Читаем без скачивания Миры под лезвием секиры. Между плахой и секирой - Юрий Брайдер

Цыпф зашатался и сел, закрыв глаза. Его путаная, надрывная речь произвела на всех тягостное впечатление.

— Он что, умом тронулся? — шепотом спросил Смыков.

— Нет, — Верка пощупала пульс Цыпфа. — Ничего страшного. Знаешь, как это иногда бывает… Думаешь-думаешь о чем-то важном, ломаешь голову, и вдруг — осенило. Как результат — перевозбуждение. С тобой такого никогда не случалось?

— На умственной почве никогда, — ответил за Смыкова Зяблик. — Только на половой.

— Неужели все на самом деле так, как он сказал? — растерянно спросила Лилечка, на которую слова Цыпфа оказали, наверное, наиболее сильное действие.

— Конечно, нет, — ответил ей Зяблик. — Людишкам никогда не разгадать высшего промысла. Будь он хоть божий, хоть сатанинский. Но иногда наши, так сказать, смутные предположения могут объяснить что-то ранее необъяснимое. И совсем не важно, как далеки мы от истины. Главное тут в практическом интересе. Степные пастухи когда-то считали звезды глазами небесных волков, хотя ориентировались по ним очень даже неплохо. Вот так и с нашим Левой. Скорее всего он врет, но объяснение дает вполне правдоподобное. Я сам видел, как земля вроде дикого зверя ворочалась. Ну и все такое прочее… А сейчас нам идти нужно. Чуете, как воздух пахнет? Тройным одеколоном… Нет, уж лучше — марочным портвейном. Райский сад где-то уже под боком!

И действительно, ветер, до этого приносивший только мертвые запахи кипящих кислот, пепла и серы, теперь благоухал неведомыми цветами и травами. Леву спешно поставили на ноги, встряхнули хорошенько, и вся ватага чуть ли не рысцой устремилась к цепочке скал, маячивших на горизонте. Они чем-то неуловимо отличались от всех других, виденных здесь ранее, — может, сглаженными, менее грубыми формами.

Этот, как все надеялись, последний переход окончательно измотал и без того едва живых людей. На подходе к скалам их редкая цепочка растянулась метров на сто. Первым на гребень гряды вскарабкался Зяблик.

— Ну что там? — прохрипел Смыков, тащившийся вслед за ним на четвереньках.

— Есть две новости, — невозмутимо ответил Зяблик. — Хорошая и не очень. С какой начнем?

— Без разницы…

— Страна, которую мы называем Нейтральной зоной, кончилась. Это хорошая новость. Но только то, что за ней начинается, рассмотреть невозможно. А эта новость, сам понимаешь, не очень…

Вскоре все, включая Цыпфа, сгрудились вокруг Зяблика. Дышалось здесь как на горном альпийском пастбище — свежестью ледника и ароматом медоносов одновременно, — но открывшийся простор был странно смазан, мутен и бесцветен, словно его заслоняло от наблюдателей плохо промытое стекло.

— Что за хреновина? — Зяблик протер кулаками глаза. — Лева, что ты имеешь сказать по этому поводу?

— Надо подумать… — Цыпф поправил на носу очки. — Ну, если верить Ветхому Завету, то бог, изгнавший из рая наших прародителей, принял меры к тому, чтобы Эдемский сад был скрыт от глаз людей. Его границы до сих пор окутаны пеленой облаков. Это следует хотя бы из того, что древние иудеи отождествляли пресловутых херувимов с демонами небесной стихии, которым подвластны тучи, туманы, бури и грозы. А у Данте говорится о стене огня, отделяющей земной рай от чистилища. Впрочем, тот огонь не может причинить вред праведным душам.

— Вы, братец мой, окончательно свихнулись, — покачал головой Смыков. — Уже и Данте в ход пошел. Авторитета нашли! Да он же сплошные небылицы сочинял.

— На огонь это не похоже, — Зяблик, не обращая внимания на слова приятеля, всматривался в смутную, как будто бы даже колеблющуюся даль. — А сквозь туман мы как-нибудь прорвемся. Да и выбирать не из чего. Вперед, доходяги!

А потом началось нечто вовсе необъяснимое. Можно перенести издевательства врагов и нечаянные подвохи слепой природы, но когда тебя начинает обманывать само мироздание, незыблемое прежде, это воспринимается как катастрофа.

Вожделенный рай находился перед ними едва ли не на расстоянии пистолетного выстрела, но и спустя шесть часов ходьбы неясные, бесцветные силуэты неизвестно чего — не то скал, не то деревьев — не стали ближе ни на сантиметр. И тем не менее то, что влекло их к себе, не было миражом — они слышали шелест листвы и крики птиц, они ощущали на своих лицах ласковые поцелуи душистого ветерка.

Первым упал Толгай, за последние пару дней не сказавший ни единого слова. Его попробовали поднять, ухватили за руки и за ноги, но упали уже все скопом. Долго лежали, хрипло дыша и давясь кашлем. Действие бдолаха, по-видимому, заканчивалось, и неведомая болезнь, утихшая на время, теперь прогрессировала на глазах — суставы страшно распухли, кожа покрылась багровой сыпью и нарывами, губы посинели, в легких сипело и перхало, сознание мутилось.

— Видно, здесь придется подыхать, — прохрипел Зяблик, выглядевший ничуть не лучше остальных. — Аут…

— Обидно… — отозвалась Верка. — Ведь почти добрались… Воздух-то какой… Может, сотня шагов всего и осталась… За что нам такое наказание? А, Лева?

— Не знаю, — Цыпф лежал пластом, и даже губы его шевелились еле-еле. — Все бесполезно… Этих метров нам не пройти и за тысячу лет… Здесь какой-то фокус с пространством…

— А если мне сыграть? — неуверенно предложила Лилечка. — Вдруг варнаки нас опять спасут?

Никто не ответил девушке, и она, кое-как приняв сидячее положение, принялась мучить аккордеон. Слушать звуки, которые извлекали из многострадального инструмента ее вдруг потерявшие сноровку пальцы, было так же нестерпимо, как наблюдать за агонией повешенной кошки. Поняв это, Лилечка пустила слезу и отпихнула аккордеон в сторону.

— Мужики, вы бы придумали что-нибудь, — сказала Верка с такой ледяной интонацией, что сразу стало ясно, куда она клонит. — Если спасти не можете, то хоть страдать не дайте… Неужели вам на меня пули жалко?

— Жалко, — отрезал Зяблик. — На тебя жалко, на себя жалко, на всех жалко… Гнусность это…

— Мало ты гнусностей натворил, уголовник?

— В том-то и дело, что много… Перебор. Брать больше не имею права.

— А ты, Смыков, как реагируешь на просьбу несчастной женщины?

— Отрицательно, Вера Ивановна, — отозвался тот. — Уж вы извините. Морально не готов.

— Трусы вы и сволочи, — она откатилась к Толгаю. — Эй, зайчик, ты еще жив?

Толгай ничего не ответил, только открыл глаза — пустые глаза человека, душа которого уже собирается отлететь в мир иной. Верка обняла его и чмокнула в лоб.

— Ты зачем у него в штанах шаришь? — подал голос Зяблик. — Дай человеку умереть спокойно.

— А я, по-твоему, что собираюсь делать? — ухмыльнулась Верка, с великим трудом поднимаясь на ноги. — Именно это и собираюсь… Хочу, чтобы все вы спокойно умерли. Прощайте, зайчики…

Побелевшие пальцы ее правой руки, отведенные чуть в сторону, сжимали зеленое ребристое яйцо, уже освобожденное от предохранительной чеки.

Решись на такое человек более опытный, он до самого конца не выпускал бы гранату из рук, а потом бы даже подбросил ее немного, чтобы осколки хлестанули сверху шрапнелью, наверняка. Верка же просто выронила смертоносный снаряд из ладони, словно он кусался или обжигал кожу. Уже потом, увидев, как метнулся к ней Зяблик (откуда только силы взялись?), она попыталась исправить оплошность и прижать гранату к земле ногой, да не успела — та уже летела в сторону.

Граната упала среди каких-то валунов, похожих на шляпки огромных грибов, только накануне вылезших на поверхность земли, еще успела звякнуть, перекатываясь среди них, и уж после этого рванула. Визга осколков никто не услышал, но результат взрыва превзошел все ожидания — равнина содрогнулась от горизонта до горизонта, даже дальние горы пустились вприсядку.

Дым на месте взрыва уже успел развеяться, однако почва все еще не могла успокоиться. Не прекращался и грохот. Он словно ушел под землю и перекатывался там, как эхо в гулкой пещере, не только не слабея, но даже как бы набирая мощь.

— Ой, мамочка! — взвизгнула Лилечка, показывая пальцем на потревоженные гранатой грибообразные камни. — Смотрите!

Камни шевелились, медленно кивая своими шляпками, каждая из которых была побольше мельничного жернова, — не то стремились поглубже зарыться в землю, не то рвались наружу. Внезапно между ними опять грохнуло, и вверх, словно зубная паста из тюбика, стала выдавливаться какая-то сизоватая, глянцево поблескивающая масса. Поднимаясь толстенным столбом, она извивалась, как живая (а может, и была таковой), потом, изгибаясь крючком, плюхалась на землю, ползла некоторое расстояние, постепенно принимая цвет окружающей местности, и вскоре застывала, сразу покрываясь сетью мелких трещин.

Земная оболочка сотрясалась, как стенка парового котла, с трудом сдерживающего быстро нарастающую неведомую мощь. Повсюду, куда только достигал взгляд, перли наружу сизые безглазые пиявки. Прежде чем окончательно стать камнем, многие из них сшибались между собой, разваливались на части или навечно превращались в прихотливо изогнутые арки.