Читаем без скачивания Сочинения в четырех томах. Том 2 - Владимир Гиляровский

Только спустя долгое время люди начали вылезать из-под обломков и освобождать раненых. Здесь ужасная картина разрушения…

В роще, как говорят, тоже найдутся трупы. Там были люди. Эта роща — неизменный притон темного люда, промышлявшего разбоями в этой непокойной местности.

В 7 часов мы с моим спутником поехали в город и до самого дома не обменялись ни одним словом.

Впечатление ужасное.

«ТРИ ТЫСЯЧИ БРИТЫХ СТАРУХ»

(Газетная утка)

Мы сидели 7-го января в ресторане Кюба, за столом журналистов.

— Да, ваша молодая газета щегольнула сегодня известием! — говорил заведующий хроникой старой газеты заведующему хроникой новой газеты.

— Да-с… известьице… не часто такие бывают… а вот мы добыли.

И газета «Русь» ходила по рукам. В ней было напечатано следующее:

«3.000 бритых старух. Это почти невероятное событие совершилось, однако, недавно в стенах „градской богадельни“, что у Смольного…

В один туманный, ненастный день, как раскаты грома, прокатилась по богадельне весть: старух брить будут! И действительно, вскоре в стенах богадельни, где призреваются до 5.000 стариков и старух, явились парикмахеры со всеми атрибутами своей профессии. И началось поголовное бритье „прекрасной“ половины богаделенского населения — набралось такового около трех тысяч душ.

Бедные старушки негодовали и изумлялись: что это — к смотру нас, что ли, готовят? На этот протест богаделенское начальство безапелляционно заявило: для дезинфекции, бабушки, — и делу конец! Так совершилось сие беспримерное в летописях всероссийского „призрения“ действо. И дезинфекция крепко воцарилась в стенах богадельни: все старухи обриты наголо. Гоголевскому Артемию Филипповичу Землянике решительно следовало бы поучиться приемам управления „богоугодными“ заведениями у администрации с. — петербургской градской богадельни».

Выйдя из ресторана, я взял извозчика и поехал к Смольному. Вот и громадные здания богадельни, занимающей своими садами и корпусами около 10 десятин.

Оставив извозчика, я шел по тротуару. Из ворот богадельни изредка выходили старики и старухи. Я останавливал некоторых и расспрашивал, бреют ли старух, есть ли такой обычай. Старушки смотрели на меня с удивлением, как на сумасшедшего, и отвечали разно:

— У нас, батюшка, не каторга, а богадельня… Мы, слава Богу, не каторжные, чтобы нам головы брили, — сказала, между прочим, одна почтенная, лет 90, особа.

Сторож у ворот богадельни ответил, что никого и никогда не брили насильно, и посоветовал мне обратиться в контору. Я шел по двору, мне ползли навстречу богаделки. Из-под платков у многих виднелись седые волосы.

В конторе меня весьма любезно принял смотритель богадельни А. И. Соколов. Я назвал себя. Разговорились.

— Читали вы сегодня «Русь»?

— Да, конечно… Много смеялись. Такая богатая фантазия… Сначала я ничего не понял… Потом хотел ответить… А потом нашел, что и отвечать не на что… В прошлом году газеты также закричали, что в богадельне заживо сварили старуху… Ну, это хоть какую-нибудь подкладку имело: действительно, одна старушка кипятком колено себе немного обварила… А тут остается дивиться изобретательности… Да вот, не угодно ли, пройдемте по богадельне… Всех увидим…

Я поблагодарил за любезность и не отказался идти.

В этом громадном здании с бесконечными коридорами, по сторонам которых помещаются спальни старушек, живет до 3.500 человек, из которых 500 мужчин, а остальные женщины. Есть и молодые призреваемые, расслабленные, эпилептики, но таких мало. Все старики. Женщины — более долголетние, чем мужчины. Последние редко доживают до 100 лет. В числе старейших могу назвать старушку 122 лет Ксению Никитину, 101 года Софью Барабанову, а два года назад умерла 123-летняя старушка Исакова. Никитина переведена из этой богадельни в отделение для слабых у Самсониевского моста. Богадельня имеет еще одно отделение на Малой Охте для психических больных. Мы прошли коридорами, заходили на выбор в спальни. Около своих кроватей стояли и сидели призреваемые в чистых ситцевых платьях и белых платочках, покрывавших седые волосы. Мы видели, может быть, около 1.000 старушек — и ни одной бритой.

Просто «Русь» перепутала гоголевских героев. И не Артемию Филипповичу Землянике надо было поучиться у администрации управления петербургской городской богадельни, а Ивану Александровичу Хлестакову у репортера «Руси»!..

Петербург, 7-го января.

ПРАЗДНИК РАБОЧИХ

О первом мая в Сокольниках говорили давно. Носились слухи о «бунте», об избиениях, разгромах. Множество прокламаций в этом духе было разбросано всюду. Многие дачники, из боязни этого дня, не выезжали в Сокольники, и дачи пустуют.

Но это был намалеванный черт, которого, оказалось, бояться нечего.

Гулянье 1-го мая в Сокольниках прошло благополучно. Народу было более 50.000.

К этому дню фабричные и заводские рабочие устремились в Москву; 30-го апреля и 1-го мая утренние поезда были переполнены.

С полудня на Старом гулянье и в роще стал собираться народ: гуляющие семьями, с детьми — в чайные лавочки за мирный самоварчик, и рабочие группами в роще для бесед и обсуждения своих дел.

Подстриженные, причесанные, одетые по средствам и обычаю, рабочие все были чисты, праздничны, и сновавшие между «ими хулиганы и „ночные сокольничьи рыцари“ ярко отличались от них.

И когда эта „рвань коричневая“ подходила к группам рабочих, ее встречали не совсем дружелюбно.

Зато этой „публики“ множество сновало в толпе гуляющих, около балаганов, каруселей и остановок трамвая.

Они, как волки, бросались при посадке пассажиров и положительно грабили, пользуясь давкой. Почти в каждом вагоне раздавались жалобы об украденном кошельке, сорванных часах…

И эти воры сотнями осаждали переполненные вагоны трамвая и сыграли впоследствии важную роль в Сокольниках.

Беспорядок и народная паника обязаны только им одним своим началом.

Это было уже около четырех часов дня.

Гулянье было в разгаре.

Толпы собственно рабочих то мирно гуляли, то время от времени собирались партиями в роще, за Старым гуляньем и за театром общества трезвости. Здесь к ним примешивался народ. Говорились речи, иногда, может быть, и резкие, слышались иногда и „модные поговорки“ последнего времени.

Но когда к этим толпам начинали присоединяться хулиганы и карманники, которым во что бы то ни стало нужен был беспорядок ради чисто грабительских целей, — являлись казаки, и толпа расходилась.

Речи иногда начинались, но не доканчивались.

Были случаи, когда начинали говорить речь, и оратора заставляли смолкать. Иногда слушали со вниманием.

Если в толпе были только одни рабочие, все обходилось благополучно: послушают, поговорят и мирно расходятся. Иногда после речей кричали „ура“, но было все смирно.

Не то — когда появлялись хулиганы и карманники!

Последние-то и произвели беспорядок.

Было так: сзади Старого гулянья собралась громадная смешанная толпа. Явились ораторы, полились речи, которые одним нравились, другим нет; гомон, шум. И вот во время речей среди толпы кто-то сделал выстрел из револьвера. Безопасный выстрел в воздух.

Он, при гомоне толпы, и прошел бы незаметным, но шайка карманников и хулиганов воспользовалась удобным для них моментом экзальтированности толпы и еще не успокоившейся от тревожных слухов последнего времени публики.

— Бьют! Стреляют! Ура!.. — в десятке мест крикнули хулиганы.

Толпа подхватила — и загомонили Сокольники!

Ринулись, в давке, мчатся кто куда.

Более десяти тысяч, гораздо более, стремглав ринулось, ища спасения.

Это была полная паника.

Нечто ужасное, стихийное.

Нужно было быть самому в этот момент в толпе, нужно было быть увлекаемым этим потоком, натыкаться на падающих, получать толчки отовсюду, чтобы понять ужас паники.

А тут еще женщины и дети!

Крики, визг.

А карманники — одни они были хладнокровны — грабили в суматохе, срывали часы, вырывали сумочки у дам, тащили из карманов.

Публика ринулась на Ивановскую улицу и на Сокольничье шоссе, к трамваю.

Полиция не в силах была сдержать эту волну. Полицейские чины или вертелись, как волчки, на месте, не оставляя своего поста, или были увлекаемы народной волной.

Но карманники насытились, угрожающие возгласы стихли.

Через десять минут — ужасных десять минут — люди начали приходить в себя.

Все успокоилось.

К городу бежала „чистая публика“.

Рабочие, больше державшиеся дальней стороны гулянья, удалились в лес и продолжали гулять, собираться своими компаниями.

Лавочки торговок — чайниц на время опустели. Конечно, многие бежали и не заплатили им денег за самовары.