Читаем без скачивания Страна Семи Трав - Леонид Платов

О многом передумал Петр Арианович во время своего выздоровления, сидя по вечерам у порога на заботливо подостланных Сойтынэ оленьих шкурах.

Сойтынэ не мешала ему думать. Она двигалась внутри пещеры, проворная, ловкая и бесшумная. Она никому не позволяла ухаживать за Петром Ариановичем, прогоняла даже Нырту, когда тот на правах друга предлагал свою помощь.

А потом Петр Арианович начал заново учиться ходить. Странно было, наверное, наблюдать со стороны, как бредет по тропинке коренастый бородатый человек, волоча больную ногу и опираясь на плечо невысокой, но крепкой девушки в белой праздничной одежде.

— Сильнее опирайся, сильнее. Мне совсем не тяжело, — то и дело повторяла она, встряхивая косичками и поднимая к нему раскрасневшееся озабоченное лицо с милыми, чуть раскосыми глазами. И он ласково кивал в ответ.

На каждом шагу видел теперь Петр Арианович множество маленьких трогательных знаков внимания, которые так облегчают жизнь мужчины.

Говорить по-русски Сойтынэ научилась, еще не будучи его женой. Это было в 1917 или 1918 году, когда Петр Арианович вздумал давать уроки Нырте, а она краем уха прислушивалась к ним, занятая, как всегда, домашней работой.

Нырта был, к сожалению, туповат в учении, не очень внимателен, а главное, непоседлив. Петру Ариановичу частенько приходилось выговаривать ему. Однажды охотник никак не мог одолеть длинную трудную фразу. Он долго мусолил ее, запинался, кряхтел, кашлял и начинал снова, надеясь, что «с разбегу проскочит». Петр Арианович сердито барабанил пальцами по стене. Вдруг Сойтынэ засмеялась. Все с удивлением оглянулись. Тогда она очень быстро произнесла трудную русскую фразу и посмотрела на Петра Ариановича, нетерпеливо ожидая похвалы.

Петр Арианович вскоре устроился в отдельном чуме и взял с собой сестру Нырты.

Сойтынэ была горда и счастлива свыше всякой меры.

Сидя у очага, она любила напевать — тихонько, чтобы не мешать Петру Ариановичу, который по вечерам делал записи в своем дневнике.

— Мой муж самый сильный человек, — задумчиво пела Сойтынэ, склоняясь над оленьей шкурой, которую обрабатывала костяным скребком. — Никто из лучших охотников — Нырта, Ланкай, Неяпту — не может сравниться с ним…

Улыбаясь, Петр Арианович отрывался от записей. Видно, слова песни сами приходили одно за другим.

— Рыбы в реке послушны ему, — продолжала Сойтынэ. — Слышат его голос и спешат на берег, где ждут рыболовы… Луна появляется на небе и уходит с неба, потому что так приказал мой муж…

Однако сам Петр Арианович гораздо более скромно оценивал свои усилия.

Он записал в дневнике:

«Пытался ускорить естественный ход событий, так сказать, бегом провести „детей солнца“ по лестнице развития материальной культуры, чтобы кое-где они одолели ступени дерзким прыжком».

Конечно, на этом пути было немало препятствий. Особенно мешали ему две зловещие фигуры, стоящие на одной из нижних ступеней лестницы и преграждавшие дорогу вверх. То были Хытындо и Якага. Совиное лицо шаманки было всегда неподвижно, зато муж ее кривлялся и гримасничал, а глаза его из-под выпуклых надбровных дуг смотрели на Ветлугина настороженно, хитро…

Для своей выгоды два этих человека использовали одно из наиболее распространенных на земле чувств — страх. В условиях котловины это был страх перед непонятным, страх перед стихиями природы.

Для «сына солнца» окружающий его мир был полон особых, порою очень сложных закономерностей и связей.

В его представлении все жило, все было одушевлено вокруг, даже мертвая природа. Камень, падавший с горы, был жив. Ветер, качавший верхушки деревьев, жил так же, как и сами деревья.

Даже вещи, сделанные руками человека, считались живыми. Недаром, вытаскивая осенью на берег свои челны, хозяева трогательно прощались с ними, обходили их, поглаживая и приговаривая: «Не сердитесь на то, что мы покидаем вас. Мы не навсегда покидаем вас. Летом, когда река вскроется ото льда, снова придем и будем вместе ловить рыбу и охотиться на оленей».

Но мало этого — живое воображение первобытных людей щедро населило окружающий мир духами. (По шутливому определению Ветлугина, в каменном веке их было столько же, сколько бактерий в веке двадцатом.)

С духами приходилось постоянно вступать в самые тесные, а иногда, в силу необходимости, и деловые взаимоотношения.

Были духи могущественные, добрые, благожелательные (например, Мать-Солнце), с которыми нетрудно было ладить.

Гораздо больше беспокойства доставляли злые духи.

Их было чрезвычайно много, они буквально кишели вокруг. Жители Бырранги шагу не могли ступить, чтобы не обидеть такого духа и тут же немедленно не принести ему почтительные извинения.

Это была жизнь о оглядкой.

Приходилось постоянно сообразовываться с целым табелем дурных предзнаменований. Лицо «сына солнца» делалось очень мрачным, озабоченным, если ему случалось уронить трубку, и совсем вытягивалось, если при этом еще просыпался пепел. Крик полярной совы заставлял дрожать ночью не только детей и женщин, но и главу семьи, храброго охотника.

Общение с многочисленными духами, населяющими «заколдованные» горы Бырранга, являлось для «детей солнца» делом будничным, повседневным. Каждый из них был в известной степени сам себе шаман.

Особенно широко применялась магия на охоте.

Настораживая на песца или на зайца пасть, Нырта долго приплясывал подле нее. Охотник делал вид, что попался в капкан, скакал на одной ноге, повизгивал и корчил испуганные гримасы.

Незачем было спрашивать объяснений. И без них понимал Ветлугин, что его простодушный друг магическими средствами навлекает смерть на животных.

Отправляясь на охоту, Нырта неизменно поворачивался на все четыре стороны и говорил: «Духи! Не мешайте мне добыть мяса! Не толкайте меня под руку, когда буду стрелять! Не сбивайте со следа! Не портите моих приманок! Я, Нырта, поделюсь с вами добытым мясом!»

Обитатели котловины, по мнению Ветлугина, прекрасно обошлись бы без особых шаманов-специалистов. Между тем в котловине была шаманка Хытындо, и она верховодила всем.

Почему?

Быть может, Хытындо и Якага первыми додумались до того, чтобы сделать магию профессией и монополизировать общение с потусторонним миром?

Действительно, многое в них изобличало новичков.

Это были еще не жрецы, не священнослужители с величественными манерами, с отработанной техникой одурачивания. Якага, который прислуживал Хытындо во время ритуальных церемоний, был суетлив, нервен, часто срывался, делал промахи.

«В общем, поп-самоучка, — с улыбкой отмечал Ветлугин, — поп, не кончивший духовной семинарии».