Читаем без скачивания Прерия - Джеймс Купер

Высказав таким образом самую страшную угрозу, которую только мог выдумать, и наиболее пригодную для выполнения, как казалось честному охотнику за пчелами, он успокоился и стал дожидаться результата своих слов с покорностью, какой можно было ожидать он человека в плену, связанного, с перспективой еще больших страданий в будущем. Мы не станем задерживать ход рассказа странной моралью, которой он пробовал оживить упавший дух своего более чувствительного товарища, не будем приводить энергичных необыкновенных благословений, которыми он осыпал все шайки дакотов, начиная с тех, которых обвинял в грабежах и убийствах на отдаленных берегах Миссисипи, и кончая, с приличной случаю энергией, племенем тетонов. Это племя получило из его уст проклятия, такие же сентенциозные и сложные, как и знаменитая церковная анафема, содержание которой большинству неученых протестантов известно, благодаря исследованиям почтенного Тристрама Шэнди. Пришедший в себя Миддльтон еле успокоил расходившегося товарища, указав ему на бесполезность таких угроз и на возможность увеличить то зло, на которое он нападал, вызвав гнев племени, достаточно свирепого и беззаконного даже в мирном состоянии.

Между тем Траппер и вождь сиу продолжали свой путь. Старик тревожно следил за выражением глаз Матори, когда позади них раздавались слова Миддльтона и Поля; но лицо индейца отличалось слишком большой сдержанностью и самообладанием, чтобы позволить хоть самому слабому признаку волнения пробиться наружу одним из тех обыкновенных способов, которыми обнаруживается присутствие вулкана в душе человека. Его глаза были устремлены на маленькое жилище, к которому они подходили, а мысли были, по-видимому, исключительно заняты предстоящим посещением.

Внутренность хижины соответствовала ее наружному виду. Помещение было больше других, законченнее по форме и красивее по материалу; но этим и ограничивалось его превосходство. Ничто не могло быть проще, как тот образ жизни, которым щеголял перед своим народом честолюбивый, могущественный тетон. Коллекция хорошего охотничьего оружия, три-четыре медали, полученные от торговцев и политических агентов Канады, как почетное отличие человеку выдающегося положения или скорее как признание этого положения, и несколько самых необходимых домашних предметов составляли все убранство палатки. В ней не было запасов дичи и мяса: хитрый хозяин отлично сообразил, что его щедрость обильно окупается ежедневными приношениями всех обитателей поселения. В его доме никогда нельзя было увидеть целого оленя или буйвола, несмотря на то, что на охоте он отличался так же, как на войне. Зато редко в поселении появлялось убитое кем-либо животное без того, чтобы оно не предлагалось для поддержания семьи Матори. Политика вождя редко позволяла ему оставить себе больше, чем требовалось для дневного пропитания. Он был вполне уверен, что все остальные согласны сами пострадать от голода — этого бича жизни дикарей — прежде, чем позволить голоду захватить в сбои когти такую важную жертву.

Внизу любимого лука вождя, заключенный как бы в магический круг из копий, щитов и стрел, оказавших хорошие услуги в свое время, висел таинственный, священный мешок с лекарствами. Он был окружен вампумом и обильно украшен самыми искусными девизами из бус и игл дикообраза, какие только могла придумать изобретательность индейцев. Мы уже не раз упоминали о свободных религиозных воззрениях Матори. Между тем, по странному противоречию, он осыпал вниманием эту эмблему сверхъестественной силы в степени, совершенно обратной его вере. Таким образом этот сиу следовал хорошо известной системе фарисеев — «для того, чтобы было видно людям».

Со времени своего возвращения Матори не входил о эту палатку. Как, вероятно, уже угадал читатель, она была местом заключения Инесы и Эллен. Жена Миддльтона сидела на простом ложе из душистых трав, покрытом звериными шкурами. Она так много выстрадала за короткое время своего плена, была свидетельницей таких страшных, неожиданных событий, что каждое новое несчастье падало уже с уменьшенной силой на ее покорно склоненную голову. В лице у нее не было ни кровинки; грустное, тревожное выражение виднелось в ее темных, обыкновенно живых глазах; вся ее фигура как-то сжалась и казалась такой хрупкой, что жизнь в ней, по-видимому, висела на волоске.

Эллен плакала так, что глаза у нее распухли и покраснели. Щеки у нее пылали, выражение лица было полно гнева и негодования, то и дело сменявшегося страхом перед будущим. Вообще, в глазах и походке невесты Поля виднелись задатки — в случае, если бы наступили более счастливые времена и постоянство охотника за пчелами получило бы, наконец, награду, — указывавшие, что спутница его жизни может вполне сравниться с ним по беззаботности и живости темперамента.

В этой маленькой группе женщин видна была еще третья фигура. Это была самая молодая и до сих пор самая любимая из жен тетона. Ее прелести имели большую привлекательность в глазах ее мужа, пока глаза его так неожиданно не открылись для поразительной красоты женщины бледнолицых. После этой несчастной минуты все прелести молодой индианки, вся ее привязанность, верность потеряли для него свою привлекательность. Однако, цвет лица Тачечаны, хоть и не такой ослепительный, как цвет лица ее соперницы, был — для ее племени — чистый и здоровый. Ее карие глаза были кротки и ясны, как у антилопы; голос нежен и весел, как песнь королька, а счастливый смех напоминал мелодию лесов. Тачечана (или лань) была самой веселой, самой достойной зависти изо всех девушек племени сиу. Ее отец был знаменитый вождь, а братья уже сложили свои кости на далеком, страшном поле сражения. Бесчисленное множество воинов присылало подарки в хижину ее родителей, но она не слушала никого из них, пока не явился посол от великого Матори. Правда, она была его третьей женой, по зато признанной любимицей. Связь их продолжалась только два коротких времени года, и ее плод лежал теперь у ног Тачечаны обернутый в древесную кору и связанный кожаными ремнями, заменявшими для детей индейцев пеленки.

В ту минуту, когда Матори и Траппер подошли ко входу в палатку, молодая индианка сидела на простом стуле и смотрела своими кроткими глазами, выражение которых менялось сообразно испытываемым ею чувствам, с любовью и удивлением то на невинного ребенка, то на необыкновенные существа, вызывавшие в ее молодой, неопытной душе восторг и изумление. Хоть она и разглядывала Инесу и Эллен в продолжение целого дня, но любопыство, ее, по-видимому, усиливалось с каждым новым взглядом. Она смотрела на них, как на существа, совершенно отличные и по природе, и по условиям жизни, от женщин прерии. Даже таинственность их сложной одежды имела тайное влияние на ее простой ум. А грация и прелесть пола, которые инстинктивно чувствуются всеми людьми, возбуждали ее восхищение всего более. Но хотя она искренно признавала превосходство незнакомок над менее блестящими прелестями девушек дакотов, она не видела причины беспокоиться. Она ожидала посещения мужа, который должен был в первый раз по возвращении из только что произведенного набега прийти в палатку. Ей он всегда представлялся знаменитым воином, не стыдившимся в минуты бездействия предаваться более нежным чувствам отца и мужа.