Читаем без скачивания Генерал террора - Аркадий Савеличев

Савинков лукавил: пленных и они не брали... Куда брать, куда вздевать?! Ожесточившийся подполковник самолично расстреливал налево и направо... пока сам вчера не попал под пулю! Теперь его лошадь, уже никому не нужная, понуро плетётся позади эскадрона. Пробовали отгонять её прочь, но через версту-другую она опять приставала к отряду. Конечно, никем не управляемая, она демаскировала, но пристрелить ни у кого не поднималась рука.

Савинков свистнул, и спрятавшаяся было кобыла — по грозному совпадению тоже чалая! — подошла, взяла из рук хлеб, не зная, что это от последней горбушки. Где-то ещё удастся разжиться?..

«Во время этого небольшого похода я воочию убедился снова, что крестьяне целиком на нашей стороне. Они встречали нас как избавителей, и они не хотели верить тяжёлой действительности, когда нам пришлось отступать. Следом за нами двигались большевики, которые расстреливали всех, уличённых в сочувствии нам. Война, которая три года продолжалась на границах России, перенеслась в её сердце. Большевики обещали мир и дали самую жестокую из всех известных человечеству войн. Нейтральным оставаться было нельзя. Надо было быть или красным, или белым. Крестьяне понимали это. Но у нас не было оружия, чтобы вооружить их, и в Самаре не было людей, способных построить армию не на речах, а на дисциплине.

Началась осень. Лист пожелтел. И было холодно вечерами. Эскадрон...»

— Эскадрон — к сёдлам!

Савинков сунул записную книжку в карман своего френча и привычно проверил подпругу седла. Клепиков уже выжидательно стоял на стременах, пристёгивая к седлу повод вьючной лошади. Савинков с досадой за своё промедление вскочил в седло. Придётся скакать, уходя от погони. Похоже, нынешний дневной бивак, как они ни таились, всё же засекли. Преследователи, напрасно отмотав тридцать вёрст, были решительны. Откуда заметили?..

— С воздуха!

Аэроплан не зря кружил над оврагом. Да, лист пожелтел, кроны деревьев, ободранные ветрами, начали просвечивать. Крылатого соглядатая заметили ещё по светлому времени, но думали: пронесёт. Кажется, не пронесло! В отблесках угасавшей зари трубила боевая труба; большевики любят красивый шум, на испуг берут. Ясно, что окружают. Овраг невелик, со всех сторон степи — раздолье для конницы. У красных превосходство раз в десять. Отсюда и внезапная команда капитана Вендславского. Сёдла! Только быстрые ноги уведут их в сторону от опасной встречи. Но лошади измотались. Краткий отдых уже не может восстановить их силы, а на длительную стоянку времени нет. В сёдла!

Два часа беспрерывной скачки. Из мешка, устроенного красной конницей, едва вырвались. Спасло, что и у красных кони устали — падали не от выстрелов, от изнеможения. Всё! В очередной спасительный овраг свалились почти бездыханно. И люди, и лошади — чуть ли не на карачках...

Вблизи была деревня, через которую позавчера уже проходили. Здешних жителей нечего было опасаться, и капитан Вендславский на эту ночь решил сделать отдых. В полночной темноте пешью отправились за провизией эскадронные снабженцы. Не грабежом заниматься — за всё платили с лихвой. Поэтому и была уверенность, что крестьяне не выдадут расположение отряда.

Позже Савинков и Вендславский, оставив лошадей кормиться, перешли в избу к местному мельнику. Мало что человек надёжный, так с его ветряка и окрестности было удобно обозревать. С верхотуры железнодорожный путь, в этом месте ещё не взорванный, был как на ладони. За линией железной дороги с первыми лучами холодноватого солнца проступили холмы. А в полдень на горизонте показался и дымок. Значит, паровоз. Да не простой — блиндированный! Остановился напротив деревни. Неужели кто-то продал?

Спустившись с ветряка, Савинков не успел додумать эту мысль: капитан Вендславский за шиворот приволок местного телеграфиста. Гнев наливал и самого Савинкова. Позавчера он с чего-то перед ним разоткровенничался, даже стихи за телеграфным столом читал. Ведь телеграфист, представившись недоучившимся студентом, без обиняков назвал его имя и даже псевдоним: «Борис Викторович? Ропшин? Какая честь! Я всё ваше читал до корочки. Будь в то время постарше, наверняка бы пошёл за вами. Служу. Но железная дорога сегодня принадлежит красным, а завтра?.. Я член «Викжеля», её боевого крыла. Железнодорожники только ждут сигнала. Приказывайте! Телеграфируйте! Хотя бы и шифром. Красное дурачье ваши загадки не разгадает...»

В дураках-то остался он, Савинков... несчастный конспиратор! Он продиктовал в Москву телеграмму: «СРОЧНО КО МНЕ ЛЮБУ ВЕЩИ ПОГУЛЯЮ ВЕРНУСЬ КАЗАНЬ». Адрес французского консульства... Чёрт бы побрал собственное головотяпство! Деренталь там как-нибудь вывернется, но как вывернуться им?

Телеграфист затравленно молчал. Его уже по дороге сюда потрепали. А капитан Вендславский пинком послал к ногам:

   — Знаете, что он передал? «В белом отряде сам Савинков. Ночует у нас в селе».

Савинков не стал расспрашивать, как удалось Вендславскому подловить провокатора, но, помня, что время идёт на минуты, вынул свой старый браунинг:

   — Времени терять нельзя. Разрешите мне, капитан?

Вендславский кивнул.

Савинков не глядя вскинул браунинг и зашагал к уже ощерившимся в сторону станции пулемётам.

Без бинокля было видно: блиндированный поезд остановился как раз напротив ветряка. Наводка верная. Открытый бой принимать нельзя, потому что из вагонов выгружалось больше пяти сотен пехоты; устанавливали пулемёты и орудия. Наверняка где-то на подходе и конница. А за деревней — голая степь, по ней только и скакать под шрапнелью и пулемётным огнём...

   — Здесь принимаем бой, капитан?

   — Ничего другого, как круговая оборона. Всё-таки огороды, сараи, дома, есть и каменные. Церковь, наконец... Давненько я не был на исповеди!

   — Но — жители? От деревни и углей не останется.

   — Не знаю, Борис Викторович... Ваше мнение?

   — Мнение простое — подождать. Глядите!

Вместо того чтобы сразу развернуться в боевые порядки и атаковать давно преследуемый, запертый в ловушке эскадрон, красные кучей собрались на одном из холмов. Митинг! Нашли время! Один за другим на снарядные ящики вспрыгивали ораторы, воинственно размахивали руками, явно подражая своим вождям. На задворки деревни заносило сочное, дружное «ура». Очевидно, обсуждали, как лучше одним махом прикончить гидру контрреволюции...

К капитану Вендславскому уже совались нетерпеливые головы:

   — Вдарим?!

Капитан смотрел на Савинкова. Тот улыбался:

   — Ещё не дозрели.

Когда под громоподобное «ура» все полезли общей кучей на ораторов, он кивнул.

Капитан разорвал напряжённую тишину только единым словом:

   — Пулемёты!

Хорошо, дружно заработали замаскированные пулемёты. А по такой кучной цели, да с близкого расстояния — чего же лучше! Ударили и обе пушечки по паровозу. Через несколько минут весь холм был покрыт человеческими телами, а бронепоезд задним ходом начал отступать. Там, видно, и было штабное начальство. Затормозив постыдный бег, по деревне ударили орудия. Но ведь и белые пушечки не молчали; унтер Посохин оказался молодцом: с нескольких выстрелов зажёг первый вагон. По степи дул сильный ветер, пламя сейчас же перебросилось на следующие вагоны. Машинист, видимо, уже никому не подчинялся: дал полный ход. Хоть и железо, но всё наспех наклёпано, а внутри-то деревянные вагоны царских времён. Как бочки гудели! Рассыпая по всей степи искры, скрипучее страшило уже и не отстреливалось — просто удирало за поворот. Пехота даже не успела попрыгать в вагоны.

   — К сёдлам! — была привычная команда.

Вылетевшая из оврага конница доделала то, что не успели пулемёты.

Вендславский и Савинков тоже поскакали.

Выстрелов почти не было. Эскадронцы рубили побросавшую винтовки, мёртвую от паники пехтуру...

Но всё ли побросали?

И единой пули оказалось достаточно для прошедшего все фронты капитана Вендславского. Он не слетел с седла, в очередной раз занося окровавленную саблю, — просто ткнулся в гриву своего вороного...

Когда Савинков подскакал, ему осталось только закрыть глаза капитану и после минутного раздумья объявить:

   — Теперь — слушать мою команду!

Вдалеке поднималось облако во весь степной окоём. Ясно, пылила красная конница. За эти дни Савинков познал: там не такие дураки, как в бронепоезде. Надо было, по возможности скрытно, отходить к Казани. Последнее неизбежное отступление...

От этого ли ощущения, от ветра ли степного Савинков зябко передёрнул плечами. Свою шинель он где-то потерял. Был в одном привычном френче без погон и без всяких нашивок. Раздевать капитана не решился — кивнул, чтоб его привязали к седлу и лошадь взяли в повод. Сам — в кучу трупов; некоторые ещё шевелились. Он не думал добивать, хотя пуля в капитана вылетела из этой свалки. Но пойди разберись — чья! Не ему судить. Это дело Господа Бога. Нужна шинель. Он выбрал, которая почище — значит, от пули, не от сабли. После сабли шинель стыдно надевать. Встряхнул, застегнулся, глянул на приближающееся пыльное марево — и повторил команду капитана Вендславского: