Читаем без скачивания Как Виктор Суворов сочинял историю - Владимир Грызун

Видимо, отлично осознавая, что каждое слово всех свидетелей и исследователей происходивших событий работает против него, Виктор решился делать «ход конем». Для выхода из положения он изобрел совсем уже дикую гипотезу о «тайной сути» Нюрнбергского процесса. Переходя от избытка чувств на уголовный жаргон, Суворов провозгласил, что Нюрнберг был затеян Сталиным, чтобы испугать очевидцев войны с той стороны линии фронта:

«Болтните лишнее, и сотни свидетелей уличат лично вас во всем, что, требуется для смертного приговора. А писать мемуары так: русские дурачки к захвату Европы не готовились и по причине слабоумия замышлять такого не могли» (с. 294).

Соответственно, Суворова проинструктировали так: болтай много всякого лишнего, и утопи в этой болтовне тысячи свидетелей, которые будут уличать тебя во лжи, тем паче, что за вранье приговоров не дают. А книги писать так: если русские не дураки, тогда они обязательно должны замышлять захватить Европу, будут спорить со вторым, кричи, что покушаются на первое.

Выход он нашел, надо сказать, просто гениальный. До сих пор всем было ясно, кто — агрессор, а кто — жертва, хотя бы исходя из того, кто на кого напал. А Суворов говорит, что Советской Союз хотел напасть первым, и, пусть первой решила напасть и напала Германия, виноват все равно СССР. Советские свидетели врали, потому что за дачи коммунякам продались; современные российские историки врут, видимо, по привычке; германские очевидцы наполовину перевешаны, наполовину врут из страха; англосаксы врут, чтобы над русскими поизгаляться; прочие же врут или из того же желания оскорбить русский народ, приписав ему, якобы, невиновность в развязывании Второй мировой и, якобы, обзывая их без конца дураками, а также, вероятно, из солидарности с мировым коммунистическим заговором вранья и за деньги, а то куда добытое нашими зэками золото девать?

А кто не врет? Разумеется, автор всех этих обвинений.

Однако давайте представим себе, что в коммунальной квартире произошла драка, в которой вам предстоит разобраться. Кто-то активно бил морды соседям, кто-то смотрел из своего угла, кто-то первый схватился за сковородку, кто-то потом помогал пинать уже связанного бузотера. После того, как мордобитие окончилось, все, надо заметить, недружелюбно относившиеся друг к другу потерпевшие, указали на неких зачинщиков. Кто-то из виновников начал отпираться, а большинство признали вину.

Но не тут-то было. К вам внезапно врывается некий гражданин, и сообщает, что только он может рассказать, как было дело. Там его в тот момент, конечно, не было, но он все равно знает о событии лучше непосредственных свидетелей, потому что он, по собственным словам, очень умный и хитрый парень. Он, плюясь, кричит, что все свидетели и очевидцы врут, и если протоколы их допросов не читать целиком, а только в тех местах, где он вам укажет (а читает он с трудом — наполовину прочтет, остальное сам выдумает), то тогда вам станет ясно, что все было наоборот. Его совершенно не смущает, что он в своих сумбурных показаниях постоянно противоречит всему, что известно о происшествии и вам, и непосредственным свидетелям. Он постоянно путается и часто утверждает прямо противоположные вещи. Возмущенные очевидцы кричат — да что ты знаешь, тебя же там не было, ведь все было не так, а он им — вы все врете, что бы вы мне ни говорили, вы все друг другу продались за подсолнечный жмых, вон, рожи-то у вас какие масляные… И что, вы ему поверите?

Яркий пример такого противоречия самому себе каждый желающий может найти в Суворовском «Самоубийстве». Сопоставьте два текста:

1. «Жуков вынес к самому переднему краю госпитали и базы снабжения — подача боеприпасов, топлива и всего необходимого для боя осуществлялась бесперебойно и быстро… Жуков вынес свой и все другие командные пункты к переднему краю» («День „М“», с. 66<387>).

2. «Если подвозить все необходимое со складов Забайкальского военного округа, то это полторы тысячи километров. Но в Забайкалье не все есть. Если везти с заводов и центральных складов — тогда путь 7–8 тысяч километров» («Самоубийство», с. 324).

Как говорится, почувствуйте разницу. Первый текст — Жуков перенес склады из безопасного далека противнику под нос, второй — войска снабжались со складов, которые оставались очень далеко от линии фронта. Склады близко, склады далеко. Как это получается?

Просто тогда Суворов хотел доказать, что Жуков на советской границе повторил то же, что и на Халхин-Голе, но в большем масштабе (то, что реальность имеет с этим очень мало общего, уже говорилось); теперь же ему хочется показать, как здорово наши снабженцы борются с трудностями. Вот она — легкость в обращении с фактами. Говоришь об одном, — приводишь один конец, о другом — другой, а что они друг с другом не сходятся — плевать! Кому надо — поверит, а будут возмущаться, — скажу, что Родину обидели.

Понимаете теперь, как у Суворова получился идеальный лидер Сталин и никудышный фюрерок Гитлер? И про того, и про другого можно привести и много позитива, и много негатива. Про Сталина есть полно похвальбы в изданиях 1930 — начала 1950-х, и конца 1970-х годов, и много негатива сравнительно мягкого — при Хрущеве, и жесткого — в «перестройку». Про Гитлера много позитива выходило при жизни и кое-что можно найти у отдельных представителей немецкого генералитета, и кучища негатива после войны у того же генералитета, и в советских изданиях всех времен. Вы хотите плохого Гитлера и хорошего Сталина? Пожалуйста: берем побольше немецких генералов, желающих объявить фюрера козлом отпущения, в том числе и за собственные грехи, и советские издания периода расцвета сталинизма и его брежневского ренессанса. Тех немцев, что о Гитлере пишут без ужаса — просто забыть (подумаешь, нацист недобитый), а советских авторов времен борьбы с культом личности и «перестройки» объявить: первых — продавшимися, вторых — покушающимися на честь Родины. Все — дело сделано. Только вопрос: при чем здесь история, научность, историческая справедливость и объективный подход? Да ни при чем!

Для иллюстрации такого «противоестественного отбора» авторов, и их фраз для доказательства своих тезисов, вот вам эпизод из мемуаров одного из самых просталински настроенных тенденциозных мемуаристов — А.С. Яковлева.

Автор воспоминаний вместе с замнаркома авиации по вопросам серийного производства В.П. Дементьевым был вызван Сталиным в связи с появившимися случаями отставания обшивки на истребителях (при чем тут Яковлев — замнаркома по опытному самолетостроению и авиаконструктор, если дефект произошел по вине завода?). Сталин в своей гневной речи несколько раз обозвал их гитлеровцами, и Дементьев в ужасе пообещал, что в две недели все исправит. Яковлев пишет:

«...когда мы выходили из кабинета Сталина, я облегченно вздохнул, но вместе с тем не мог не сказать Дементьеву:

— Слушай, как за две недели можно выполнить такую работу?

— А ты чего хочешь, чтобы нас расстреляли сегодня? Пусть лучше расстреляют через две недели. Трудно, а сделать надо, — ответил Дементьев.

Вся тяжесть ликвидации последствий некачественной оклейки крыльев легла на Дементьева, и надо отдать ему должное — он проявил и энергию и инициативу»,[765] в срок, правда, не уложившись.

Разумеется, вся тяжесть легла на Дементьева; Яковлев как был ни при чем, так ни при чем и остался. Как вам такой стимул к действию — или сделать, или расстреляют?

А для того, чтобы понять, как с этим обстояли дела у «бесноватого фюрера», давайте посмотрим того самого Шпеера, которому Суворов распевает дифирамбы на странице 117 своего самоубийственного цитатника:[766]

«Гитлер умел заставить своих сотрудников прилагать величайшие усилия в работе. „Человек растет вместе со своими задачами“, — говаривал он».[767] И ведь без расстрелов обходился! Его «потолок» — это отставка. Одно слово — «бесноватый»!

Кстати, Суворов тщательно отобрал из мемуаров германского министра вооружений все высказывания, характеризующие Гитлера с отрицательной стороны, однако Шпеер — автор очень взвешенный и объективный, а потому — чуждый односторонних оценок. К примеру, по поводу своего вступления в НСДАП он пишет:

«я вовсе не выбрал НСДАП, я перешел к Гитлеру, чей образ при первой же встрече произвел на меня сильнейшее впечатление, которое с тех пор уже не ослабевало. Сила убеждения, своеобразная магия отнюдь не благозвучного голоса, чужеродность, пожалуй, банальных манер, колдовская простота, с которой он подходил к сложности наших проблем, — все это сбивало меня с толку и в то же время завораживало».[768]

Несколько раз Шпеер заостряет внимание на прагматизме Гитлера и его окружения, что очень выгодно смотрится на фоне беспрерывно сверяющихся с идеологическими скрижалями соратников Сталина. Например: