Читаем без скачивания Дневники св. Николая Японского. Том ΙV - Николай Японский

Фома Танака усиленно просится поскорей в Оосака («уже и вещи уложил для дороги»), пишет и отчаянно вопиет по поводу того, что о. Сергий Судзуки просит его остаться до Собора в Вакаяма. О. Сергий, по обычаю своему, скажет одно, потом другое: сначала совсем решил перевести Фому в Оосака и преемника ему указал, потом переменяет это. Нельзя так. Написано к Фоме, чтобы, помолившись с христианами в Вакаяма в Пасху, отправился с Богом в Оосака, и послано ему 15 ен помощи — просил он в долг, послано в дар, ибо старый и хороший катихизатор (ему бы следовало быть и священником, если бы не больная жена, и притом до замужества не пользовавшаяся доброю репутацией). А к о. Сергию написано, чтобы послал в Вакаяма, до Собора, Тимофея Ирино, который на катихизаторские собрания и проповеди, бывающие в Оосака, может приезжать оттуда — дорожные будут даны; Гавриила же Ицикава пусть до Собора оставит в Какогава и Химедзи, ибо и тот просит о том же.

О. Сергий Судзуки очень хвалит оживление Церкви в Оосака; много способствует тому Воскресная школа и повременные катихизаторские собрания для проповеди, на которую в таких случаях всегда собирается много язычников; немало также помогает оживлению Лука Мацукава, перешедший из католиков, имеющий у себя рукодельную школу вязанья и бесплатно обучающий христианок с тем, чтобы сделанное ими поступало на Церковь.

В Химедзи, у Гавриила Ицикава, также несколько оживилось: о. Сергий крестил там четыре человека.

О. Павел Косуги дает отчет о своем путешествии по Церквам, которые у него представляют песчаную пустыню, только в Вакимаци, у Семеона Огава, крестил пять человек.

В Соборе обычные службы: с шести утра утреня, с десяти преждеосвященная Литургия, продолжавшаяся до одного часа пополудни, с шести вечера Великое повечерие.

Читается, начиная с всенощной пред Вербным Воскресеньем, Евангелие по исправленному переводу, который, кажется, не дурен, хотя все еще кое–что нужно исправить.

4/17 апреля 1900. Великий Вторник

Савва Ямазаки из Наканиеда извещает, что за 150 ен, пожертвованных христианами, куплена земля, что под их Церковью, которая стояла доселе на нанятой; так дешево куплена потому, что сам землевладелец сделался христианином; пишет еще, что в нынешний приезд о. Петра Сасагава все исповедались и приобщились; всего причастников было 112 человек, кроме того, пять крещено. Вот это Церковь порядочная; вообще, где катихизатор усердный, там и Церковь в хорошем состоянии.

Фома Исида уведомляет, что у него, в Фукусима, о. Петр Сасагава крестил шесть человек. Значит, и бездеятельный доселе Исида оживился, и бесплодная доселе Церковь в Фукусима оживляется. Помогай им Бог!

Илья Яци вчера поместил свою жену в Женскую школу. Сегодня отправляется домой, в Исиномаки; берет с собою жену Саввы Сакурода для доставления к нему; сия, по имени Любовь, девятнадцатилетняя дура, убежала от Саввы сюда, в Токио, и проживала на постоялом дворе, почему еще за простой ее здесь пришлось заплатить 7 ен да на дорогу дать 5. Причин к разводу у нее с мужем ни малейших, просто побранились, или, может быть, подрались, и она сама ныне ухмыляется с радости, отправляясь к мужу; дал ей нагоняй, и к мужу нужно послать другой.

Илья Яци приводил Мано, благочестивого христианина из Исиномаки, лечившегося здесь и ныне отправляющегося домой; снабдил его книжками и иконками и просил позаботиться, чтобы никто в Исиномаки не расстраивал Илью с женой его, чтобы не говорили про нее дурно, и прочее. Мано этот немало помогает Илье по проповеди, устраивая у себя на дому катихизации и подобное.

На Великом повечерии было несколько русских матросов с «Адмирала Корнилова», и осветили Церковь поставлением многих свечей у икон. Сколько ни подают русские пример японским христианам ставить свечи, не входит еще этот обычай, или мало входит — изредка кто поставит, и маленькую.

5/18 апреля 1900. Великая Среда.

Обычные церковные службы, ведущиеся правильно и истово. Но помучил сегодня вялым служением и особенно безобразным чтением Евангелий о. Петр Кано, уж хуже читать и невозможно: убивает всякое внимание и чувство. А как его научить читать лучше? Ведь говорил ему много раз — бесполезно; поди, искорени многолетнюю привычку, когда мозги в голове высохли! И грустно думалось: бредет–то к нам народ все бесталантный; кто поживей и умней и не думает заглянуть к нам, идут на другие службы. Впрочем, и в России не то же ли? Не уходят ли и там все лучшие силы в политику, разные министерства, военную службу, оставляя духовенству лишь нижний слой? Оттого духовное дело у нас плохо, духовная литература мелочна, духовенство — вон такое, что до сих пор в тридцать лет ни одного доброго миссионера не выслало сюда от себя; ублюдки же вроде Арсениев и Вениаминов — к чему они? Они — насмешка над делом миссионерства. Эх, грусть–тоска глубокая!

В три часа приезжал повидаться у меня посланник Роман Романович Розен и пожертвовал потом на Церковь 100 ен.

6/19 апреля 1900. Великий Четверток.

Вчера, выходя из Церкви, когда читали Правило причащающимся, я не забыл напомнить о. Роману, чтобы, по окончании чтения, объявить ясно, что завтра в половине восьмого будет звон к чтению утреннего Правила, по прочтении которого тотчас же начнется Литургия. Но смотрю сегодня — в семь часов утра, Семинария идет в Церковь, тогда как нужно было прийти в половине восьмого, по звону. Даже этого простого дела — ясно сказать несколько слов — не сумеют сделать, коли не присмотришь сам! Иметь вперед это в виду.

Во втором часу прибыли две воспитанницы из Католической школы, дочери русских офицеров во Владивостоке, поговеть здесь и на праздник; одной восемнадцать лет, другой шестнадцать. — Там есть еще поменьше их.

— Отчего же вы не взяли их с собою? — спрашиваю.

— А кто же будет смотреть за ними? — возражают.

Должно быть, в числе предметов у католических монахинь есть и эгоизм.

Из Двенадцати Евангелий Первое я читал, по новому переводу; все — то же; некрасиво было возиться с четырьмя синими книжками, тогда как напрестольное Евангелие остается на аналое неразвернутым. Должно быть, это в последний раз, в будущем году должно читать по–печатному. Не нравится перевод, но он никогда не будет нравиться — вечные колебания, что «так–то было бы лучше, здесь бы вот это, то слово не выражает понятия» и так далее. Да и как тут не колебаться при этой неустановленности языка? В понедельник, после обедни, о. Павел Сато замечает: «,,ёмазариси–ка“ неправильно, „ка“ не ставится после „си“, нужно ,,я“». Я говорю это Накаю. «Неправда», — отвечает и заспорил с о. Павлом; почти все священники на стороне о. Павла, но Накаи взял от меня целое беремо грамматик, говорит: «Я докажу о. Павлу, что не „я“, а ,,ка“». Или: когда прошедшее на «си», когда на «тару» (миси — митару)? У нас с Накаем случайно то на «си», то на «тару», а доподлинно какое нужно — мы отчета себе не даем, да и вся японская грамматика тоже. И много таких случаев. Равно недостает слов для выражений понятий; например, «да не смущается сердце ваше» переводят — «да не печалится» (уреури), но это другое понятие; мы перевели «кокоро мидаруру накаре», но и это не идет: «мидаре» значит «расстройство, беспорядок», а не «смущение», для которого в японском совсем нет слова в том смысле, в каком употреблено в Евангелии. И множество подобного! Как тут быть довольным переводом!