Читаем без скачивания Песнь серебра, пламя, подобное ночи - Амели Вэнь Чжао
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Выражение лица практика, однако, не изменилось. Холодный, отстраненный, мрачный, в состоянии, в котором Лань никогда не видела Цзэня, которого знала. В ярости.
Лань взглянула на прислонившуюся к стволу сосны Дилаю. Металл ощущался над и повсюду вокруг них так сильно, что давил на каждый нерв, заглушая все остальные чувства. Позади Цзэня, на тропинке между горами, виднелось движение, блеск чужеземных доспехов. Элантийцы были совсем близко.
– Лань, – выдохнул Цзэнь.
Она едва не вздрогнула, когда снова повернулась к нему. Тени на его лице исчезли, и на мгновение она, кажется, уловила вспышку чего-то открытого и уязвимого в его взгляде.
Она могла сказать только одно:
– Пожалуйста, Цзэнь, не делай этого.
Лицо Цзэня исказилось, и он заговорил, проталкивая слова сквозь стиснутые зубы.
– Неу каждого есть привилегия выбора, Лань. Почему ты не можешь понять? Ты же сама говорила, что мы вынуждены выбирать меньшее из двух зол! – Цзэнь перешел на крик, и Лань вздрогнула, услышав сорвавшееся с его губ ругательство. – Если бы можно было остаться хорошим и идти по сбалансированному Пути, думаешь, я бы этого не сделал? Но боги и обстоятельства, в которых я родился, уготовили мне другую судьбу. Если я должен сбиться с Пути, чтобы спасти это царство, то так тому и быть. Если я должен увидеть тьму, чтобы наш народ познал свет, тогда я раз за разом буду делать тот же выбор. – С умоляющим выражением лица он говорил так, будто ему было трудно дышать. Голос Цзэня стал мягче, когда он спросил: – Останешься ли ты со мной на этом Пути, Лань?
Но Лань могла думать только об элантийской крепости, об изголодавшихся людях за решеткой – отцах, матерях и детях – и о том, что в конце не осталось ничего, кроме крови, костей и сломанных вещей. Ничем не сдерживаемая сила пожирала разум своего владельца, прокладывая путь к насилию, разрушению и смерти. История доказывала это снова и снова.
Она не попадет в эту ловушку. Стремись она к власти, позаботилась бы о полном контроле над ней. И использовала бы эту власть на благо своего народа. На благо обычных певичек, владельцев торговых лавок и овдовевших жительниц деревень – безгласных масс ее царства.
Она покачала головой:
– Цзэнь…
Увидев ответ в ее глазах, он закрыл лицо руками. Сильная дрожь прошлась по его телу, прежде чем он замер.
Когда Цзэнь выпрямился и убрал руки от лица, опустив их по швам и сжав в кулаки, дикий, неистовый взгляд исчез. Теперь его глаза были холодными, черными и непроницаемыми, как ночь без звезд.
– Я выбрал свой Путь. Если ты не со мной, значит, ты против меня, – сказал Цзэнь, и Лань поняла, что потеряла его навсегда.
28
Пастух и девушка-ткачиха, разделенные рекой забвения, оказались на противоположных концах небес.
Больше им было не суждено прикоснуться друг к другу.
«Пастух и девушка-ткачиха».
Сборник народных сказок Хин
Они появились подобно полосе облаков, пролившихся над изгибающимся к берегам озера горным перевалом. Под светом дрожащей луны их доспехи казались белыми как кость. Цвет гробниц. Цвет смерти.
Сегодня вечером Цзэнь намеревался остановить их.
Но он не мог отвернуться, не мог оторвать взгляда от девушки, которая связывала его с этим миром, стояла между ним и тьмой, теперь затаившейся на краю его сознания.
Словно обжегшись, Лань отступила от него. Неуверенным взглядом она изучала Цзэня. Что бы она ни нашла, на ее лице отразилась тень страха и обиды.
Цзэнь приказал своему сердцу успокоиться. Он видел подобное выражение на лицах людей слишком много раз.
Лань отвернулась. Всплеск ци, и она опустилась на колени рядом с Дилаей, обхватив руками талию потерявшей сознание девушки, еще один всплеск – и Лань взмыла в воздух, став всего лишь бледным пятном на фоне затянутого облаками неба, ярким и коротким, как падающая звезда. И вот она исчезла, целиком поглощенная ночью.
Цзэнь снова остался один.
Он мог бы броситься за ней. Окликнуть, сказав: «С каких это пор ты так хорошо освоила Искусство Света?» и услышать ее остроумный ответ. Эта мысль почти вызвала улыбку на его губах, когда Цзэнь повернулся лицом к элантийской армии.
Произошедшее в крепости изменило его. Край Небес был подобен цветку в вазе, даже когда мир вокруг превратился в пепел, но Эрасциус расколол эту вазу.
Если вы так и будете придерживаться пути между двумя крайностями, в конечном итоге останетесь ни с чем.
Цзэнь раскрыл свои объятия великому ядру силы, пустившему корни в его сердце: ядру, которое, казалось, вмещало в себя весь мир, от неба до моря. Ядру, под натиском элантийцев бурлящему энергией и жаждой крови.
Прошло то время на Краю Небес, когда он, будучи ребенком, жаждал одобрения, призванного помочь ему пережить потерю всего, что было в его жизни. Он попробовал, но не смог придерживаться пути своего учителя. В конце концов попытки подавить свою силу привели к трагедии, а не к победе.
Сила была клинком, и проблема заключалась в том, что рука, владеющая им, была слишком слаба.
«На этот раз все будет по-другому», – подумал Цзэнь, когда в его венах начала бурлить инь, просачивающаяся в воздух и почву вокруг и будоражащая даже воды озера за его спиной.
На этот раз он будет контролировать свою силу.
На этот раз он справится.
Цзэнь призвал силу Бога-Демона.
Мир тут же стал более широким и плоским. Он мог чувствовать все: плеск волн о песок, вздох ветра в горах, шелест каждого листа и движение каждого живого существа, от огромных снежных барсов, рыщущих по ледяным вершинам на севере, до хора цикад в золотых гинкго[18] на юге. В то же время Цзэнь больше не чувствовал ничего.
Он был Богом-Демоном, который хотел завоевать этот мир, поиграться с ним. Жизни всех, кто стоял по ту сторону воды, принадлежали ему.
Цзэнь устремился к ним. Его одежды развевались на ветру, когда он приземлился в самом начале армии иноземцев.
С первым раскатом грома он начал убивать людей. Шторм бушевал в гармонии с его силой, когда полилась кровь высокомерных людишек, полагающих, что их тонкая металлическая броня сможет остановить его. Когда в небе вспыхнула молния, он призвал черное пламя – одновременно ужасное и прекрасное, когда-то поглотившее весь мир.
Жизнь, смерть,
