Читаем без скачивания Новочеркасск: Книга третья - Геннадий Семенихин

— Немец? Генерал СС? Ничего не понимаю.

Вениамин положил подбородок на ладонь согнутой в локте руки и, застыв от удивления, выслушал подробный рассказ отца о его двух встречах с генералом Флемингом.

— Странно, — промолвил он. — А его самого, этого немца, в плен не взяли?

— Нет, — возразил Александр Сергеевич.

— Непонятно, — пожал плечами сын. — Или этот самый Флеминг тонкий провокатор, мечтавший что-то у тебя выпытать…

— Или? — перебил отец.

— Или они начинают по-настоящему задумываться.

— Над чем, Веня?

— Над неизбежностью своего краха. — И тут же спросил вне всякой связи с предыдущим: — А дружки мои, батя, как? Жора Смешливый, Петя Орлов, Олежка Лукьянченко?

Александр Сергеевич закашлялся и выразительно посмотрел на мать, которая сразу принесла папироску, набитую астматолом. Когда непривычный для постороннего дымок встал над их головами, призрачно распускаясь в комнатном пространстве, отец ответил на вопросы сына:

— Жора и Петя на фронте. Уже письма родители от них получили. А Олег пропал без вести.

— Жалко, — устало промолвил сын.

— Нога твоя как после операции, сынок, бедро? — спросил отец.

— Нога? — Веня сбросил с обеих ног унты, от которых образовались на полу небольшие потеки вешней воды, и, оставшись в одних теплых носках, несколько раз подпрыгнул. — Хочешь, я все-таки польку-бабочку попробую?

— Не сможешь, рано еще, — усмехнулась мать.

— Что? — воскликнул Веня. — Рано? Да я бы в ансамбль песни и пляски пошел, если бы не авиация, а потом во всех анкетах писал: героический и самый активный участник Великой Отечественной войны. Только вот кабина самолета поперек этого встала.

Отец, чтобы прервать этот разговор, кратко сказал:

— Жилетка у тебя меховая какая отменная, сынок. Очевидно, всем летчикам выдают такие.

Веня порывисто стащил с себя телогрейку, вывернул изнанкой наружу.

— Жилетка понравилась, батя? Хороша, как видишь. Да и мех-то какой теплый. Беличий. — Он развернул жилетку мехом наружу и озорно спросил: — Так тебе нравится? Держи. — И с этими словами положил ее отцу на колени.

— Что ты, что ты! — заполошно воскликнул Александр Сергеевич. — Замерзнешь на своих аэродромах без нее.

— Носи, батя, — повелительно произнес Веня. — В прежнем бомбардировочном полку, в котором я войну начинал и чуть было не погиб, закон такой был. Если хороший человек какую твою вещь похвалил, немедленно отдавай, иначе зенитки или «мессеры» собьют. Бери, отец. К новому месту службы с пустым мешком легче добираться.

— Зачем же с пустым? — возразила мать. — Я тебе пышечку из береженой мучицы на дорогу испеку. Помнишь, как ты в детстве любил мои пышечки?

— Это из последней муки, что ли? — усмехнулся сын. Потом он вышел из полухолодного зала на кухню, где уже вовсю бушевал огонь в поддувалах старенькой, но в свое время крепко сложенной печки. Отец и мать, словно конвоиры, встали за его спиной. Скорее всего, им не хотелось даже на секунду покидать родного сына, а может, тоже пришли протянуть озябшие руки к теплу.

Печка была старенькой, как и весь дом. Даже белый кафель над плитой и тот уже был в паутинках трещин.

Веня заговорил сам с собою. «Печка, печка, сколько с тобой связано. Как любили в нашей семье огонь».

И он вспомнил, что на всех ее камфорках почти всегда стояли кастрюли и сковородки с кушаньями, и если снималась одна, то на ее место почти сразу же ставилась другая, кипел белый чайник, потрескивали в поддувале дрова, перемешанные с углем, а отец, сидя на низенькой скамейке, читал им с Гришаткой какие-нибудь сказки.

А ночью в зимние дни, когда было очень и очень холодно и ветер с двух сторон утробно гудел за их угловым домом, как было хорошо, несмотря на родительские запреты, прошлепать босыми ногами к ее пропитанной теплом стене и прислониться спиной, чтобы набраться огнедышащего жара, и лишь потом пробежать к своей кровати и залезть под остывшее одеяло.

Бывало, что за углом их дома со стенами, выходившими на две улицы, выл ветер, а у печки становилось тепло и беззаботно и жизнь казалась лучше, чем она была на самом деле.

Однажды он по неосмысленности поцарапал побелку на печке гвоздем, и отец ему сердито выговаривал:

— Ты, дурень, представь, что было бы с нами, если бы не огонь.

Веня всегда удивлялся, какая огромная печка. Она высилась сначала над его головой, затем, когда пошел в первый класс, стала как-то оседать, стала по плечо, потом по грудь.

Сейчас Веня прислонился к печке и вдруг увидел, что она лишь чуть-чуть выше его колена.

«Какая она маленькая, — улыбнулся Веня. — А впрочем, почему маленькая? Ведь печка осталась такой же, как и была. Это я попросту вырос».

Почти с невесомым вещевым мешком Якушев шел по незнакомому аэродрому, мимо земляных капониров, чем-то напоминавших огромные незастегнутые башмаки. В каждом из таких башмаков стоял новый штурмовик Ил-2. У одного из таких капониров Якушев остановился и, положив вещевой мешок к ногам, долго наблюдал за тем, как механик вставляет в пулемет ленту, в которой проблескивали красно-медные гильзы. Заметив незнакомца, тот бросил на него откровенно-подозрительный взгляд:

— Ты откуда это топаешь, служивый? Что-то я в столовке твоей физиономии не замечал? И чего глаза подобным образом вытаращил?

— Да ты не бойся, — миролюбиво усмехнулся Якушев. — Я твою машину к Герингу угонять не собираюсь.

— К Герингу? — фыркнул механик. — Эка хватил. Да ты-то хоть элерон от ланжерона отличить сумеешь? Откуда бредешь-то?

— Из госпиталя, — ответил Якушев.

— Из госпиталя, — уважительно повторил за ним незнакомец. — Где же это тебя прихватило, парень? Надеюсь, не чесотка и не аппендицит?

— Да нет, бери выше, — усмехнулся Якушев. — Сначала «мессершмитт» в воздухе поздравил, а потом при бомбежке на земле добавило.

— От как, — вздохнул механик. — Крещеный, значит. И давно это было?

— Еще под Москвой в конце сорок первого.

— От ты, значит, залежался в госпиталях как.

— Как видишь. Кости медленно срастались.

Механик придирчивым цепким взглядом окинул Веню. С его пробитого негустой сеткой оспинок лица медленно сползало выражение настороженности, и голос потеплел, когда он сказал:

— Значит, от как. А чего вещмешок опустелый такой?

— К родителям залетал. На Новочеркасском аэродроме посадку делали, вот и сумел забежать да раздарить все съестное.

— Что же они, живы-здоровы?

— Живы-то живы, только от голода бедствуют. А я вот в ваш полк назначение получил.

— Жрать сейчас сам-то небось хочешь? — неожиданно спросил механик.

— Еще бы, — вздохнул Веня, которому незнакомый механик начинал все больше нравиться. — В животе пусто, как в бензобаке перед посадкой.

Тот молча порылся в своих бездонных карманах, сначала вытащил оттуда пассатижи, потом испачканную маслом какую-то тряпочку и затем уже небольшой газетный сверток, заскорузлыми пальцами его развернул. Там были два бутерброда: один с салом, другой с ломтиком консервированной колбасы.

— Бери любой.

Веня сначала отрицательно покачал головой, на что механик хмуро ответил:

— Эх, ты. Ну чего выламываешься. По лицу вижу, что голодный. Стало быть, брось все эти великосветские премудрости. Один бутерброд тебе, один мне. А то, пока БАО найдешь да продаттестат оформишь, сколько времени пройдет. Лопай да помни, что тебя в трудную минуту жизни сам Максимович выручил. А ты знаешь, кто такой Янка Максимович и чем он на весь полк знаменит?

— Нет, не знаю, — засмеялся Якушев, — честное слово, не знаю.

— А тем знаменит сын белорусской земли Янка Максимович, что его афоризм весь наш штурмовой полк часто вспоминает. А этот самый афоризм вот в чем состоит. Я однажды плохо зачехлил самолет, потому как на обед заспешил. На разборе полетов инженер эскадрильи стружку стал снимать за это, а я ему в ответ. «А вы знаете, товарищ инженер, в нашей деревне Беляновичи, что на Белоруссии, поговорка такая есть: „Ты, братка ты мой, на работу не спеши. Главное смотри, чтобы голодным не остаться“».

Веня рассмеялся и вдруг с удивлением увидел, что беспечность покинула лицо собеседника. Максимович весь подобрался, круглая голова его выпрямилась на короткой шее.

— Кончай базар, — проговорил он, обернувшись к двум мотористам и торопливо дожевывая бутерброд. — Видите, наши летчики расходятся по стоянкам?

Якушев обернулся в ту сторону, откуда шли по мокрой земле к капонирам четверо летчиков в кожаных коричневых шлемофонах, с которых свисали шнурки ларингофонов. Они были как на подбор — одинакового роста. Тот, что шел в центре, оживленно жестикулируя, очевидно, рассказывал какую-то веселую историю, потому что остальные покатывались со смеху.