Читаем без скачивания Драматические произведения. Мемуары - Пьер Бомарше

Подпись: Дюмурье».

Я явился к нему на следующее утро. Когда я все объяснил, он попросил меня составить официальную записку, дабы обсудить ее с другими министрами. Я составил одну, потом другую, я составил пять различных записок на протяжении этого дня, так как ни одна из них, по мнению этих господ, не была написана в должной форме. Все это казалось мне весьма странным.

На следующее утро, 23 апреля, я послал министру Дюмурье пятую записку, составленную мною накануне.

Вот она:

«Париж, сего 23 апреля 1792 года.

Сударь!

Я имею честь направить Вам, уже не как человеку доброжелательному, а как министру нации и короля, возглавляющему ведомство иностранных дел, памятную записку, в пятой — со вчерашнего утра — редакции, и просить Вас, сударь, соблаговолить избавить меня от голландских притеснений, из-за которых в порту Тервер задержаны шестьдесят тысяч ружей, купленных мною и запрещенных к вывозу адмиралтейством под позорным предлогом, что я обязан внести неслыханный залог в размере тройной стоимости оружия единственно в качестве гарантии, как мне говорят, что это оружие будет отправлено в Америку.

Я весьма сожалею, что мне приходится вновь Вас беспокоить; однако, какова бы ни была форма, в которой Вы, сударь, сочтете возможным просить о справедливости по отношению к французскому негоцианту, подвергшемуся притеснениям, — желательно сообщить этой форме достаточно настойчивости, чтобы Вы могли льстить себя надеждой на снятие эмбарго; в противном случае я, частное лицо, не обладающее ни в какой мере силой, необходимой для преодоления такого рода трудностей, не смогу поставить это оружие военному министру в срок, предусмотренный моим с ним соглашением.

Соблаговолите также подумать, сударь, о том, что не токмо нация окажется лишенной сего оружия во времена, когда оно ей насущно необходимо, но что и я лично вынужден буду оправдываться перед высокими инстанциями от обвинения в недобросовестности, которое не преминут выдвинуть против меня в связи с непоставкой оружия, зависящей в действительности не от меня, а от недоброжелательства иностранной державы, от коей лишь министр той державы, которой я имею честь быть подданным, может потребовать признания моих прав.

Я прошу, таким образом, не о личной услуге, сударь, но о справедливости, имеющей значение для Франции по двум причинам: потому, что попрано международное право, и потому, что это оружие, ей принадлежащее и несправедливо задерживаемое в Тервере, ей крайне необходимо.

С искренним уважением, сударь, преданный Вам и т. д.

Подпись: Карон де Бомарше».

Никакого результата. Дважды в день я посещал министерство иностранных дел, а от моего дома до него не меньше мили, — министр был занят другими делами. Слова, вырванные на бегу, ничего мне не давали, и мой нарочный огорчался, что я заставляю его терять время. Из Голландии прибывали другие письма, весьма настойчивые; министр попросил меня напомнить ему обстоятельства дела. 6 мая, посылая ему новую, сугубо настоятельную записку, я приложил к ней следующее письмо:

«6 мая 1792 г. Вам лично.

Необходимо учесть три важных обстоятельства: наши внутренние недоброжелатели льстят себя надеждой, что Вам не удастся снять эмбарго с оружия. Они рассчитывают обвинить Вас в этом перед французской нацией.

1. Поскольку все зло в Голландии идет от парижских мародеров, чему у нас есть доказательства, важно, чтобы о предмете моих ходатайств не стало, по возможности, известно в канцеляриях военного министерства; это тотчас дойдет до Гааги.

2. Важно, чтобы мой нарочный выехал настолько быстро по принятии решения, чтобы об его отъезде нельзя было предупредить по почте; канцелярии не преминут это сделать.

3. Вы поймете уместность и справедливость содержания моей записки, если учтете, что, поскольку препятствие национального масштаба, которое не в силах устранить ни одно частное лицо, мешает мне передать Вам оружие в Гавре, я передам Вам его в Тервере; в этом случае все меры предосторожности, необходимые для его доставки, лягут на плечи самого французского правительства; я же беру на себя только устранить с помощью горсти дукатов препятствия, чинимые низшими чиновниками.

Macte animo[78]. Вы вчера были грустны, это удручило меня. Мужайтесь, мой старый друг! Располагайте мной в интересах общественного блага. Я готов на все ради спасения отечества. Разногласия отвратительны — сущность дела прекрасна.

Подпись: Бомарше».

Никакого ответа. Три дня спустя, 9 мая, я, настаивая на своем, вновь посылаю господам де Граву, Лакосту и Дюмурье записку под названием «Важный и секретный вопрос, подлежащий обсуждению и решению господ министров — военного, морского флота и иностранных дел». (Вручена трем министрам 9 мая 1792 г.) Она имеется в трех архивах; я покажу вам ее, Лекуантр; полагаю, что она не была напечатана.

Никакого ответа, не отправлена и моя почта. Мне показалось, что деятельная доброжелательность г-на Дюмурье каким-то образом скована. Не помня себя от гнева, я четыре дня спустя, 13 мая, написал ему следующее письмо, возможно, несколько чересчур суровое, чтобы быть оглашенным в Комитете.

«Бомарше господину Дюмурье.

Сего 13 мая 1792 года.

Сударь!

Соблаговолите вспомнить, как часто Вы, я и многие другие вздыхали, с грустью глядя в Версале на бывших королевских министров, которые льстили себя надеждой, что выиграли дело, потеряв неделю; слишком рано, слишком поздно, — было их излюбленным ответом по всякому поводу, так как пять шестых времени, которое они должны были уделять делам, уходило у них на то, чтобы сохранить за собой место. Увы! Болезнь, именуемая «упущенное время», как мне кажется, вновь поразила наших министров. У прежних виной всему было чистое нерадение, у Ваших виной, разумеется, перегруженность; но от этого не легче.

Вот уже три месяца, сударь, как в деле, рассматриваемом как чрезвычайно важное, я спотыкаюсь о всякого рода нерешительность, которая сводит к нулю предприимчивость людей самых деятельных. По этому нескончаемому делу я осаждаю уже третьего министра, ответственного за военное ведомство.

Сударь, нам не хватает ружей, у нас их требуют громогласно.

В распоряжении министра шестьдесят тысяч ружей, приобретенных мною; столько золота, столько золота, вложенного мною в дело; два корабля, простаивающие в Голландии вот уже три месяца; четыре или пять человек, пустившихся ради этого в путешествие; куча записок, поданных мною, одна за другой; тщетные просьбы о минутном свидании, чтобы доказать, сколь ничтожны препятствия; нарочный, который вот уже двадцать дней томится у моего очага и портит себе кровь, расстраиваясь вынужденным бездействием; и я, в котором она закипает из-за невозможности получить ответ и наконец отправить курьера; с другой стороны, грозящее мне отовсюду обвинение в предательстве, точно я по злому умыслу задерживаю в Голландии оружие, меж тем как я горю желанием ввезти его во Францию, — все эти расходы и противоречия наносят урон и моему состоянию, и моему здоровью.

Если бы речь шла о клиенте, который просит оказания милости, я сказал бы Вам: пошлите его подальше! Но ведь перед вами гражданин, исполненный рвения, который видит, как гибнет важное дело из-за того только, что на протяжении десяти дней он не может добиться пятнадцатиминутного свидания и обсудить это дело по существу с тремя министрами — военным, морского флота и иностранных дел. Перед Вами крупный негоциант, пошедший на огромные жертвы, чтобы уладить все торговые трудности, не получая при этом никакой поддержки в преодолении трудностей политических, которые могут быть устранены только при содействии министров!

Каково бы ни было, однако, ваше решение, господа, не следует ли мне знать его, дабы действовать в согласии с ним? И независимо от того, договорились ли вы содействовать или противодействовать успеху дела, разве могут пребывать в неопределенном положении вещи столь важные? В такие времена, как наши, чем дольше откладывается решение, тем больше накапливается помех. Я меж тем обязан оправдать в глазах всей нации мои бесплодные усилия, если не хочу увидеть свой дом в огне в самое ближайшее время. Разве наш народ внемлет голосу разума, когда бандиты горячат ему головы? Вот какая угроза висит надо мной.

Во имя моей безопасности (а возможно, и Вашей), назначьте мне, сударь, встречу, о которой я прошу: десять минут, употребленных с толком, могут предотвратить множество несчастий. Главное, они могут дать нашим министрам возможность удовлетворить требования на оружие, доставка которого в Гавр через четыре дня зависит только от них, да, только от них.