Читаем без скачивания Один день ясного неба - Леони Росс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Анис застонала.
Верни их мне. Прошу, прошу, прошу!
Она молила на случай, если то, что случилось с ее детьми, было карой ревнивого одинокого бога ее отца.
Да не будет у тебя других богов пред лицом Моим…
Это было выше ее сил — воспоминания о ее тайных робких слезах.
«И что же мне делать? — вопрошала она у стен. — Что же мне делать?»
На потолке застыла одинокая черно-белая бабочка.
Она плакала долго, покуда не пришла к выводу, что следующей стадией ее состояния станет безумие; но эта стадия не наступила. Она не галлюцинировала, ее сознание не раздвоилось. А ей хотелось разбиться. Если она превратится в груду осколков, то утратит способность чувствовать.
Тебе надо это почувствовать.
Она прикрыла свою вагину ладонью.
Как там сказала Микси?
Моя!
Анис встала на корточки и скорчилась, будто перед родами; палец попал в густую, как сироп, влагу, от неожиданности она ахнула, крепче ухватила пухлую плоть и вставила на место.
Крутанула до щелчка.
Серебряные струйки брызнули вверх по бедрам и — по спине.
Она упала на колени, рыдая и смеясь. Она не услышала, как в дверь постучали, но осознала, что раздался стук. Женщина. Что-то спрашивала. Назвала ее по имени. Но она не смогла говорить, и в комнате повисла тишина. Она лишь понимала, что лежала на боку с широко раскрытыми глазами, но ничего не видела, кроме стеблей физалиса, извивавшихся вокруг нее и властно втягивавших ее в сон.
24
Романза шел по рыбным рядам городского рынка. В этот послеполуденный час рынок был почти безлюден, остались только торговцы, в основном чтобы поболтать и обменяться сплетнями, попутно упаковывая заказы для отправки покупателям и предлагая остатки товара по бросовым ценам. Справа и слева от него на прилавках поблескивали весы и лежала рыба: макрели, тунцы, летяги, люцианы, морские змеи. Иногда попадались кальмары, морские коньки (самые ценные — беременные самцы) и свежевыловленные серые крабы с розовыми брюшками. Ему нравились рыбные ряды: тут никто не предлагал мороженую рыбу с застывшими глазами и тушками, никак не реагировавшими на нажатие пальцем.
В этот час над Притти-тауном витала приятная сладковатая вонь.
Он ловил на себе взгляды рыбаков и ощущал тяжесть крыши «Стихотворного древа» на вершине утеса. Нагнулся над ящиком с морской водой поглядеть на плававшую там морскую змею в золотистых крапинках. Змея была такая свежая, что, окажись она у Завьера на сковородке, ее мясо само бы отслоилось от хребта. Может быть, стоило ее купить и отнести в ресторан в знак примирения?
Но у него не было денег. И не в его привычке было вымаливать прощение.
Как же много богов имелось у людей — и для соуса карри, и для образования облаков; бог разочарования появлялся в твой первый день рождения, на который никогда не приглашали гостей, да-да, именно в тот самый день у тебя появлялся полноценный бог; боги быстрокрылых насекомых, но у мужчин, любивших себе подобных, не было личных богов. Вот почему Пайлар всегда повторял, что не верит в богов, не делает пожертвований ни богу, ни богине и не признает существования мужика на небесах с бородой или без, черной, красной, голубой, золотой или белой. Доверять можно только земле под ногами, сказал он убежденно и обеими пригоршнями набрал глины. Твоя семья может наплевать на тебя, друг — уйти, но это никуда не денется. Насколько он знал, упоминание о богах было единственным, что могло вызвать гнев у Пайлара.
Гомик.
Это словцо так легко слетело с губ Завьера. И он сразу почувствовал себя униженным: юным и разочарованным. Такие слова с издевкой произносились освобожденными в стенах их христианских церквей: гнев, с которым они вспоминали о своем рабском прошлом, заставлял их искать жертв, которых можно распять. Он никогда не наносил граффити на стены Божьих храмов; ему хотелось спалить их все дотла. И он уважал нынешнего радетеля.
— Чего надо? — спросил хозяин морской змеи.
Романза взглянул на него, и пронзительный взгляд неприкаянного сделал свое дело. Торговец рыбой отвел глаза.
Парнишка увернулся от другого торговца рыбой, поливавшего свежей водой выложенный на прилавке улов. Вода стекала с рыбьих тушек и лужами собиралась на бетонном полу. Соль поблескивала в щелях прилавка, как в морщинках ладоней Завьера. Торговец стучал кулаком по панцирю коричневой черепахи, проверяя ее на свежесть. Удары гулко отдавались внутри.
Романзу охватил приступ сладковатого кашля. Ему стало больно в груди. Захотелось поесть отравы и забраться на дерево. Внезапно нахлынуло одиночество. Он достал из кармана снадобье, что дала ему Пушечное ядро, и зачерпнул воды из лужи на бетонном полу, чтобы запить.
Теперь ему надо было побыстрее отсюда уйти, подальше от людей. Какой-то рыбак сердито на него посмотрел. Он повернулся к нему, желая казаться смелым, но в глубине его гнева всегда таилось смущение.
В душе каждого человека есть нечто жестокое, говорил Пайлар. Люди об этом даже не догадываются.
Романза вышел с рынка и свернул в тихий переулочек, тянувшийся к пляжу Карнейдж. Привалился к кирпичной стене галантерейной лавки, закрыв глаза, тяжело дыша. Теперь кашель был сухой, не такой мучительный, как прежде, но он, без сомнения, будет усиливаться по мере того как разлитая в воздухе сладость продолжит щекотать ему глотку. Ему придется найти другую ведунью; при мысли о возвращении к Пушечному ядру он занервничал. И от этого стало стыдно: ведь ему так понравилось ее пышущее здоровьем, колыхающееся толстое тело и то, как заботливо она к нему отнеслась.
КАКОЙ ТВОЙ АЛЬТЕРНАТИВНЫЙ ВАРИАНТ?
Надпись на стене иссохла, и буквы начали отслаиваться. Он поскреб ногтем оранжевые слова. Дешевая краска местного производства.
Сонтейн завтра будет красивая. Счастливая. С бусинками пота на верхней губе, так всегда бывало, когда она волновалась или нервничала. Свадебное платье было оранжевого цвета, что соответствовало ее натуре. Он писал свои граффити оранжевым в ее честь.
Он решил сходить завтра к храму, чтобы поглядеть, как она спустится по храмовым ступеням, после благословения, вокруг соберется толпа, все начнут кричать: поцелуй, поцелуй, поцелуй! Папа его не заметит, на площади будет слишком много народу. Хотя он уже не был уверен,
