ВГИК и Дом летчика. Бывший царский путевой Петровский дворец стал дворцом Красной авиации; в расположенном рядом помещении ресторана «Эльдорадо» разместился клуб Военно-воздушной академии, в здании ресторана «Аполло» сейчас находится Центральный музей истории авиации и космонавтики. «Метрополь» надолго стал общежитием для высших советских функционеров. В «Славянском базаре» обосновался Народный комиссариат юстиции. С тридцатых годов его концертный зал поочередно занимали вновь возникавшие театры — Юного зрителя, Московский кукольный, Детский музыкальный.

Выпивка не переводилась, несмотря на все грозные законы советской власти. Только цены росли: в ноябре 1919 года бутылка спирта стоила уже 5 тысяч рублей; к началу 1920 года, «говорят, дошла ценой до 12 000 р.», а спустя год продавалась уже по 150 тысяч «совзнаков»{10}.

Пили не только в тылу. Ленин вынужден был признать, что «отряды красноармейцев уходят из центра с самыми лучшими стремлениями, но иногда, прибыв на места, они поддаются соблазну грабежа и пьянства»; порой не выдерживали искушения и рабочие-продотрядовцы, изымавшие вместе с частями Красной армии хлеб у крестьян{11}.

Первая конная армия «прославилась» не только в боях — о безобразиях ее бойцов в захваченном Ростове-на-Дону докладывал в Москву представитель ВЧК Я. X. Петере: «Армия Буденного разлагается с каждым днем: установлены грабежи, пьянство, пребывание в штабе подозрительных женщин и расхищение трофеев». Руководство же Первой конной не видело в этом ничего страшного, и комиссар К. Е. Ворошилов оправдывал разгул своих подчиненных тем обстоятельством, что русскому человеку после тяжелых трудов свойственно немного «расслабиться»{12}.

Конфиденциальные сводки ВЧК о положении дел в стране рисовали картины повсеместного злоупотребления горячительным со стороны самой советской администрации — как, например, в Полтавской губернии: «Некоторые ответственные работники на глазах всего народа ведут нетрезвую жизнь»; «пьянство и разгул дошли до невероятных размеров, пьянствует железнодорожная охрана, пьянствуют совработники»{13}.

Председатель Совнаркома требовал применения смертной казни за «спаивание» красноармейцев; эти угрозы не оставались пустым звуком, о чем сообщали грубоватые «агитки» Демьяна Бедного:

Аль ты не видел приказов на стене —О пьяницах и о вине?Вино выливать велено,А пьяных — сколько ни будет увидено,Столько и будет расстреляно.

Параллельно с применением репрессий большевистское руководство пыталось вводить новые традиции: во время праздников «смычки» Красной армии с крестьянством попойки заменялись (правда, неизвестно, насколько успешно) «культурным времяпровождением»: коллективной читкой газет, лекциями, «начиная с вопроса о сифилисе и кончая вопросами перспектив мировой революции», пением революционных песен{14}.

Порой местные военные и гражданские власти применяли даже более суровые наказания, чем это было предусмотрено названными выше декретами; нижегородская губчека, например, предупреждала: уличенные в продаже и выделке спиртных напитков будут расстреляны! В Тульской губернии за аналогичные нарушения суды давали 20 лет тюрьмы или даже пожизненное заключение{15}. Московский комитет РКП (б) проводил суды чести над замеченными во хмелю коммунистами и исключал их из партийных рядов, поскольку «подобные поступки подрывают авторитет партии… ссылка же на партийное прошлое в данном случае является отягчающим вину обстоятельством».

Противники большевиков — от эсеров до монархистов — были более либеральны в «питейном» вопросе. Однако пьянство и грабежи в рядах белых армий также заставляли их командование осуждать — как это сделал генерал П. Н. Краснов в 1918 году — безобразное поведение «лиц в офицерской форме» и хотя бы формально усиливать ответственность за пьянство и дебоши. О кутежах своих подчиненных, которые «не раз обижали население», деликатно упоминал в мемуарах и А. И. Деникин. Терпевший же обиды и от белых, и от красных крестьянин без проблем употреблял самогон, «культура» производства коего с этого времени прочно утвердилась в деревне.

Едва ли стоит доверять приводимым в современной «трезвенной» литературе данным о минимизации в это время душевого потребления спиртного по сравнению с довоенным периодом; точные подсчеты такого рода для эпохи Гражданской войны просто невозможны. А с возвращением к мирной жизни питейная проблема сразу же напомнила о себе.

Ленин и с началом нэпа по-прежнему оставался решительным сторонником ликвидации алкогольного производства и торговли. Допущение рыночных отношений вовсе не означало, по его мнению, разрешения «торговать сивухой». «За это мы будем карать», — был уверен главный большевик{16}. До революции вождь пролетариата был более терпимым: религиозность он не считал неодолимым препятствием при вступлении в партию, а пива и даже напитков покрепче не чурался. По свидетельству финского социал-демократа Юрьи Сирола, в 1910 году во время очередного конгресса II Интернационала его устроители-датчане пригласили приехавших гостей на вечер. «Когда графин с водкой по кругу дошел до нас, я спросил у Ленина: "Вы позволите себе перед обедом рюмочку?" — "Моя партия не запрещает этого", — был ответ». Работавший с вождем в качестве секретаря ЦК В. М. Молотов вспоминал, что Ленин, как «компанейский человек», не отказывался от вина и позднее{17}. Но в качестве главы первого в истории рабоче-крестьянского государства он считал водку, наравне с «духовной сивухой» — религией, символом страшного и недопустимого зла. Принятый в 1920 году план ГОЭЛРО предусматривал сохранение официально существовавшего «сухого порядка» в стране.