Читаем без скачивания Еретики Дюны - Фрэнк Херберт

Ее часто успокаивало созерцание из окна этого пейзажа: как на протяжении дня при движении солнца меняются дальние виды, как происходят резкие смены хорошо регулируемой погоды планеты.

Она почувствовала, что голодна.

«Я поем с послушницами и успокою сегодня Сестер».

По временам ей доставляло удовольствие собрать вокруг себя молодых и потрапезничать с ними. Это напоминало о вечности Бене Джессерит и наполняло Таразу новыми силами.

Мысли о жизни восстановили равновесие Таразы. Язвительные вопросы пока отошли в сторону. Она должна взглянуть на них бесстрастным взором.

Одрейд и Тиран правы: без благородной цели мы ничто.

Не уклонишься, однако, от того, что кардинальные решения принимаются на Ракисе той, которая заражена наследственными изъянами Атридесов. Одрейд постоянно проявляла типично атридесовскую слабость. Она явно благоволила к грешащим послушницам. Подобное благоволение способствует развитию личных привязанностей!

Опасных и затмевающих разум привязанностей!

Это ослабляло других, с которыми потом приходилось работать компетентным Сестрам — искореняя разболтанность, приструнивая заблуждавшихся послушниц и выправляя их слабости. Да, безусловно, благодаря поведению Одрейд изъяны послушниц становились явными. С этим нужно согласиться. Может быть, Одрейд действовала умышленно.

Когда ее мысли потекли таким образом, что-то неуловимо могущественное вошло в ощущения Таразы. Ей пришлось побороть глубоко язвительное чувство одиночества. Меланхолия могла быть такой же затмевающей разум, как и привязанность или даже любовь. Тараза и ее бдительные Сестры-Памяти приписывали такие эмоциональные всплески осознанию собственной смертности. Она была принуждена смотреть в глаза тому факту, что однажды она станет не больше, чем набор воспоминаний чьей-то еще живущей плоти.

Памяти и случайные открытия, она видела, сделали ее уязвимой. И как раз тогда, когда ей стали нужны все мыслимые способности!

«Но я еще не мертва».

Тараза знала, как привести себя в чувство. И она знала также о последствиях. После таких приступов меланхолии она всегда даже с еще большей твердостью цеплялась за жизнь и свои цели. Слабости Одрейд, отражавшиеся в ее поведении, были источником силы Верховной Матери.

Одрейд знала это. Тараза мрачно улыбнулась, думая о том. Авторитет Верховной Матери над ее Сестрами всегда становился сильнее, когда она приходила в себя после меланхолии. Другие этого просто замечали, но только Одрейд знала о ярости.

Тараза поняла, что натолкнулась на угнетающие семена своей досады.

Благодаря нескольким случаям Одрейд явно раскусила самое сокровенное в характере Верховной Матери: громадный вал ярости против того, как другие используют ее жизнь себе на пользу. Сила этого подавленного гнева была ужасна, хотя никогда не находила способа выхлестнуться наружу. Этому раздражения никогда не пройти. Как же это ранило! То, что Одрейд все понимала, делало боль даже еще сильнее.

Такая, как эта, боль, конечно, выполняла предписанную задачу. Обязательства Бене Джессерит развивали определенные умственные мускулы, возводя слой за слоем ту черствость, которую никогда нельзя открывать постороннему. Любовь — одна из самых опасных сил в нашем мироздании. Сестры обязаны защищаться от нее. Преподобная Мать никогда не может стать окончательно частной личностью, даже на службе Бене Джессерит.

«Симуляция: мы играем нужную роль, которая спасает нас. Бене Джессерит выстоит!»

Сколько им придется пробыть в подчинении на этот раз? Еще тридцать пять сотен лет? Что ж, черт их всех возьми! Это тоже будет всего лишь временным!

Тараза повернулась спиной к окну и успокаивающему пейзажу. Она действительно пришла в себя. Ее наполнили новые силы. Их стало достаточно, чтобы преодолеть это гнетущее желание, которое удерживало ее от принятия важнейшего решения.

«Я направлюсь на Ракис».

Она не могла больше закрывать глаза на источник своего желания.

«Мне, быть может, придется сделать то, чего хочет Беллонда».

Инстинкт самосохранения, сохранения жизни рода и жизни окружающей среды — вот что движет человечеством. Можно понаблюдать, как на протяжении жизни у человека изменяется оценка степеней важности разных вещей? Что является для данного возраста предметом заботы? Погода? Пищеварение? Заботит ли это в действительности его (или ее)? Это все различные желания, что плоть ощущает и надеется удовлетворить. Что еще может вообще иметь значение?

Лито II — Хеи Пори, Его Голос в Дар-эс-Балате

Очнувшись во тьме, Майлс Тег понял, что его тащат в парящем на суспензорах гамаке: он заметил слабое излучение окружавших его крохотных шариков.

Во рту у него был кляп, руки надежно связаны за спиной, но глаза завязаны не были.

«Значит, их не волнует, что я увижу».

Кто они такие, он сказать не мог. Подпрыгивающие движения темных теней вокруг него заставляли думать, что они спускались по неровной поверхности. След? Подвесные носилки мягко покачивались на своих суспензорах. Он расслышал их слабое жужжание, когда отряд остановился, чтобы обсудить, как миновать трудный проход.

То и дело он видел помаргивающий свет над головой.

А вскоре они подошли к освещенному месту и стали. Он увидел один-единственный глоуглоб приблизительно в трех метрах над землей, подвешенный на шесте и слабо покачивавшийся под холодным ветерком. В его желтом свете он заметил хижину в центре грязной вырубки, множество следов на истоптанном снегу. Он разглядел кусты и редкие Деревья около вырубки. Кто-то прошел мимо с более ярким Ручным фонариком, свет которого скользнул по его лицу. Никто не произнес ни слова, заметил руку, указывавшую на хижину. Ему редко доводилось видеть такую развалюху. Она смотрелась так, словно готова рухнуть от малейшего толчка. Он был готов спорить, что крыша протекала.

И опять вся группа пришла в движение. Его понесли к хижине. В тусклом свете он разглядывал своих сопровождающих: лица, закутанные до самих глаз, рты и подбородки закрыты. Капюшоны скрывали волосы. Под безразмерными одеждами видны только самые общие движения рук и ног.

Подвешенный на шесте глоуглоб потемнел. Раскрылась дверь в хижину, на вырубку брызнул яркий свет. Его сопровождение заторопилось внутрь и оставило его перед дверью. Он услышал, как позади них закрылась дверь.

Внутри после тьмы было ослепительно светло. Тег поморгал, пока его глаза не привыкли к этой перемене. Со странным чувством неуместности он осмотрелся. Он ожидал, что интерьер хижины будет соответствовать ее внешности, но здесь была опрятная комнатка, почти свободная от мебели — только три кресла, небольшой столик и… он резко вздохнул: Икшианская Проба! Разве они не учуяли запах шиэра в его дыхании?

Если они не осведомлены об этом, то пускай воспользуются своей Пробой. Для него это будет мучительно, но они ничего не извлекут из его ума.

Что-то щелкнуло позади него, и он услышал движение. В поле его зрения вошли трое, встали вокруг изножья его носилок. Они молча на него уставились. Тег пробежал взглядом по всем троим. Тот, что слева — мужчина в темном синглсъюте с открытыми лацканами. Квадратное лицо, которое Тег видел у некоторых уроженцев Гамму — небольшие глаза-бусинки, смотревшие прямо на Тега. Это было лицо палача, того, кого не тронет никакая мука. Харконенны завезли много таких сюда в свое время: типы, сосредоточенные на одном, причиняющие боль, ни капли не изменяясь в лице.

Стоявший прямо в ногах Тега был в бесформенной одежде черных и серых тонов, сходной с той, что была на доставившем Тега отряде, но капюшон был откинут и открывал невыразительное лицо под коротко стриженными седыми волосами. Лицо ничего не выдавало, да и одежда мало о чем говорила. Не скажешь даже — мужчина это или женщина. Тег зафиксировал в памяти лицо: широкий лоб, квадратный подбородок, большие зеленые глаза над острым носом, маленький рот, поджатый в гримасе недовольства.

Третий член этой группы дольше всего удержал внимание Тега: высокий, хорошо скроенный черный стилсъют с грубой черной курткой поверх него, сидит идеально. Дорогая одежда. Никаких орденов или знаков отличия. Явно мужчина. Казался он скучающим, и это позволило Тегу сразу же его определить. Узкое надменное лицо, карие глаза, тонкогубый рот. Скучающий, скучающий, скучающий! Все, что здесь происходило, было ненужной тратой его весьма драгоценного времени. У него были жизненно важные дела, и эти двое, эти мелкие сошки, должны понять.

«Это официальный наблюдатель», — подумал Тег.

Скучающий послан владельцами этого места, чтобы наблюдать и сообщать об увиденном. Где же его фактограф? А вон он, прислонен к стене. Эти чемоданчики для сбора данных — отличительный признак таких чиновников. В своих инспекционных поездках Тег видел таких людей, расхаживавших по улицам Ясая и других городов Гамму. Маленькие тонкие чемоданчики. Чем важнее чиновник, тем меньше его чемоданчик. В этот как раз войдет несколько записывающих катушек и крохотный телеглаз. Он никогда не расстается с телеглазом, связывающим его с начальством. Тонкий чемоданчик: это значит важный чиновник.