Читаем без скачивания Зеленый шатер - Людмила Улицкая

На этом же углу, в двух шагах, двадцать лет тому назад трамвай, визжа и скрежеща… да, да, Мурыгин.

Но в целом прогресс куда-то двигался, несомненно!

У Ильи сразу же возникло интересное предложение. Самиздат сегодня стал общественным явлением, и потребность в новых материалах только возрастает. К середине шестидесятых оживилась провинция. Далеко не весь самиздат создается идейными энтузиастами. Формируется настоящий рынок, и действуют на нем самые разные люди, в том числе и вполне коммерчески заинтересованные. Наряду с изданиями, стоимость которых определяется только стоимостью бумаги или фотопленки, появляются настоящие товары, изготовляемые для продажи. Возникает также и некое подобие торговой сети. Одним из участников этого рынка является Илья. Миха мог бы помогать в распространении.

Да, распространитель из Михи неважнецкий, это Илья понимал: слишком заметный, слишком общительный, слишком неосторожный. Однако и верный, надежный, ответственный. Возможно, Илья бы не сделал ему такого предложения, но Михе действительно жить было не на что. Да еще и жена!

Миха вступил в должность коммивояжера.

Первые поездки были недалекими. Набив рюкзак самиздатом, он отправлялся электричкой или автобусом на недальние станции — в Обнинск, в Дубну, в Черноголовку. Встречался там с младшими научными сотрудниками, передавал им литературу, брал деньги и в тот же день возвращался.

Знакомиться ему с ними было запрещено. Миха представлялся Андреем, а контрагент вообще никак не представлялся. Он обычно представлялся — «от Александра Ивановича» или «от Льва Семеновича».

Из полученных денег Михе всякий раз шла честно заработанная пятерка. Она легонько жгла руку.

То ли дело было работать в глухонемом интернате. Интернат каким-то идеальным образом одновременно давал Михе все, в чем тот нуждался: скромный, но совершенно достаточный заработок, полнейшее удовольствие от творческой и полезной работы, редкое чувство правильности жизни. Руку не жгло!

Через два месяца Миха признался Илье, что хотел бы более осмысленного занятия, нежели развозка рюкзачка по адресам. Он ознакомился с существующим самиздатом и считает, что может делать нечто более творческое…

— Ладно, хорошо. Я так и знал, что этим кончится, — вид у Ильи был скорее недовольный, хотя обычно он раздувался от удовольствия, когда решал чужие проблемы. — Эдик тебе нужен. Эдик! Помнишь, длинный такой! — воскликнул Илья.

Миха помнил. Брал у него как-то книги. Да и внешность, действительно, у Эдика была запоминающаяся — рост под два метра и розовое младенческое лицо, на котором вообще ничего не росло, кроме густых бровей.

Илья привел Миху к Эдику. Тот жил с матерью и с женой Женей в отдельной двухкомнатной квартире. Миха, оглядевшись, опять попал под обаяние чужого дома, не похожего на другие: мать Эдика была буддологом, на стенах висели восточные картинки, которые, как объяснил Эдик, были буддийскими иконами. Жена Эдика, археолог, тоже разместила в доме следы своей профессии в виде трех некрасивых горшков. Женщин в этот момент дома не было.

Эдик издавал самиздатский журнал «Гамаюн», представляющий собой два десятка страниц на папиросной бумаге, грубыми стежками подшитых между двумя синими картонками. Это был литературно-общественный журнал, существовал он пока в единственном экземпляре первого номера. Миха сразу схватился за журнал и просмотрел от начала до конца.

— Интересно! А почему «Гамаюн»? — поинтересовался Миха.

— «Алконост» был, «Феникс» был, «Сирин» мне не нравится. По мне, «Гамаюн» в самый раз.

— Еще одна птичка тоже из славянской мифологии?

Эдик немедленно начал просвещение:

— Да, конечно. Но наша птичка, во-первых, большая интеллектуалка, она знает все тайны мироздания, а во-вторых, у нее дар предсказания. У нас сначала была мысль назвать журнал вообще «Исторический проект». Но решили, что слишком сухо. Просветительский журнал. И современная поэзия, конечно.

Участвовать в издании журнала, открывающего глаза и уши темному человечеству, Миха был готов.

Илья оставил Миху у Эдика, и новые знакомые поужинали вдвоем серыми макаронами. После макарон довольно быстро договорились, что журнал будет продолжаться именно как литературно-общественный, а не политический. То есть политики в нем будет минимум. Эдика интересовали скорее исторические прогнозы, анализ общественных вкусов, предпочтений, в сущности, темы социологические:

— А если говорить о литературе, то лично меня более всего интересуют поэзия и фантастика. Фантастика художественным образом обобщает происходящие в мире процессы и дает интересные прогнозы. Сегодня современная западная фантастика — это футурология, философия будущего. Но на нее у меня категорически не хватает времени. Если бы ты взял на себя еще и фантастику, было бы здорово.

Миха задумался: с фантастикой у него соприкосновения не было. Обещал подумать.

Тут же, на месте, они решили прикинуть состав поэтического раздела для очередного номера. Со структурой определились сразу же: большая подборка одного поэта и пять-восемь авторов, представленных одним-двумя стихотворениями. Миха предложил подборку из Бродского и тут же восторженно забормотал:

Генерал! Наши карты дерьмо. Я — пас.Север вовсе не здесь, но в Полярном Круге.И Экватор шире, чем ваш лампас,Потому что фронт, генерал, на Юге.На таком расстояньи любой приказПревращается рацией в буги-вуги.

— Кого ты Бродским удивишь? Ты послушай, какие есть новые поэты, мало кому известные:

Память — безрукая статуя коннаяРезво ты скачешь, ноНе обладатель ты рукГромно кричишь в пустой коридор сегодняТакая прекрасная мелькаешь в конце коридораВечер был и чаи ароматно клубилисьДеревья пара старинные вырастали из чашекКаждый молча любовался своей жизньюИ девушка в желтом любовалась сильнее всех…

— Да, действительно, здорово… А кто это?

— Кто, кто? Некто в пальто. Молодой парень из Харькова. В Москву недавно приехал. Никто его не знает. А через пять лет все будут знать. Как Бродского сейчас… Готов спорить. Вот его и надо печатать.

— Ну, не знаю. По-моему, лучше уж возьмем Хвостенко, — предложил Миха.

— Я Хвоста люблю, но что он без гитары? Этот парень посильнее будет…

— А этот парень — как его?

— Зачем тебе знать? Я тебе говорю — через пять лет его все будут знать! А ты Хвостенко хочешь? — Эдик злился, и миролюбивый Миха почувствовал неловкость:

— Глупость какая-то! Работать еще не начали, а уже ругаемся.

Эдик засмеялся:

— Вот всегда у меня так получается. Я постоянно с кем-нибудь из приятелей насмерть рассобачиваюсь. Характер такой!

— Мы идиоты! — воскликнул Миха. — Горбаневская! Наталья Горбаневская! Именно она! Идеально! — И энергично, с завыванием, прочитал:

За нами не пропадет —Дымится сухая трава.За нами не пропадет —Замерли жернова.За нами ни шаг и ни вздох,Ни кровь, ни кровавый пот,Ни тяжкий кровавый долгЗа нами не пропадет.Огонь по траве побежит,Огонь к деревам припадет,И к тем, кто в листве возлежит,Расплаты пора придет…

— Согласен! Против Горбаневской — никаких возражений! Надо только у нее спросить! — согласился сразу же Эдик.

— Это же самиздат! Зачем спрашивать? Возьмем эти три стихотворения, адресованные Бродскому!

Михе, с его пристрастием к классике — стихотворная переписка Пушкина и Вяземского или прозаическая Герцена с Тургеневым, Тургенева с Достоевским или Гоголя с его выбранными друзьями, — сразу же захотелось развить тему:

— Хорошо бы найти еще и стихотворения Бродского, адресованные Горбаневской или, например, Горбаневской с кем-нибудь еще!

— С Пушкиным, например! А ты закажи! — порекомендовал Эдик.

Но Миха был отменно серьезен.

— Нет, не так. Знаешь, хорошая мысль, надо взять стихи, адресованные друзьям. Такой поэтический разговор между друзьями. Например, вот это:

В сумасшедшем домеВыломай ладони,В стенку белый лоб,Как лицо в сугроб…

— Да, помню. Это Галанскову, — узнал Эдик.

— Есть еще, вот послушай:

Смахни со щек блаженство полуснаИ разомкни глаза до в веках боли,Больницы грязнота и белизна —Как добровольный флаг твоей неволи.

Эдик махнул рукой:

— И это знаю. Это Димке Борисову. А ты-то откуда ее стихи так хорошо знаешь?

— Она два раза читала свои стихи в доме у моего тестя. А я со слуха и запомнил. Она довольно хмурая и неприветливая, а стихи, видишь, какая нежность. Я не могу сказать, что она мне очень понравилась. Но она пишет стихи, которые я бы хотел писать.