Читаем без скачивания Реформы и реформаторы - Дмитрий Мережковский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Потом все смешалось и он заснул. Ему приснилось, будто бы он летит над каким-то сказочным городом, не то над Китежем-градом, или Новым Иерусалимом, не то Стекольным, подобным «стклу чисту и камени иаспису кристалловидну»; и математика – музыка была в этом сияющем граде.
Вдруг проснулся. Все суетились, бегали и кричали с радостными лицами:
– Команда, команда пришла!
Тихон выглянул в окно и увидал вдали, на опушке леса, в вечернем сумраке, вокруг пылавшего костра, людей в треуголках, в зеленых кафтанах с красными отворотами и медными пуговицами: это были солдаты.
– Команда, команда пришла! Зажигайся, ребята! С нами Бог!
V
Капитан Пырский имел предписание Нижегородской архиерейской канцелярии:
«До раскольничьего жительства дойти секретно, так, чтобы не зажглись. А буде в скиту своем или часовне запрутся, то команде стоять около того их пристанища денно и нощно, со всяким остерегательством, неоплошно ратным строем, и смотреть, и беречь их накрепко, и жечься им отнюдь не давать, и уговаривать, чтоб сдались и принесли вину свою, весьма обнадеживая, что будут прощены без всякого озлобления. И буде сдадутся, то всех переписать и, положа им на ноги колодки или что может заблагоприобретено быть, чтоб в дороге утечки не учинили, и со всеми их пожитками, при конвое отправить в Нижний. А буде, по многому увещанию, повиновения не принесут и начнут сидеть в запоре упорно, то потеснить их и добывать, как возможно, чтоб, конечно, тех воров переимать, а распространению воровства их не допустить и взять бы их взятьем или голодом выморить, без кровопролития. А буде они свои воровские пристанища или часовню зажгут, то вам бы те пристанища заливать водою и, вырубя или выломав двери и окна, выволакивать их живыми».
Капитан Пырский, храбрый старый солдат, раненный при Полтаве, считал разорение скитов «кляузной выдумкой долгогривой поповской команды» и лучше пошел бы в самый жестокий огонь под шведа и турку, чем возиться с раскольниками. Они сжигались, а он был в ответе и получал выговоры: «Оному капитану и прочим светским командирам такие непорядочные поступки воспретить, ибо по всему видно, что предали себя сожжению, видя от него, капитана, страх». Он объяснил, что «раскольники не от страха, а от замерзелости своей умирают, понеже надуты страшною злобою, и весьма нас имеют отпадших от благочестия, и объявляют, что стоят даже до смерти и переменять себя к нынешнему обыкновению не будут – столь надуты и утверждены в такой безделице».
Но объяснений этих не слушали, и архиерейская канцелярия требовала:
«Понеже раскольники чинят самосожжения притворные, чтоб не платить двойного оклада, на самом же деле в глухих местах поселяются и, скрывшись там, свободно предаются своему мерзкому злочестию, то светским командирам надлежит по требухам сгоревших сосчитывать и, сосчитав, в реестр записывать того для, что требуха в пожаре, хотя бы в каком великом строении, в пепел сгореть не может».
Но капитан, полагая это для военного звания своего унизительным, требуху считать не ездил и получил за то новый выговор.
В Долгих Мхах решил он быть осторожнее и сделать все, что возможно, чтоб не давать раскольникам жечься.
Перед наступлением ночи, приказав команде отойти подальше от сруба и не трогаться с места, подошел к часовне один, без оружия, оглядел ее тщательно и постучался под окном, творя молитву по-раскольничьи:
– Исусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас!
Никто не ответил. В срубе было тихо и темно, как в гробу. Кругом пустыня. Верхушки деревьев глухо шумели. Подымался ночной свежий ветер. «Если зажгутся, беда!» – подумал капитан, постучал и повторил:
– Исусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас!
Опять молчание: только коростели на болоте скрипели да где-то далеко завыла собака. Падучая звезда сверкнула огненной дугою по темному небу и рассыпалась искрами. Ему стало вдруг жутко, как будто в самом деле стучался он в гроб к мертвецам.
– Исусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас! – произнес он в третий раз.
Ставень на окне зашевелился. Сквозь узкую щель блеснул огонек. Наконец окно открылось медленно, и голова старца Корнилия высунулась.
– Чего надобно? Что вы за люди и зачем пришли?
– По указу его величества государя Петра Алексеевича пришли мы вас увещевать: объявили бы вы о себе, какого вы звания, чину и роду, давно ли сюда в лес пришли, и с какими отпусками из домов своих вышли, и по каким указам и позволениям жительствуете. И ежели на святую Восточную церковь и тайны ее какое сумнительство имеете, о том показали бы письменно и наставников своих выдали бы для разглагольствия с духовным начальством без всякого страха и озлобления...
– Мы, крестьяне и разночинцы, собрались здесь все во имя Исуса Христосика, и жен, и детей своих уберем и упокоим, – ответил старец тихо и торжественно. – Хотим умереть огнесожжением за старую веру, а вам, гонителям, в руки не дадимся, понеже-де у вас вера новая. А ежели кто хочет спастись, тот бы с нами шел сюда гореть: мы ныне к самому Христу отходим.
– Полно, братец! – возразил капитан ласково. – Господь с вами, бросьте вы свое мерзкое намерение сжигаться, разойдитесь-ка по домам, никто на вас не подымет руки своей. Заживите по-старому в деревнях своих припеваючи. Будете лишь дань платить, двойной оклад...
– Ну, капитан, ты сказывай это малым зубочным ребятам, а мы таковые обманы уже давно знаем: по усам текло, да в рот не попало.
– Честью клянусь, всех отпущу, пальцем не трону! – воскликнул Пырский.
Он говорил искренно: он в самом деле решил отпустить их, вопреки указу, на свой собственный страх, ежели они сдадутся.
– Да чего нам с тобою глотку-то драть, охрипнем! – прибавил с доброй улыбкой. – Вишь, высоко до окна, не слышно. А ты вот что, старик: вели-ка выкинуть ремень, я подвяжусь, а вы меня к себе подымайте в окошко, только не в это, в другое, пошире, а то не пролезу. Я один, а вас много, чего вам бояться? Потолкуем – даст Бог, и поладим…
– Что с вами говорить? Куда же нам, нищим и убогим, с такими тягаться? – усмехнулся старец, наслаждаясь, видимо, своей властью и силой. – Пропасть великая между нами и вами утвердилась, – заключил он опять торжественно, – яко да хотящие прийти отсюда к вам не возмогут, ниже оттуда к нам приходят… А ты ступай-ка прочь, капитан, а то смотри, сейчас загоримся!
Окошко захлопнулось. Опять наступило молчание. Только ветер шумел в верхушках деревьев да коростели на болоте скрипели.
Пырский вернулся к солдатам, велел им дать по чарке вина и сказал:
– Драться мы с ними не станем. Мало-де, слышь, у них мужиков, а все бабы да дети. Выломаем двери и без оружия голыми руками всех переловим.
Солдаты приготовили веревки, топоры, лестницы, ведра, бочки с водою, чтобы заливать пожар, и особые длинные шесты с железными крючьями – кокоты, чтобы выволакивать горящих из пламени. Наконец, когда совсем стемнело, двинулись к часовне, сперва обходом, по опушке леса, потом по полянке, крадучись, ползком в высоких травах и кустах, словно охотники на облаву зверя.
Подойдя вплотную к срубу, начали приставлять лестницы. В срубе все было темно и тихо, как в гробу.
Вдруг окошко открылось и старец крикнул:
– Отойдите! Как начнет селитра и порох рвать, тогда и вас побьет бревнами!
– Сдавайтесь! – кричал капитан. – Все равно с бою возьмем! Видите, у нас мушкеты да пистоли…
– У кого пистоли, а у нас дубинки Христовы! – ответил чей-то голос из часовни.
В задних рядах команды появился поп с крестом и стал читать увещание пастырское от архиерея: «Аще кто беззаконно постраждет, окаяннейший есть всех человек: и временное свое житие мучением погубит, и муки вечной не избегнет...»
Из окошка высунулось дуло ветхой дедовской пищали, и грянул выстрел холостым зарядом: стреляли не для убийства, а только для устрашения гонителей.
Поп спрятался за солдатские спины. А вдогонку ему старец, грозя кулаком, закричал с неистовой яростью:
– Адские преисподние головни! Содомского пламени останки! Разоренного вавилонского столпотворения семя! Дайте только срок, собаки, не уйдете от меня – я вам, и лучшим, наступлю на горло о Христе Исусе, Господе нашем! Се приидет скоро и брань сотворит с вами мечом уст своих, и двигнет престолы, и кости ваши предаст псам на съедение, яко ж Иезавелины! Мы горим здешним огнем, вы же огнем вечным и ныне горите, и там гореть будете! Куйте же мечи множайшие, уготовляйте муки лютейшие, изобретайте смерти страшнейшие, да и радость наша будет сладчайшая!.. Зажигайся, ребята! С нами Бог!
В окно полетели порты, сарафаны, тулупы, рубахи и чуйки:
– Берите их себе, гонители! Метайте жребий! Нам ничего не нужно. Нагими родились и предстанем нагими пред Господом!..
– Да пощадите же хоть детей своих, окаянные! – воскликнул капитан с отчаяньем.
Из часовни послышалось тихое, как бы надгробное, пение.
– Взлезай, руби, ребята! – скомандовал Пырский.
