Читаем без скачивания Клуб неисправимых оптимистов - Жан-Мишель Генассия

— Можно я тебе кое-что покажу?

Она привела меня на улицу дю Фур, к витрине магазина одежды:

— Вот, смотри.

Я не понял, что должно было привлечь мое внимание, и Жюльетта ткнула пальцем в розовый с белым обруч:

— Купи его мне, Мишель, умоляю тебя! У Изабель точно такой же.

Она посмотрела на меня с мольбой в глазах, и я подумал, что вполне могу порадовать сестру. Художник, получивший гонорар, просто обязан быть щедрым.

Продавщица осторожно достала из витрины обруч:

— Он у нас последний.

Жюльетта примерила, посмотрелась в зеркало и просияла счастливой улыбкой:

— Ну как?

— Восхитительно. Тебе очень идет. Берем.

Жюльетта бросилась мне на шею. Я пошел к кассе, и продавщица назвала цену, приведя меня в изумление.

— Вы, должно быть, ошиблись. Обруч не может стоить тридцать франков.

— Он фирменный! — воскликнула Жюльетта. — Не дешевка какая-нибудь, а настоящая вещь.

— С ума можно сойти!

— Ты жмот и ничего не понимаешь!

Я попал в ловушку. У меня возникло ощущение, что сестра меня разоряет. На тридцать франков я мог купить десять пленок или два ро́ковых альбома. Бледная как смерть, Жюльетта сверлила меня взглядом. Стоит ли ссориться с сестрой, учитывая ее вредность и злопамятство? Я достал бумажник и расплатился, мило улыбаясь продавщице, хотя мне казалось, что каждая купюра весит не меньше тонны.

— Спасибо, — произнесла Жюльетта. — Кстати, видел шарфик в пару к обручу?

— Издеваешься?

— Он недорогой.

— Если позволите… — вмешалась продавщица, — для шарфа подобного качества…

Я покинул магазин, не сказав больше ни слова, Жюльетта не отставала ни на шаг:

— Подавись своими деньгами! Но учти: я никому ни слова не скажу о твоей дрянной выставке. И рекламировать ничего не стану. Никто о тебе не узнает. Сам виноват.

Этот прискорбный инцидент подтвердил истинность замечания о сестринской неблагодарности. Во французском языке у слова «братский» нет эквивалента женского рода. Он никому не нужен. Многие гении остались безвестными именно из-за таких вот гнусных историй с поясками, клипсами и всяким барахлом.

Я воспользовался свалившимся на меня богатством и купил «White the Beatles», только что вышедший второй альбом группы, и наслаждался божественной музыкой. Я ставил пластинку и часами слушал «All my Loving», «Close your eyes and I’ll kiss you, Tomorrow…», ощущая райское блаженство, и, когда в комнату попыталась просочиться Жюльетта, я безжалостно ее выгнал.

— Что за пластинка?

— Пошла вон!

Я мог сколь угодно долго строить грандиозные планы, реальность была сурова: у меня осталось тридцать пять франков — чуть меньше десятой части стоимости игры «24 часа Ле-Мана». Все мои надежды были связаны с Сашей. Если буду разумным и умерю аппетиты, за год соберу нужную сумму. Придется постараться и снимать больше. Я просмотрел фотографии, которые казались мне достойными Сашиного внимания, отобрал семь штук и отправился в «Фотораму». Патрон сказал, что Саша не появится до конца недели. Я помчался к нему домой, но не застал и сунул снимки под дверь вместе с короткой запиской: «Буду благодарен, если выскажете свое мнение. Мишель».

В «Бальто» праздновали избрание Кесселя в академию. Игорь предложил мне шампанского, я выпил, и он снова налил мой бокал до краев. Каждый из присутствующих произносил тост за великого писателя и великодушного человека, говорил, как нам повезло иметь такого друга. Все аплодировали, чокались и пили за его здоровье. Подошла моя очередь. Все ждали, а я стоял дурак дураком и не знал, как выкрутиться. Я мог повторить то, что уже прозвучало, ограничиться общими словами, как Владимир или Томаш, но решил выпендриться:

— О Кесселе невозможно говорить коротко, поэтому давайте отпразднуем как полагается: я угощаю в его честь!

Все захлопали.

— Мишель проставляется!

— Небывалое дело!

— Ты уверен? — шепотом спросил Игорь.

— Не беспокойся, деньги у меня есть.

— Шампанское или игристое? — спросил Жаки.

— Предпочитаю клерет.

Праздник удался на славу. Леонид и Игорь исполнили на русском «Песню партизан». В их голосах звучала ярость и боль. На втором куплете остальные стали подпевать по-французски, причем обе версии совпадали нота в ноту. Я был потрясен.

Когда Жаки принес мою бутылку, они стали ощупывать ее, проверяя, мираж это или чудо. Все выпили, и оказалось, что лучшего клерета никто не пробовал. Бокалы мгновенно опустели, Леонид заказал еще три бутылки и стал рассказывать анекдоты. Он был неутомим.

— Когда Хрущев приехал в Нью-Йорк на сессию Генеральной Ассамблеи ООН, он предложил Кеннеди посостязаться в велосипедной гонке. У Кеннеди болела спина, но он все-таки победил. Газета «Правда» дала заголовок на первой полосе: «Советский триумф в Нью-Йорке: Хрущев — второй, Кеннеди — предпоследний».

Мы хохотали как безумные. Павел поперхнулся вином, и Грегориос начал хлопать его по спине.

— Знаете, что такое струнный квартет по-советски?

Все стали гадать, предлагая самые идиотские варианты.

— Симфонический оркестр, возвращающийся с гастролей на Западе!

Павел рухнул на колени. Он плакал от смеха, рычал и никак не мог остановиться.

— Прекрати, Леонид, ты его уморишь. — Вернер выплеснул в лицо Павлу графин воды.

Жаки принес счет. Широкий жест обошелся мне в двадцать два франка. Потом я не раз ставил друзьям выпивку, но этот первый раз остался самым веселым. Игорь обошел со шляпой присутствующих, собирая пожертвования на академическую шпагу.[164] Каждый старался опускать руку поглубже, так что никто не знал, кто сколько положил. Я на мгновение задумался и решил поделиться с Кесселем по-братски.

Я был уверен, что потерял отца, что он навечно удалился на недосягаемую для меня территорию. Мы теперь разговаривали только по телефону. Он не увидел фотографий, выставленных в витрине «Фоторамы», и даже не узнал о моих успехах. Как и мама. У нее не было времени. Однажды вечером я развесил фотографии на стенах своей комнаты — хорошие, неудачные, никакие. Я их не пересчитывал, но у меня ушло две коробки кнопок — четыреста штук изящных золотых кнопок. Получилась экспозиция на тему «Фонтан Медичи». Я снял фонтан со всех сторон, под всеми углами, с разных точек. Вышла несовершенная и приблизительная мозаика. А еще я прикнопил к стене сорок две фотографии Сесиль. Сесиль у себя дома, в кухне, на балконе. Сесиль с пылесосом. Сесиль бежит. Сесиль читает, сидя у фонтана. лучше всего она получилась именно на этих, сделанных исподтишка, портретах. Особенно мне нравилась фотография, на которой Сесиль сидит, обняв колени руками, ее волосы взъерошены, она смотрит куда-то вдаль, исподлобья. Совсем как кинозвезда. Кажется, будто она не хочет, чтобы ее видели. Я не отдал Саше ни одной фотографии Сесиль, хотя эта ему бы точно понравилась. Я не испытывал ни малейшего желания показывать ее, выставлять и уж тем более продавать. Никто никогда ее не увидит. Я был счастлив, что нашел этот снимок. Теперь мы можем снова часами быть вместе. Буду читать рядом с ней.

В субботу в полдень я сказал маме, что хочу ей кое-что показать. Она вошла, на мгновение застыла, онемев от возмущения, а потом взорвалась. заявила, что я изуродовал комнату, и приказала немедленно все снять. Я отказался. Мы сами не заметили, как разговор перешел на повышенные тона. Я заорал, что не желаю оставаться в этом доме, что она меня угнетает и я буду жить с отцом. Мама расхохоталась мне в лицо:

— Хотеть-то ты можешь, но вот в чем загвоздка: у твоего отца нет денег даже на билет до Парижа. Ты глубоко заблуждаешься, если думаешь, что он сможет тебя содержать. Пока живешь в этом доме, будешь делать то, что я говорю. Ты научишься подчиняться! Здесь командую я — нравится тебе это или нет. Немедленно сними эту гадость!

Я не шевельнулся, и мама начала срывать фотографии со стен. Я не хотел, чтобы она прикасалась к снимкам Сесиль, и закричал:

— Перестань, я сам!

Вернувшись после каникул из Бретани, я захандрил. Отправился к Саше, чтобы пригласить его в «Синематеку», он не смог — был завален работой, и я пошел один. Показывали индийский фильм, дублированный на английский. История старого разорившегося адвоката, решившего на последние деньги устроить для себя частный концерт. На выходе со мной произошел несчастный случай. Внезапный, непредсказуемый. Я был свято уверен, что ничего подобного со мной случиться не может, что ангел-хранитель защитит меня. Перелистывая книгу в поисках места, на котором остановился, я успел сделать всего несколько шагов по улице Ульм, и тут в меня кто-то врезался. Я рухнул как подкошенный, не понимая, что случилось. Боль была адская. Я ударился головой. Прошло несколько долгих мгновений, я встряхнулся, собрался с силами. И увидел ее. Она терла лоб под кудрявыми волосами, и вид у нее был совершенно потерянный. Мы напоминали двух путешественников, встретившихся на необитаемом острове. Она была в джинсах и теннисных тапочках и держала в руках «Утро магов»,[165] а я — «Здравствуй, грусть!».[166] У меня не было никаких шансов.