Читаем без скачивания Год Черной Лошади - Марина Дяченко

Медсестра Лена не пришла. Прочие желали успехов, хвалили Дениса за надежность, ответственность и профессиональное чутье, говорили грубоватые комплименты. Денис выпил со всеми, всех поблагодарил, расцеловался с главврачом и ушел домой, к бабе Гане, где уже ждал его посреди пустой комнаты собранный чемодан.

Больше никто и никогда не видел его.

Сперва не хватились — решили, что уехал, никому ничего не сказав, ночным поездом, дабы не растягивать прощание. Через несколько дней пришла тревожная телеграмма, а потом приехала черноволосая женщина с зелеными глазами и тонким волевым ртом — женщина разыскивала Дениса, и когда ей сказали, что он уехал — не поверила.

У бабы Гани на квартире обнаружился собранный чемодан, о котором старуха прежде почему-то не сочла нужным рассказывать. Получилось, что Денис вышел из дому налегке, в одной куртке, прихватив с собой одну только сумку через плечо.

Сообщили в милицию о пропаже человека. Развесили фотографии Дениса на щитах с объявлениями, напечатали сообщение в местной газете; молодой врач растаял, как клочок тумана, не оставив по себе никаких следов.

Был уже октябрь.

В один прекрасный день жители города N, выглянув утром в окно, растерялись и выбежали на улицу — проверить, не обманывают ли их глаза. Листья деревьев, частью желтые, частью опавшие, оказались снова все на своем месте, сочно-зеленые, будто в мае; абрикосы цвели, пугая запахом последних осенних мух, и яблони покачивали бело-розовыми соцветиями. Все, у кого были любительские камеры или просто фотоаппараты, спешили запечатлеть на пленку небывалый природный феномен; в городок съехались синоптики и репортеры, и целый день был отдан болтовне и пересудам, консультациям с гадалками и посещению единственной в городе церкви.

На другой день листья пожелтели и опали, а плодовые деревья отцвели.

И никто из врачей районной больницы не видел больше у своего порога бледной девочки в странной одежде, девочки, зовущей доктора на помощь умирающему отцу.

Ее вообще никто не видел больше.

ДВЕ

Повесть

Пролог

Люблю Новый год!!!

В десять вечера зажигаю свечи, включаю гирлянду на елке, готовлю стол. Валяюсь на диване, читаю Тарковского. Немножко смотрю телевизор — без звука, просто чтобы не пропустить бой часов.

«Где ветер бросает ножиВ стекло министерств и музеев,С насмешливым свистом стрижиСтригут комаров-ротозеев…»

В одиннадцать звонит с поздравлениями соседка, тетя Света. Спрашивает между прочим, кто у меня, и узнав, что никого нет, почему-то страшно огорчается. Армия стереотипов — если я одна на Новый год, значит, я несчастна…

Ерунда. Я счастлива оттого, что могу наконец-то заняться любимым делом и быть собой… И не думать, кто и как на меня посмотрит.

Сердобольная тетя Света зовет в гости. Боже мой, она думает, что сидеть перед телевизором с ее мужем, сыном и невесткой интереснее, чем валяться на диване, жечь свечи и бенгальские огни, читать Тарковского и ждать полуночи…

Бьют часы. Бьет хлопушка в моих руках, осыпает елку и меня дождиком из конфетти.

Лучший в году праздник.

Елена

…Дождь.

Клавдия Антоновна улыбается, не разжимая тонких старческих губ, стесняясь показать десны. Ей под восемьдесят, у нее короткие седые волосы, аккуратно подведенные тушью ресницы и неожиданно зеленые безмятежные глаза. Звукооператор Костя цепляет «петлицу» на воротничок ее светлой шелковой блузки.

— В те годы Михаил Максимович был самым молодым профессором консерватории… И представьте — он никогда не набирал в свой класс девочек! Я была абитуриентка, у меня была очень сложная программа… Просто руки от волнения тряслись…

В маленькой чистой квартире пахнет чужим жильем и терпкими духами. В комнате негде повернуться — здесь помещаются рыжий немолодой рояль, журнальный столик под ажурной скатертью, потертый диван и оператор с камерой. Клавдия Антоновна сидит, вжавшись в подоконник, и за ее спиной льет по стеклам летний дождь.

На журнальном столе опасно кренится на бок башня-стопка пожелтевших нот. С фотографий смотрят черно-белые люди — пятидесятые, семидесятые годы. Клавдия Антоновна садится за рояль: она похожа на большую старую птицу, которая собирается взлететь, набирает воздух, немножечко боясь, что, может быть, на этот раз земное притяжение окажется сильнее…

В свои восемьдесят она еще летает!

То есть играет. Что-то легкое, игривое, даже фривольное, как странно слышать эти звуки из-под пальцев старушки…

Полвторого ночи. Я специально заказываю ночные часы в монтажной. Так проще и спокойнее.

«Синицы полетели с неизъяснимым звоном,Как в греческой кофейне серебряные ложки»…

Улыбаюсь. Тру воспаленные глаза. Отматываю назад. Клавдия Антоновна снова говорит, снова садится к роялю…

— Милая старушенция, — сказал оператор, когда мы вышли за дверь. — Уходящая натура, — добавил, закуривая.

Отматываю вперед. Здесь я попросила крупно взять окно, какую-то герань на подоконнике, и дождь за стеклом…

«То были капли дождевые,Летящие из света в тень.По воле случая впервыеМы встретились в ненастный день».

А хорошо получается.

Возвращаюсь домой под утро. Дожидаюсь восьми и звоню ему домой.

Никто не берет трубку. Мобилка отключена.

Посреди нашего двора глубокая лужа. На асфальтовом дне ее извивается червяк.

Ищу на газоне надежную палочку. Справа налево проносится соседский пес, обдает меня запахом травы и псины, и летящими из-под лап брызгами, и комочками земли. Издалека кричит соседка Лора — пес, разумеется, плевать хотел на ее указания, проносится теперь слева направо, виляет мне хвостом, а у меня нет хвоста, чтобы ответить ему тем же, зато палочка на газоне вот она, прочная и не очень грязная. Поднимаю червяка со дна, как поднимают подводные лодки, он извивается, вообразив, наверное, что я рыбак… Впрочем, червяку нечем думать, он срывается с палочки и шлепается в лужу снова, он тонет и гибнет, я повторяю процедуру снова и наконец выпускаю розовую змейку в траву.

Ух.

Лора с противоположного конца газона смотрит на меня, как на идиотку. Как хорошо, что в моей жизни Лора ничего не значит; с ее псом мне общаться куда приятнее, право слово, пес хоть и невоспитанный и глупый, как бревно, но зато искренний. За это многое прощается.