Читаем без скачивания Смерть говорит по-русски (Твой личный номер) - Андрей Добрынин

— Но тут некстати подоспели кубинцы и русские, и нам пришлось уносить ноги. Многих' ребят мы тогда потеряли, — рассказывал небритый плотный коротышка Фабрициус, к коже которого, казалось, навечно прилип африканский загар. Он весь как бы светился: глазки его слезились, кожа лоснилась, на толстых пальцах поблескивали перстни. Бледный, черноволосый и черноглазый Терлинк только мрачно кивал, подтверждая достоверность рассказа. Ему, как подумал Корсаков, видимо, доводилось попадать в плен: его нос и губы были расплющены, и все лицо изрыто такими шрамами, какие остаются после ударов прикладом или тяжелым солдатским ботинком. В тех местах, где бугрились шрамы, и без того бледное лицо Терлинка приобретало какой-то синюшный оттенок. Даже профессиональные боксеры редко украшены подобными отметинами, да тщедушный на вид Терлинк и не тянул на боксера. Третий бельгиец значился в списке как Жак Вьен — для него-то, собственно, и велся рассказ, так как он во время боев на подступах к Луанде служил, насколько смог расслышать Корсаков, инструктором в Заире, готовя правительственные войска к карательным операциям против катангских повстанцев. Благодаря безукоризненно правильному профилю Вьен мог показаться красавчиком, но лишь до тех пор, пока не поворачивался анфас. Тогда обнаруживалось, что его глаза посажены слишком близко друг к другу, да вдобавок еще скошены к переносице, отчего взгляд Вьена приобретал совершенно бессмысленное выражение. Наиболее симпатичными из всей компании Корсакову показались немцы Томас и Байтлих, однако первому впечатлению он привык не придавать никакого значения: на войне предоставляется вполне достаточно случаев, чтобы его проверить.

К трапу подрулил автобус «Мерседес», на который с легким удивлением посматривали пассажиры, потянувшиеся пешком через летное поле к зданию аэровокзала. Десять «специалистов», один из иранцев и Ла Барбера погрузились в автобус, иранец скомандовал шоферу: «Трогай», и автобус помчался к выезду с летного поля. По прекрасной объездной дороге они миновали Мешхед с его сияющими на ослепительном солнце разноцветными куполами и высящимися в центре многоэтажными зданиями европейской постройки. На дорожной развязке мелькнул указатель с названиями городов — Кучан, Серахс, Герат; водитель уверенно повернул на северо-восток, на Серахс, в сторону советской границы. Шоссе хотя и сузилось, но оставалось вполне приличным. Автобус время от времени обгонял, отчаянно сигналя, тяжелые грузовики, двигавшиеся на подъем в том же направлении. По обе стороны от дороги громоздились горы; чем дольше продолжался подъем, тем более резкими и зловещими становились их очертания, напоминая кинематографическую декорацию какой-нибудь кошмарной страны демонов. На многочисленных крутых поворотах водитель и не думал сбавлять скорость, хотя стена обрывистых скал порой прерывалась, открывая за столбиками ограждения пропасть в пару сотен метров глубиной, на дне которой пенилась горная речка. Эрхард Розе раскрыл рот, похожий на рот Щелкунчика, и обратился к Корсакову:

— Эй, Винс, скажи этому парню за рулем, чтобы он гнал потише. Лично я никуда не спешу, Корсаков произнес короткую фразу на фарси, шофер засмеялся и кивнул. Товарищи Корсакова с любопытством вслушивались в звуки незнакомого языка. Фабрициус спросил, перейдя на понятный всем английский:

— Как тебе удалось выучить ихнюю тарабарщину, Винc?

Корсакова передернуло — иранец рядом с водителем наверняка понимал английский, да и водитель скорее всего тоже. Пытаясь загладить бестактность, Корсаков возразил:

— На самом деле очень неплохой язык, не хуже любого другого. Пять лет назад в Северо-Западной провинции я служил инструктором у моджахедов, вот и пришлось выучиться говорить по-ихнему. Нанимали меня и платили саудовцы. Неплохое было время: под пули лезть не надо, а деньги положили очень хорошие. Жаль, не стали возобновлять контракт, но оно и понятно: у них благодаря мне появились свои инструкторы.

Разговор перекинулся на профессиональный риск, вызываемый подлостью работодателей. Общее мнение сводилось к тому, что едва ли не самое главное в деле наемника — это умение обеспечить себе получение гонорара после окончание контракта. Деятельность профессиональных солдат никогда не бывает вполне официальной, а значит, закон неблагосклонен к ним; часто очень трудно бывает доказать факт смерти наемника во время исполнения контракта, а значит, и получить страховку. Фабрициус заявил:

— Единственный выход для таких, как мы, — это обеспечить себе получение гонорара по частям через доверенных лиц. Заключаешь контракт — получил аванс; закупил оружие, если у нанимателя его нет, — еще часть; проработал три месяца — еще долю, и так далее. Как только денежки перестают капать, надо собирать манатки. Лучше всего было бы получать каждую неделю, как на заводе...

— Кристоф, ты бы тогда все пропил, — мрачно ухмыльнулся Терлинк.

— Но я же сказал: через доверенных лиц, — не смутился Фабрициус. — Конечно, в какой-нибудь африканской дыре тебе и деньги ни к чему, и обчистить могут в любую минуту. Пусть переводят на европейский банк, а там получает тот, кого я назову, — к примеру, жена.

— Которая? — поинтересовался Терлинк. Фабрициус предпочел пропустить это замечание мимо ушей и продолжал:

— Обговариваешь с банком порядок выплаты денег с твоего счета — и можешь спокойно отправляться работать. Если наниматель расторгает контракт, ты, конечно, теряешь остаток денег, но зато ты и работать уже не обязан. Тут важно иметь надежный контакт с Европой, чтобы тебя вовремя известили, если возникнут какие-нибудь заминки с выплатами. С денежками нынче надо держать ухо востро: частные работодатели неохотно отдают свои кровные, а иные правительства так проворовались, что для них казенные деньги все равно что свои. Так что и те и другие норовят нас нагреть. У иных правительств денег просто нет. Таким голодранцам проще пальнуть человеку в спину, чем рассчитаться с ним по-честному. Потому-то и важно иметь счет в банке, с которого вдова через определенное время все равно сможет получить твой заработок, плюс страховка.

— Большое утешение, — хмыкнул Терлинк.

— Эх, славные были времена при полковнике Майке Хоре! — воскликнул Фабрициус. — Тогда мы были силой, с нами считались все. Пожалуйста, можешь нам не платить — мы все возьмем сами, и возьмем с лихвой. И действовали мы так, как считали нужным, — никто не смел нам приказывать. А сейчас кто мы такие? По сути дела — обыкновенные работяги, которые должны радоваться, если им попадутся приличные хозяева.

— Времена изменились, — философски заметил Терлинк. — В последний раз как самостоятельная сила ребята выступили с Бобом Денаром на Сейшельских островах. Хорошая была мысль: посадить своего президента и заиметь собственное государство. Нежиться на песочке до самой смерти, попивать ром да трахать мулаток. Ребята прошли огонь и воду — разве они этого не заслужили? Так нет, вмешалась ООН, всякие там общественные деятели, и Бобу вместе с его людьми пришлось сматываться с островов.   Теперь-то  приходится  работать  порознь, чуть ли не поодиночке. Только ленивый нас не обидит.

— Ну, это вряд ли, — с усмешкой каркнул Эрхард Розе и умолк, не став пояснять свою мысль.

За него это сделал похожий на мальчишку светловолосый Клаус Байтлих:

— Мы тоже кусаемся, разве нет? Умные работодатели об этом знают!

Он заразительно улыбнулся окружающим, но, когда улыбка сошла с его лица, губы его сложились в беспощадную складку, и Корсаков в очередной раз подумал о том, как обманчива внешность. Конечно же, с такими людьми разумнее было обходиться по хорошему — они умели за себя постоять, и вред, который они могли нанести обидчику, заставлял задуматься о том, стоит ли овчинка выделки.

Автобус, натужно ревя, взобрался на крутой подъем, затем на нейтральной передаче покатился вниз, и неожиданно по левую руку открылся проем в стене скал, словно прорубленный гигантским мечом. «Сеидабад» — гласил указатель на фарси. Английская надпись была довольно небрежно замазана — очевидно, это замазывание являлось одним из проявлений борьбы с «великим западным шайтаном». Автобус повернул налево, заставив с визгом притормозить большой пестро разукрашенный грузовик и нервно закряхтеть — Эрхарда Розе. Промчавшись пару километров между отвесными каменными стенами, автобус начал по спиральным виткам дороги спускаться в долину. На фоне возвышавшейся на горизонте очередной зубчатой стены гор, увенчанной кое-где снежными шапками, раскинулась панорама межгорной долины, где из массы зелени плодовых садов там и сям возносились к небу стрелы тополей и кипарисов. Следуя за петлями горной реки, где-то далеко впереди сбегавшей с гор и стремившейся к северо-востоку, взгляд находил на горизонте пики минаретов, купол мечети, коробки современных домов в центре города и облепившие окрестные холмы и склоны кварталы традиционной мусульманской застройки с их куполообразными и плоскими крышами. Автобус пронесся несколько километров среди усыпанных плодами плодовых деревьев, между которыми изредка сверкали волны реки, снизив скорость, беспрепятственно миновал контрольно-пропускной пункт, возле которого слонялось несколько вооруженных людей в военной форме без знаков различия, проехал мост, пропетлял между глухих глинобитных стен окраинных кварталов и выехал на окаймленную тополями центральную площадь Сеидабада. Там автобус остановился перед четырехэтажным зданием в европейском стиле, над которым на «ветру ста двадцати дней» развевался национальный флаг. По ступенькам неторопливо спустился бородатый человек в черном костюме и косоворотке. Справа и слева рядом с ним шли добродушного вида толстяк в военной форме и сутулый старик в чалме и халате — видимо, мулла.