Читаем без скачивания Она (Новая японская проза) - Каору Такамура

Из всех щелей более чем сотни ящиков выползали ядовитые тараканы и исчезали в саду.

Как и полагается в двухсотлетие и вопреки житейской практике, женщины заняли свои места, а мужчины принялись доставать из деревянных ящиков еду и раскладывать ее на ярко-красных подносах. Посмотришь, так кроме питья, каждому досталось по два одинаковых блюда и засахаренные рыбки в целлофановых пакетиках.

Глава рода снова заговорил:

— Засахаренные окуньки тай — не редкость, а вот поди отыщи пикули из сахара! Это мой собственный рецепт. Я и ящики заставил переделать. Теперь они из сплавных бревен слажены. И тараканы — тоже моя задумка. Итак, вы приняли участие в нашей церемонии, но благодарить вас я не собираюсь, сначала подурачьтесь от души.

Тем временем монахи готовились вкусить отоки — священную пищу синтоистов. Им отвели отдельную комнату.

Своих рыбок и рис нам пришлось есть вызолоченными специально к поминкам алюминиевыми дырявыми ложечками. Еще подали десять сортов рыбы сасими — большой деликатес в здешних краях, но без обычной сои, а с горчицей и кетчупом. Впрочем, после перечного отвара, обжегшего рот, разницы никто не почувствовал.

Тут окрестные жители выволокли из родовой сокровищницы кукол охинасама, фонограф с раструбом и списки драм Но с пометками моего покойного деда, который обожал выступать на сцене, и принялись все это жечь. Поскольку примерно раз в сто лет, поминая далекого предка, что-нибудь из сокровищницы обязательно сжигали, то поистине ценных вещей там давно не осталось.

Пиршество подходило к концу, гости разбредались по дому, но в молельне народу все прибывало — это продолжали воскресать покойники. Началась настоящая сутолока.

Самое время было попытаться отыскать бабушку. Считается, что усопшим хорошо, когда, воскресая, они видят вокруг себя как можно больше тех, кого знали при жизни. Моя бабка по матери поддерживала обширные связи, после замужества дочери сблизилась со здешней родней, не пропускала ни одних поминок, так что была знакома многим.

Хотя все покойники оживали по-разному, большинство не оставляло без внимания угощение на столах. Явившие свой первоначальный облик объедались наравне с живыми. Тут встречались те, кто начисто позабыли своих потомков; те, кто в юности, сбежав из отчего дома, умерли на чужбине; чередою двигались люди, чей облик переменился до неузнаваемости, да и одеты они были не по сезону. Прежде случалось, некоторые из них уменьшались в росте, превращаясь в карликов, усаживались на подносе среди бутылочек с соей и долго болтали о всякой чепухе, не ведая, что их ждет печальная участь — гибель в кошачьей пасти.

В странном, свежеотстроенном доме я молча прокладывала себе дорогу сквозь толпу. Бабка приходилась мне родней по матери, и искать ее, пожалуй, следовало не в Поминальном или Новогоднем зале, а в Похоронном. Только дорогу туда отыскать было трудно. Сколько же родственников уже перемерло с моего рождения, если все эти люди с пустыми равнодушными лицами — ожившие мертвецы?! Но как отличить от них всамделишных живых? — только по красным траурным одеждам, думала я. Некоторые покойники и в самом деле являлись в платьях, потрясавших взоры, но те, что специально готовились к торжеству, облачились в красное и были неотличимы от прочих гостей.

В суете и толчее многие, казалось, позабыли о цели собрания. Но я упорно помнила о бабушке. Пока я гадала, кто есть кто, толпа забурлила и оттеснила меня. Тут некто коснулся моего плеча, и, оглянувшись, я увидала исхудавшего, болезненного вида человека лет сорока с лишним. Чем-то он походил на моего косноязычного дядю: среднего роста, с крохотным личиком, родинки на обеих щеках, выпяченный подбородок. Ласково, даже жеманно, он поинтересовался, узнаю ли я его. Я ответила, что не узнаю. Со своим изможденным лицом он еще ласковее произнес:

— Яёи-тян, наслышан, как ты бедовала в Токио.

Это не местный говор, скорее — диалект Киото. На смуглом лице проступает странная слабая улыбка.

Впрочем, мне претит его панибратство. Но меня-то звали не Яёи.

— Если позволите, я — не Яёи. Мое имя — Сэнбон.

Произнося это, я заметила, что стараюсь избегать местных оборотов. Со странной ласковостью, даже как-то жалостливо мой собеседник заговорил со мной, точно с близким человеком:

— Отчего ты так недобра ко мне, Яёи? Вспомни, мы едва поженились, и через полдня ты сбежала от меня, только и успели, что свадебные бокалы осушить! Забыла?!

— Но меня всегда звали Сэнбон, я не Яёи, позвольте заметить.

Мягкость незнакомца исчезла, сменившись злобой, так что и мне пришлось взять официальный тон. Хотя вряд ли он уловил перемену.

— Восемнадцать лет минуло, разве нет? Успела в университет поступить. А как разъелась! Но ты и прежде худобой не отличалась.

— Вы ошибаетесь! Все это — вовсе не про меня!

Я решила поставить на место своего странного собеседника, внезапно меня осенило, и я спросила:

— А вообще-то вы живой или покойник?

— Живой.

Сомнительно… одет он явно не для церемонии: широченные брюки пепельного цвета и несвежая белая рубаха с отложным воротником. Внезапно он ввинтился в толпу и исчез. А мне вдруг почудилось, что я вижу родителей. Впрочем, они и шагу навстречу не сделали — то ли не узнали меня, то ли были поглощены поиском собственных предков…

Мой взгляд невольно отыскивал в толпе мужчин и женщин возраста моих родителей, лат, примерно, шестидесяти; столько им было в момент нашей разлуки. Они где-то здесь, отец и мать, но ни лиц, ни фигур различить не удавалось. Все льнули к усопшим; вовсе не родителям, а деду с бабушкой, дяде и тете, престарелой сестрице и прочей родне продолжали жаловаться на злую долю — катались по земле, рыдали, орали так, что многие даже обмочились, — ну чисто малые дети!

Впрочем, с шестидесятилетними подобное происходило еще при жизни их родителей. Уж такие у нас в роду отцы, такие, как говорится, и дети. Случалось много странного, но и странным же образом все утрясалось. Достигалось согласие, но мои родители продолжали оставаться для меня загадкой.

Постепенно живые обретали дорогих им покойников и растекались по залам для более тесного общения. Сутолоки стало меньше. Постепенно я приноровилась пробираться сквозь людской водоворот и медленно двигалась, минуя залы Новогодний, Поминальный… Бабушка почему-то оказалась в Праздничном, хотя на ней и было летнее кимоно; ласточки на фоне травы; фон серебристо-мышиного цвета с легким белым очерком рисунке; зеленый пояс оби из «бананового» полотна, словно глазурь на чашке цвета слабого чайного настоя. Она как раз закрывала нежно-бежевый кружевной французский зонтик. Значит, когда-то она бывала и в этом доме родни по отцу. Круг ее знакомств был необычайно широк. Она исправно являлась даже на второстепенные поминки, при том, что ее дочь почти разошлась с мужем; потому и помнить ее должны были, пожалуй, лучше, чем иных оживших из главного рода.