Читаем без скачивания Рукопись, найденная в чемодане - Марк Хелприн

– А вот четвертак, – добавил он, вручая мне двадцать пять центов, – так что тебе не понадобиться разменивать золотой, когда будешь покупать кофе.

На протяжении многих лет люди твердят мне, что я ни в чем не виноват. Мне не было и десяти. Откуда я мог знать, что случится? Но я, когда бежал за кофе, чувствовал вину и что-то сродни раскаянию. Я надеялся, что обернусь достаточно быстро, чтобы отвести всякую опасность. Если я смогу ворваться туда, сразу вынырнуть и броситься обратно, то все будет в порядке.

Я так быстро бежал к кафе «Хайленд», что по прибытии слишком запыхался, чтобы говорить. Однако я не мог ждать, пока дыхание восстановится, так что брякнул серебро на прилавок, указал на кофеварку, задрал указательный и средний пальцы правой руки, а потом опустил их и зашагал ими по прилавку. Вскоре я получил два кофе навынос, отмахнувшись от обычных расспросов насчет сливок и сахара.

В те дни в большинстве ресторанов имелись вставные судки для торговли навынос. Изготовленные из жести, они устанавливались друг на друга и скреплялись ручкой, подобно тем приспособлениям, что можно видеть в китайских молочных лавках. Я нес два судка, один на другом, но ручки у меня не было, и они обжигали мне руки. Через каждые несколько шагов я вынужден был останавливаться, чтобы поставить их на землю и подуть себе на ладони. Через некоторое время, когда моя ноша перестала быть чересчур горячей, я прижал ее к груди и бросился бежать.

Я хотел вернуться к полю, чтобы снова увидеть тех двоих. Лишь тогда намеревался я замедлить шаг, когда увижу, что они по-прежнему там. Когда я бежал, кофе выплескивался из судков и ошпаривал мне ладони. Он стекал по рукам и мочил рукава. Им пропиталась моя рубашка, а на штанах вокруг ширинки образовалось овальное пятно.

Хотя оставалась только половина кофе, золотой в моем кармане был цел, и я думал, что если те двое окажутся недовольны качеством моего обслуживания, то я всегда смогу вернуть им деньги. Но, еще не достигнув края поля, я увидел через деревья, что их там нет.

Когда я застыл на месте, бережно прижимая к груди жестяные судки с кофе, то больше всего боялся, как бы мои родители не подумали, что я их предал. Мысли мои пребывали в беспорядке: я знал, что происходит, и в то же время не знал. Отец мой все повидал. Он оставался сдержанным, какая бы судьба его ни ждала. Как-то раз он сказал мне, что каждый день его жизни заставляет его все меньше бояться смерти и что под конец никакое потрясение, никакая неожиданность не окажутся непереносимыми. Но мать была совсем другой. Она всегда вникала в происходящее всем сердцем, и оно могло разбиться.

Я швырнул судки наземь и побежал. Приближаясь к дому, я увидел, что один из передних ставней медленно раскачивается под ветром. Отец подобного не потерпел бы. Он непременно закрыл бы его.

Меня подташнивало от страха. В то же самое время я был уверен, что меня будут бранить за то, что пришел на полтора часа позже да еще и запачкал всю одежду кофе. Я боялся, что отец накажет меня за то, что я взял деньги у незнакомцев, за то, что оставил хозяйство, и даже за то, что не принес им кофе, а бросил его наземь. Как ужасно неловко будет, думал я, если эти двое сидят в гостиной и ждут своего кофе, который давно впитался в землю.

Но я также и осознавал, что нечто совершенно неведомое и гораздо худшее могло позволить мне избежать этих мелких неприятностей. В силу этого даже самая ужасная вещь, какую я мог только вообразить, имела некие привлекательные стороны. Подбегая к дому, я пытался отогнать эту мысль, но что толку пытаться забыть о мыслях, которые уже пришли в голову?

Несмотря на предчувствия, я был уверен, что все будет хорошо, что детство мое не оборвется так внезапно, и, когда я открывал нашу парадную дверь, терзания мои уже начали убывать. Если не считать того, что одежда моя пропиталась кофе, выглядел я более или менее прилично. Если те двое здесь, я отдам им их деньги и извинюсь. Всякое, мол, бывает. Они подумают, что я честный парень, который старался изо всех сил, но столкнулся с досадной случайностью.

Но в гостиной их не было, и во всем доме стояла тишина. Я подал голос:

– Мама?

Ответа не последовало.

– Мама? – позвал я снова дрожащим голосом.

Весь мир изменился для меня, когда я увидел, что стол в гостиной опрокинут и все, что на нем было, – еда, тарелки, вилки, ножи, ложки, свечи, хлеб – оказалось на полу.

Я вошел в кухню, где мои отец и мать лежали в нескольких футах друг от друга, мертвые.

Я тихонько окликнул их, но они не пошевелились. Глаза их были открыты. Отец сжимал в руке кухонный нож, покрытый кровью. Он сражался. И все же на лице у него читалось удовлетворение. А у матери лицо выражало страшную муку.

В затылке у нее было маленькое пулевое отверстие. У отца в виске тоже было отверстие от мелкокалиберной пули, но к тому же он получил несколько выстрелов в разные части тела из револьвера сорок пятого калибра, и кровь на полу была его. Должно быть, там была и кровь его убийц, ибо лезвие ножа тоже было все в крови.

Сказал я лишь: «Боже мой». Я повторял это снова и снова, а потом замолчал. Из глаз у меня непрерывно лились слезы, но я не издавал ни звука. Я лег между ними, прямо в кровь отца. Положил руки на их тела и ощутил кончиками пальцев, что они, по крайней мере, рядом, что я могу их касаться. Потом закрыл глаза. Засыпая, я был уверен, что присоединюсь к ним, как оно, разумеется, однажды и случится.

Ледник Сан-Конрадо

(Если вы этого еще не сделали, верните, пожалуйста, предыдущие страницы в чемодан.)

Ребенком я часто слышал выражение «поразительная стойкость духа», и мне посчастливилось воспринять его как «б-б-брази-тельная стойкость духа». Это заблуждение исподволь внушило мне едва ли не благоговейное преклонение перед бразильцами, которых в противном случае я воспринимал бы просто как людей, безнадежно погрязших в грехе. Хотя все они сексуально озабоченные пьяницы и транжиры, благодаря случаю, имевшему место в раннем детстве, я не могу не видеть их с лучшей, чем они заслуживают, стороны.

Когда шел снег, а в печи потрескивал огонь, мать обращалась ко мне из полумрака, призывая меня никогда не недооценивать «б-б-бразигельной» стойкости духа. «Когда ты вырастешь, – говорила она, – то столкнешься со многими испытаниями, которых сейчас не можешь себе даже представить, и ты все их выдержишь, если тебе хватит веры в… б-б-бразительную стойкость духа».

Кто дергает за ниточки всех этих бразильцев, что роятся и толкутся, обуянные тщеславием и страстью, в водовороте дней и ночей, как миллионы марионеток, созданных по образу и подобию кукол Паоло и Франчески? Они бегают по земле, плавают в море и даже летают по воздуху на своих дельтапланах.

Самые безрассудные из дельтапланеристов не надевают ни комбинезонов, ни шлемов, а всего лишь обматывают вокруг бедер клочок ткани, который на пляжах Южной Атлантики сходит за плавки. Целой гурьбой летят они голышом в залитом солнцем небе, и легко принять их за ангелов, ибо для того, чтобы планировать должным образом, они простирают и вытягивают свои конечности, как фигуры на полотнах Возрождения. Кто был хореографом этого необычайного полета? Случай? Мне всегда казалось, что в этом мире одно только виртуозное смешение красок должно бы вести к исключению всех наших «абы да кабы», хоть я и знаю, что если люди в наши дни вообще верят во что-либо, то в половине случаев верят они именно в «случай». «Так случилось, а от меня ничего не зависит».

Я рос у Гудзонова залива, где, совершенно случайно, гнездились морские орлы. Когда по всей стране причитали насчет их исчезновения, я видел их по многу раз на дню и думал, что они также повсеместны, как чайки. Кстати, я научился определять присутствие орлов, даже когда их не видел, – по рассеянному строю птиц, обычно летающих стаями. Иногда о присутствии орла возвещали крайне тонкие, едва приметные вариации в полете птиц. Порой их единство и уверенность сминались, и каждая из птиц напрягала крылья, готовая плотно прижать их к телу, чтобы ради спасения сделать «бочку» или войти в пике. Иногда они проходили на фоне облаков над деревьями ровным строем, похожим на черные пятнышки на горностаевой мантии или узоры на обоях, а затем их упорядоченное расположение сменялось хаотичным полетом.

Дельтапланы у Сан-Конрадо хаотично роятся в небе. Я прихожу сюда, чтобы наблюдать за тем, как носятся они на фоне облаков, так как обнаружил, что под конец своей жизни человек начинает понимать значение ангелов. Многие годы я видел ангельский отблеск в детских лицах, в великолепных оперных ариях, в живописи и в поэзии. Но лишь недавно узнал я, что они могут являться в формах, лишенных совершенства, что порой им суждено быть разбросанными по небу, что строй их может быть неровен, а сердца – замирать от леденящего страха.

Я сижу у Сан-Конрадо – на склоне, уходящем в море, и целый день провожу в созерцании дельтапланов. Для этого у меня есть причина. Пляж, где они базируются, бел и широк, но (хотя и не по бразильским меркам) слишком, на мой взгляд, запружен народом, и запах эспрессо разносится там от кофейных тележек, выкатываемых на эспланаду.