Читаем без скачивания Открыватели дорог - Николай Асанов

Но старые рабочие, медлительные, важные, гордые чувством собственного достоинства, придавали всему заводу характер неторопливости, заведенного порядка, который не мог быть ничем нарушен. Все делалось основательно, но медленно; каждое нововведение встречалось неодобрительными насмешками. И вот этой косности, этого застоя больше всего боялся Филипп.

Он стоял среди цеха, внимательно оглядывая молодые, строго нахмуренные лица рабочих, улыбался.

«С такими солдатами нельзя не победить!» — так сказал Кутузов. А старик знал, чем можно поднять дух армии. Все можно сделать, и сделать быстро!»

Белая эмульсия стекала по станкам, пахло пригорающим маслом, острым запахом раскаленного металла; пыль столбами стояла у освещенных солнцем окон. Автокары с журчанием, напоминающим текучие ручьи, бежали по проходу между станками, горками громоздились детали у рабочих мест — ритм был ощутимо быстр, но опытное ухо улавливало в нем еще некоторую перебивчивость: так бывает при пуске неотработанного мотора. Впрочем, все можно наладить и устранить. Именно этим и займется Филипп. Прежде всего.

10

Проходя через приемную, Филипп увидел, что она полна. Приезд нового директора всполошил всех: несмотря на выходной день, собрались начальники цехов. Чуть в стороне, у окна, сидел Мусаев. Филипп улыбнулся, увидев раздраженное лицо старого приятеля. Мусаев сидел в полной форме, знаки различия генерал-майора, новая гимнастерка, а лицо злое, раздраженное. Увидев Филиппа, он поднялся.

— С первого дня и заставляешь ждать, — хмурясь, пробормотал он, протягивая руку. — Людям отдыхать надо, а ты три часа по цехам ходил. Мог бы сначала отпустить их… — и пошел в кабинет вслед за Филиппом. Филипп пропустил его, задержался в дверях:

— Прошу простить, товарищи, через десять минут я начну прием.

Мусаев сел в кресло, поправил воротник гимнастерки, словно он душил его, сказал:

— Весь завод полон слухами: говорят, новая метла чисто метет. — Посмотрел на Филиппа искоса. — Ты что же, в самом деле решил здесь все вверх ногами поставить?

— Нет, на ноги, — усмехнулся Филипп.

— Не понимаю, — сказал Семен. — Куда же начальство смотрит? Ты тут будешь вводить новые образцы, а старые снимешь с производства, полгода потратишь на освоение. А если война?

— Если война — новые образцы именно и будут нужны, — миролюбиво ответил Филипп.

— Тебе виднее, — недовольно сказал Мусаев. — Я бы на твоем месте заменял постепенно. Сидим на пороховом погребе: тут не до жиру, быть бы живу…

— Я тоже знаю пословицы. Например, готовь сани летом…

Семен поморщился.

— Все отшучиваешься…

За дверью раздался всполошенный крик: «Включите радио! Немедленно!» В кабинет вбежала секретарь, воткнула вилку в розетку, испуганно посмотрела на директора, крикнула: «Филипп Иванович, война», — и, закрыв лицо руками, выбежала из кабинета. Семен подбежал к репродуктору, хотя на весь кабинет отчетливо звучал голос Молотова. Двери кабинета распахнули, люди на цыпочках входили из приемной и становились у стен, сдерживая дыхание. Вместе с начальниками цехов входили рабочие. Скоро кабинет был переполнен. Филипп стоял за столом, сжав кулаки так, что побелели суставы пальцев.

Война…

Филипп обвел медленным взглядом притихших, настороженных людей. Они молча ждали от него каких-то слов. Секретарь партколлектива протиснулся к столу. Филипп сказал:

— Товарищи, я должен был произнести, вступая в обязанности, первую речь. Для этого вы сюда пришли. Но сейчас мы услышали такие слова, после которых нам нужно немедленно приступать к работе. На удар мы ответим ударом. Наше дело — обеспечить силу этого удара. Еще сегодня мне пришлось услышать возражения на мой проект о немедленном переводе завода на производство новых образцов вооружения. Я знал, что возражения будут. Но мы должны ввести новые образцы немедленно, мы обязаны перед народом и Родиной. В каждом дне должно быть полных двадцать четыре рабочих часа. Весь технический коллектив завода переходит на казарменное положение до окончания освоения новых образцов вооружения. Приступайте к работе немедленно!

Он сам удивился этой властности и уверенности, которые прозвучали в его голосе. Пришел час проверки всего, чему ты научился, о чем ты думал, чего ты добивался. Он стоял за столом и следил, как выходили встревоженные люди. Последний, выходя, прикрыл дверь. Филипп сел за стол и опустил голову на руки. Мгновенно во всей грандиозности встало перед ним ведение войны. И в то же время злобный голос прокричал над ним:

— Ты что же, совсем с ума сошел, что ли? Ты что им наговорил? Разве время теперь для такой перестройки, какую ты затеял?

Филипп открыл глаза на рассвирепевшего Мусаева. Семен закричал:

— Под суд пойдешь! Я этого не оставлю!

— Выпей воды, — спокойно сказал Филипп.

Семен забегал по кабинету.

— Друг ты мне или нет?

— Нет, — спокойно сказал Филипп. — Зайди ко мне, когда успокоишься. Тогда поговорим о дружбе.

Семен остановился, словно оглушенный. Вдруг повернулся на каблуках, ударил ногой в дверь и выбежал.

Вечером пришел комендант, доложил, что для инженеров устроены комнаты отдыха, где можно поспать в перерыве. Спросил, можно ли занять под спальню кабинет военпреда генерал-майора Мусаева.

— А где генерал-майор?

— Они улетели в Москву. Очень были нервны, — почтительно ответил комендант. Видно было, что Мусаев пользовался здесь всеобщим уважением и даже возбуждал некоторый страх.

— Можно, — разрешил Филипп. — Генерал-майор долго не вернется сюда.

Ночью позвонили по телефону из Кремля. Ершов кратко доложил о том, что принял решение, несмотря на новые условия, произвести все намеченные ранее изменения. Говоря это, он чувствовал такую правоту, что не привел никаких доводов, которые перед этим придумывал тысячами. И ясная радость овладела им, когда он услышал короткое: «Хорошо. Вы решили правильно. Война еще только началась…»

Затем наступило такое время, когда Ершов забыл о жене, о доме, о Мусаеве, обо всем. Он помнил только количество стволов орудий, сменяемых станков, металла. Он утратил свою обычную уравновешенность, выкрикивал ругательства в телефонную трубку, когда с заводов-поставщиков звонили, что не могут выполнить того или иного заказа; он забыл счет времени, заменяя его счетом незавершенных дел. Огромный завод скрипел, резко упала норма выработки, ушли на фронт многие рабочие, вступали в смены совсем молодые люди, которых надо было учить и учить. В циклах потока получались перебои: стоило одному рабочему не выполнить норму, как это отражалось на ходе всего потока — задела не было, каждая деталь из-под резца шла в сборку. Филипп похудел, почернел за эти дни, его не узнавали рабочие — так он менялся со дня на день. И он вспоминал Семена с яростной злобой, потому что генерал-майор, кажется, был прав: все было бы проще, если бы он вводил свои новшества постепенно.

Тяжелое время переживал Филипп. Завод не справлялся с заказами. А надо было не только снабжать армию — надо было решать стратегическую задачу: ч е м  и  к а к  победить врага.

Но чем дальше прорывались немцы, тем сильнее было сопротивление, и в нем Филипп видел условие победы. Оно было подсказано историей страны.

Филипп хотел снабдить бойца самым совершенным средством борьбы против танковых колонн. О г о н ь  против танка! Дать в руки бойца противотанковое ружье, пробивающее броню, а в боевые порядки пехоты — скорострельные противотанковые пушки.

Вторая очередь была за оружием наступления и разгрома.

Об этом он думал в самые тяжелые дни войны. По ночам он выезжал на полигон. Ночь над спящим городом вдруг наполнялась грохотом выстрелов и свистом снарядов. Казалось, низко нависшее небо вздрагивало и рвалось, как мокрая парусина. Снаряды нового типа описывали крутую траекторию, оставляя долго не меркнувшую световую дугу. Это были часы отдыха для него и для конструктора.

Возвращаясь в кабинет, где он теперь жил, неделями не заходя домой, Филипп ощущал неожиданный прилив бодрости, как будто залпы новых орудий своей силой и мощью возбуждали его усталое сердце. Это были лучшие часы его суток. Затем Филипп спешил в цехи.

Ночь переходила в день неприметно для глаз. Постепенно тускнели огромные лампы, пламя печей становилось из голубого малиновым, только что отлитые стволы орудий, освобождаемые из механических изложниц, багрово светились. Происходила смена рабочих, но станки продолжали работать, человек сменял другого, не останавливая мотора. Мотор должен был работать, как сердце.

11

Между тем на Урал прибывали все новые и новые эшелоны с людьми и заводским оборудованием. Иногда это были целые заводы, поставленные на колеса. Урал стал новой родиной для многих заводов. Уже громыхали к фронту эшелоны с их продукцией. В этой необычайной жизнедеятельности государственного организма Филипп видел то самое условие победы, над которым думал долгими бессонными ночами.