Читаем без скачивания В Стране Дремучих Трав - Владимир Брагин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Думчев вдруг остановился и воскликнул:
— Полина Александровна, что же это такое?! Что поздно, а что не поздно? Как узнать, как угадать?
Вопрос этот: «что поздно, а что не поздно?» — видно, овладел всем его существом. Сколько боли и страдания было в его голосе, когда он произносил эти слова!
Но вот он задумался, замолчал. А потом просто и уверенно сказал:
— Все-таки я узнаю, что поздно и что не поздно. И начну все сначала!
— Сергей Сергеевич, — почти с мольбой сказала Полина Александровна, — не вернуться ли нам домой?
— Нет, нет! — воскликнул Думчев останавливаясь. — Доклад состоится! И ровно в шесть часов вечера!
И снова они пошли.
А небо было высокое, голубое. Легкий ветерок приносил с моря волны тепла. Кругом было хорошо, спокойно и тихо. Но Думчев, видно, устал. Полина Александровна предложила:
— Не доехать ли нам на машине?
Думчев отказался: он не устал. И они снопа пошли. Так дошли до того места, где от шоссе идет к базе Райпищеторга проселочная дорога.
Здесь Думчев остановился:
— Полина Александровна, я действительно немного устал. И хорошо бы отдохнуть! Здесь неподалеку беседка.
— Какая беседка?
— Вот рядом, налево, за той рощей.
— Но ведь это далеко!
— Совсем близко! И тут же, у беседки, — Страна Дремучих Трав. Там я прожил все годы!
— Сергей Сергеевич, — уже взмолилась Полина Александровна, — вернемся домой!
Думчев покачал головой:
— Доклад состоится!
Полина Александровна присела на какие то бревна, что лежали у края дороги. Думчев машинально сел рядом Он все почему-то глядел туда, в сторону рощи, где была беседка, и все молчал. Потом вдруг сказал:
— Пора!
Попытался встать. Но сил не хватило. И Думчев почти упал на бревна.
Симфония красок
Я сидел в светлой палате больницы, где лежал больной Думчев. Здесь же дежурил врач.
Только мне одному было понятно, о чем говорил Думчев в бреду.
То он спрашивал себя: «А хорошо ли к кузнечику приросла голова сверчка?» То звал гостей к себе в узорный дом и тут же смущался — гости видели перед собой только дупло. Потом вдруг горько-горько жаловался, что опять становится все меньше и меньше, а дорога под его ногами растягивается, удлиняется без конца. И все тащил, спасал паука из ловушки муравьиного льва: «Он гибнет, гибнет мой друг, мой верблюд! Помогите! Помогите!»
Когда ночь кончилась и взошло солнце, больной забылся, замолчал.
Главный врач больницы — женщина (по-видимому, хирург: руки быстрые, уверенные, сильные) внимательно выслушала мои тревожные и беспокойные расспросы о здоровье Думчева и сказала:
— Мы будем лечить больного длительным сном. Многое я хотел сказать врачу и о самом Думчеве, и почему он мне так дорог. Но говорить о Стране Дремучих Трав? Кто поверит мне?
— Вы хотите еще о чем-нибудь спросить? — обратился ко мне врач.
— Нет!
Я не уехал из Ченска. Поселился в поселке рядом с больницей и послал в Москву несколько телеграмм. Одну в театр, о том, что вынужден задержаться на несколько дней в Ченске. Другую — Калганову с извещением о болезни Думчева.
Каждый день я приходил в больницу:
— Не проснулся ли больной?
— Нет, не проснулся. Состояние неопределенное.
Я устал от пережитого. Жил, не веря во все то, чему сам был свидетелем, ожидая выздоровления Думчева.
Однажды вечером, выйдя из больничного корпуса после очередного посещения больного, я увидел, что под окнами палаты Думчева стоит какой-то человек. В сумерках я не мог хорошо рассмотреть его, но ясно увидел, как человек прошел вдоль белого корпуса больницы, а затем снова вернулся под окна палаты Думчева. Так повторялось несколько раз. Стало совсем темно, и, несколько озадаченный, я ушел домой.
Думчев все не просыпался. И вот опять в сумерки я застал под окнами Думчева все того же неизвестного. Он все ходил вдоль стены больницы и возвращался к окнам палаты.
В больнице мне сказали, что какой-то старик просил допустить его к больному и долго и настойчиво упрашивал, чтобы ему разрешили ночью дежурить у больного. Но главный врач разъяснил, что в больнице достаточно квалифицированный медицинский персонал, посторонней помощи не требуется и что больному обеспечен надлежащий уход.
Узнав об этом, я сразу направился к неизвестному и горячо пожал ему руку. Эго был старый актер, автор уже известных мне записок.
Через три дня Думчев проснулся. Он увидел около себя Полину Александровну, старого актера, Авдотью Васильевну, которая держала в белом узелке какие-то гостинцы.
Мы все молчали, не зная, с чего начать разговор. Так бы мы и промолчали положенное посетителям время, но вдруг Думчев начал внимательно всматриваться в лицо Булай.
— Вы хотите мне что-нибудь сказать, Сергей Сергеевич?
— Я вспоминаю… — сказал Думчев ясно и раздельно. — Сейчас вы, Полина Александровна, склонили голову надо мной совсем так, как много лет назад. Море, упавший летательный снаряд, и я на песке… Я поднял голову и увидел вас.
— Я тогда была молодой…
— Я сейчас вижу вас такой, какой вы были тогда. Слезы навернулись на глаза Полины Александровны.
Она незаметно смахнула их рукой.
Пристально, сосредоточенно всматривался Думчев в черты ее лица. А слезы снова и снова набегали на глаза старой женщины. Думчев ласково глядел на нее. Они молчали.
Поздней осенью сквозь дождь и слякоть иногда проглянет неожиданно и сильно солнце, совсем не осеннее. И вдруг зеленым, ярко-зеленым кажется тот или другой пучок травы. Рукой бы потрогать, посидеть бы, зарыться в траву… Совсем весенняя трава! Теплота разливается в воздухе. И дождик кажется смелым, задорным. Весна, весна на дворе! И хочешь благодарить осень за это весеннее тепло.
Это вспомнилось мне, когда я смотрел на Думчева и Булай. Пришла на память давно забытая мною мелодия, вспомнились и слова:
Как поздней осени пороюБывают дни, бывает час…
…Гул самолета ворвался в палату. Думчев о чем-то спросил. О чем? Я не расслышал.
Булай громко и ясно объяснила:
— Это прилетел самолет из Москвы!
— Как из Москвы? Не верю! Такое расстояние… — проговорил Думчев.
— Расстояние? Какое же это расстояние для самолета? До Москвы всего…
— …до Москвы больше тысячи, тысячи верст!.. А я… я-то хотел, чтобы стрекозы и мухи научили…
Эти слова он выговаривал со злой насмешкой, с горькой иронией над самим собой, за которой человек иногда скрывает большое несчастье.
Мы все вышли в сад. Я посидел на скамейке. Короткие тени деревьев спокойно тянулись одна к другой. Там и здесь мелькали халаты больных.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});