Читаем без скачивания Нищета. Часть первая - Луиза Мишель

Он стал ходить из угла в угол. Валентина кинулась на шею отцу.

— Оставь меня, — грустно сказал он, — оставь меня! Мне нужно побыть одному.

И граф ушел в свою комнату.

Не менее трех часов женщины совещались между собою; но, здраво поразмыслив, сами отвергали неосуществимые планы и несбыточные предложения.

— Господи, что же делать? — воскликнула Валентина. — Неужели ничего нельзя придумать? Не может быть, чтобы отец, который был всегда так великодушен и щедр к своим друзьям, не сумел занять двадцати тысяч! — И, с трогательной наивностью прекраснодушной молодости, она добавила: — Друзья не допустят, чтобы мы окончательно разорились. Надо только их найти!

— Друзья? — возразила экономка. — Какие друзья?

При этом простом вопросе девушка опустила голову. Увы, уже давно те, кто добивался когда-то чести считаться другом ее отца, исчезли из поля зрения… Лишь изредка какой-нибудь дворянин, промотавший, подобно графу, свое состояние и тоже любивший поохотиться, приезжал в Рош-Брюн выпить стакан вина, прежде чем отправиться в лес Фуйуз травить лисиц. Правда, старый сен-бабельский кюре хорошо относился к их семье. Но что толку? Добряк был беден; огромные доходы церкви шли епископам. Что касается арендаторов рош-брюнских ферм, то они любили и уважали графа, но наличных денег у них не водилось; все они стремились округлить свои владения и сами залезали в долги, чтобы прикупить лишний клочок. Мельник Алар мог бы, правда, ссудить небольшую сумму; но разве это выход из положения? Ведь нужно целых двадцать тысяч! Словом, ничего не придумаешь хоть бейся головой о стену…

Свеча догорела и погасла. Луна заливала волнами серебристого света безмолвные развалины; словно чей-то огромный золотой зрачок, глядела она в окна, за которыми сейчас лились горькие слезы. Кругом царило тягостное безмолвие; слышалась лишь вечная жалоба сверчка, трещавшего за камином. Ночной ветер стих; небеса дышали торжественным и безмятежным покоем.

Какое огромное и подчас унизительное различие существует между природой и тем, кто осмеливается считать себя за властелина! Когда внутренние бури потрясают человеческую душу, когда скорбь, играя на ее натянутых струнах, исторгает из нее звуки, полные отчаяния, этот набат сердца, — в бесстрастной природе все идет своим чередом. Она разливает вокруг себя мир и тишину, раскрывает свое широкое лоно для всех, кто нуждается в защите и отдохновении, дарует им благодетельный сон и убаюкивает всех под своей молчаливой сенью; лишь людское горе она не в состоянии усыпить…

И действительно, этой ночью в Рош-Брюне никто не спал. Граф почти до утра писал письма; Валентина не могла уснуть, обливаясь слезами. Нанетта просидела с нею до полуночи; потом экономке захотелось побродить по дорогим ее сердцу развалинам, с которыми ей предстояло разлучиться навсегда. Бедная женщина родилась здесь; ее первый сознательный взгляд был брошен на эти потрескавшиеся и почерневшие стены; ей знаком был каждый уголок этих просторных покоев, высоких зал, под гулкими сводами которых жалобно звучали ее шаги. Она с грустью смотрела на высеченные из мрамора гербы, пощаженные революцией и временем; этим гербам предстояло вскоре упасть под ударами тех, что сровняет замок с землей.

— Еще немного, — сказала себе Нанетта, — и все будет кончено. Рош-Брюн разрушат! Рош-Брюна не станет! Ах, если бы моя жизнь не принадлежала графу и его дочери, я бы заперлась в Восточной башне и стала бы ждать, пока разрушители не погребут меня под ее обломками! — Помолчав, Нанетта продолжала: — Я согрешила, тяжко согрешила: я пожелала себе смерти. Прости меня, Боже!

Она вошла в часовню. Это место, чтимое всеми, пробуждало и в ней религиозное чувство, чувство, извращенное теологами-догматиками, но живучее, неистребимое в простых сердцах и в возвышенных умах, не угасающее в них до самой могилы. Религиозность свойственна человеческой природе; доказательство тому — жаркое стремление к идеалу, которое обуревает мыслителей, побуждая их к прогрессу. Нанетта почерпнула из религии все, что в ней есть хорошего — искреннюю веру и поэзию.

Лунный свет местами озарял полуразрушенное святилище. Осенний ветер, врываясь в окна, вихрем кружил сухие листья, сметал их в углы и к подножиям колонн, где они лежали вместо бархатных подушечек, на которые некогда опускались колени благородных и знатных дам…

Вдоль стен часовни наполовину развалившихся гробницах покоился прах поколений Рош-Брюнов. Обомшелые мраморные надгробия и надписи на них свидетельствовали о том, что все на свете — суета сует.

Смерть пряталась под развалинами, а те в свою очередь укрывались под зеленым плащом, сотканным природой.

Обычно Нанетта боялась входить в часовню, но сейчас, убитая горем, она не обратила ни малейшего внимания на игру света и тени, придававшую причудливый вид гробницам, исковерканным временем. Склонившись ниц на разбитых ступеньках алтаря, бедная женщина обратилась с горячей мольбой к Богу, перебирая четки, она прочла все известные ей молитвы и, наконец, сломленная усталостью, заснула.

Утром Валентина застала ее в часовне. Свернувшись клубочком, Нанетта спала, положив голову на обломок колонны и не выпуская из рук четок. Опустившись на колени рядом с нею, Валентина стала молиться, ожидая ее пробуждения.

Граф еще на рассвете куда-то уехал, оставив огорченным женщинам записку, чтобы успокоить их.

Глава 21. Осечка

Было ненастное осеннее утро, хмурое и холодное.

Шел дождь. Нанетта отправилась в Иссуар, якобы для того, чтобы обратиться за помощью к каким-то друзьям, а на самом деле, чтобы попытаться умолить Мадозе обождать еще хоть несколько дней. Люси, никому не сказавшись, тоже куда-то уехала.

Граф, Валентина, тетушка Алар и Жан-Луи, расстроенные вконец, сидели в опустевшей комнате девушек. Всю мебель уже погрузили на тележку, готовую тронуться к мельнице дядюшки Алара, который решил оказать гостеприимство своему бывшему хозяину.

— Одиннадцать часов, — грустно промолвил граф, — пора! Нечего ждать Нанетту и Люси! Они питают напрасные иллюзии. Если я ничего не смог добиться, то чего же ждать от них? Разве Нанетта сумеет красноречивее просить за своих хозяев, чем я просил за свою дочь? Надо оставить замок… — Он взял Валентину за руку и медленно добавил: — Дитя мое! Прости, что я не сумел сохранить для тебя отчий кров… Я безрассудно растратил свое наследство. — Я — жалкий человек… Прости меня!

Валентина бросилась в его объятия, и их слезы смешались.

— Отец, — ответила она, — ты ни в чем не виноват передо мною. Я люблю и уважаю тебя, и если ты будешь так же мужественен, как я, то мы еще заживем счастливо. Мне всегда будет хорошо с тобой и Нанеттой. Мы начнем трудиться, бог нам поможет. Пойдем же, пусть этот человек не застанет нас здесь!