Читаем без скачивания Другая жизнь - Филип Рот

В Америке, думал я, где люди заявляют о своей принадлежности к определенной национальности и отказываются от нее с такой же легкостью, как автомобилист прилепляет новый стикер к бамперу своей машины, все же существуют отдельные личности, завсегдатаи клубов, которые думают, будто находятся на земле арийцев, но даже там ничего подобного не происходит. В Штатах я мог бы вести себя как разумный человек, если бы она стала выяснять у меня, чем евреи отличаются от лиц кавказской национальности. Но здесь, где тебя постоянно топчут ногами, напоминая о твоем происхождении, где ты пожизненно приговорен с момента своего рождения, здесь, в стране истинных арийцев, где сестра твоей жены (а может, и ее мать) стоит во главе войска, борющегося за чистоту крови, где тебе дают понять, что тебя никто не приглашал и тебе лучше было бы никогда не появляться у них на пороге, я не мог снести оскорбления. Наше сходство было сильным и вполне реальным, но какую бы общность мы ни испытывали как соучастники рождественской службы, мы с Марией не были антропологами на земле сомалийцев; мы также не были сиротками, попавшими в шторм, — мы с ней были разного происхождения и родом из различных мест, и эти отличия, о которых мы столько говорили с ней, могли, как ржавчина, разъесть наши отношения, когда очарование первых дней немного померкнет. Мы не могли остаться просто «нами» и более ничем, а всех остальных послать к чертовой матери, — точно так же мы не могли послать к чертовой матери двадцатый век, когда он грубо вторгся в нашу идиллию. Вот где собака зарыта, думал я; даже если ее мамаша — упертая фанатичка, зараженная снобизмом высшего класса общества, Мария любит ее, и потому она в силках, расставленных ее родительницей. Она действительно не хочет, чтобы ее мать обращалась со своим внуком как с нехристем, и в то же время она не хочет воевать со мной, тогда как я не имею ни малейшей охоты проиграть этот бой, потеряв в нем свою женщину и своего ребенка. Как мне спасти тех, кого я люблю, от столкновения атавистических желаний? Господи, как это невыносимо — бродить среди людей с улыбкой на устах, понимая, что ты им совершенно не нужен! Как ужасно все время идти на компромиссы, даже во имя любви! Вот что я обнаружил: когда меня призывают согласиться с кем-либо, будь то еврей или нееврей, я всеми фибрами души протестую.

Прошлое, незабываемое прошлое управляло нами и могло поставить наше будущее под угрозу, если только я не предприму что-нибудь, чтобы остановить процесс. Мы так хорошо притерлись друг к другу, но в нашу гармонию вмешивалась история, связанная с каждым из кланов, из которых мы вышли и которые определяли всю нашу дальнейшую жизнь. Если я буду существовать рядом с ней, чувствуя, что она потворствует своим родственникам-антисемитам, следовательно, я найду и в ее душе отголоски антисемитизма, какими бы слабыми они ни были. Я буду думать, что она видит во мне только еврея, который нарочно соглашается с тем, чтобы еврейство в нем затмевало все остальное. Неужели мы допустим, чтобы мы оба поддались на эту старую как мир провокацию? А что, если я не смогу вытащить ее из той среды, в которую не желаю входить, даже если меня будут радостно приветствовать те, кто окружает Марию?

Я взял такси и велел шоферу отвезти меня в Чизик, к дому на реке, который мы купили и перепланировали, чтобы замкнуться в нем как в скорлупе, пытаясь сберечь все, что, по нашим фантазиям, у нас было. Я ехал к дому который общими усилиями был перекроен так, что превратился в «наш дом», и который стал символом моей собственной трансформации. Этот дом, олицетворяющий рационализм, был теплым, уютным местом, где человек может найти себе пристанище и где стены были предназначены для защиты более важных вещей, чем моя писательская мания. В тот момент в моем воображении все представлялось возможным, кроме конкретных, земных забот о доме и семье.

Так как стены дома еще не были достаточно укреплены и далеко не каждая половица лежала на месте, я решил, что не буду обходить строение изнутри даже несмотря на то, что входная дверь, когда я попытался открыть ее, оказалась не запертой на замок. Мой полночный, в одиночку, поход к недостроенному причалу был бы символичен при описании ситуации, в которую я попал, — но я не буду переписывать эту сцену, рассказывая подробности о том, что я споткнулся в темноте и сломал себе шею. Вместо этого я побродил вокруг дома, переходя от окна к окну и заглядывая в каждую комнату, будто я готовился к ограблению, а затем сел на порог у застекленной двери, выходящей на террасу, и стал смотреть на Темзу. Передо мной текла река, но ни единое суденышко не скользило в тот час по воде. Глядя сквозь ветви деревьев, я видел свет в окнах домов на другом берегу. Огоньки казались крохотными, мигающими вдалеке. Мне чудилось, будто я гляжу на заграницу, из одной чужеземной страны на другую.

Около часа я в полном одиночестве сидел на пороге застекленной двери как человек, потерявший ключи; я чувствовал себя забытым и заброшенным, а кроме того, у меня зуб на зуб не попадал от холода, но постепенно я успокоился, и дыхание снова стало ровным. Несмотря на то что наше новое жилище еще не было обустроено и пока в нем не мерцали огни над рекой, близость нового очага помогла мне вспомнить все, что я усиленно старался забыть, чтобы обрести самое банальное, хотя бы временное удовлетворение. Реальность недостроенного и незаселенного дома, к которому я прикасался, заставила меня серьезно пересмотреть причины, послужившие основой нашей драмы, и решить, достаточно ли у меня доказательств для выводов, сделанных мною лишь на основе собственных ощущений.

Оглядываясь назад, я вспоминал прошлый год: я думал о нашем упорстве и уступчивости, благодаря которым мы успешно преодолевали все препятствия, встававшие у нас на пути. Я признавал нелепость ситуации, от которой я чуть не потерял голову, и печалился оттого, что, ничего не подозревая, был введен в заблуждение и чувства мои были обмануты. Нельзя уйти от реальности, если ты типичная мать-одиночка в разводе, а я — трижды женатый бездетный писатель-анахорет. Мы старались быть партнерами, преуспевающими на уютном семейном поприще, — я, как будущий отец, и моя беременная жена, но нельзя же всего лишь за год с небольшим коренным образом переделать все, что представлялось важным в вашей жизни, если вы беспомощные, неоперившиеся птенцы, еще не вставшие на крыло!

Что же все-таки произошло? Да ничего особенного. Мы поссорились, и это была наша первая размолвка, не более того. К чему же сводились наши пустопорожние разглагольствования, и что именно подстегнуло наше обоюдное негодование в споре? Конечно же, она выступала как истинная дочь своей матери, а я — как сын своего отца, и наша распря по сути своей была обусловлена противоречиями между нашими родителями. Однако сражения вроде нашего расшатывают большинство благополучных браков, когда другие лица воюют вместо настоящих противников, чьи противоречия сложились давным-давно, а не возникли в последний момент. Все наследие предков проявляется в бранных словах, которыми перебрасывается только что вступившая в брак парочка. Какими невинными ни хотели бы казаться молодожены, но червь сомнения гложет их души воспоминаниями о прошлом, создавая препоны для будущего.

Что же я скажу ей, вернувшись домой? Что мне теперь делать, после того как я узнал всю правду? Взлететь ли по лестнице и расцеловать ее, будто все у нас прекрасно, разбудить ли ее и рассказать ей то, о чем я думал в последнее время? А может, лучше всего будет тихо и незаметно прийти домой и пустить все на самотек? Пусть время залечит раны, когда мы вернемся на круги своя в нашей будничной жизни. Ну а вдруг ее там нет? Может быть, наверху темно и тихо, а она ушла к своей тетушке, чтобы ночью разделить диван со своей дочкой, Фебой? Что, если бесконечный день, начавшийся на рассвете по часовому поясу Ближнего Востока, когда я ехал на такси из Иерусалима в аэропорт, чтобы пройти контроль службы безопасности, заканчивается бегством Марии в Кенсингтон, где она хочет укрыться от преследований воинствующего еврея? От Израиля к крипте, затем — к банкетке в ресторане, затем — в суд, на развод. В этом мире я — террорист.

А что, если ее там нет?

Сидя у реки и вглядываясь в темную воду, я предвижу возвращение к жизни, за которую я боролся, чтобы встать на якорь рядом с Марией. Эта женщина, обладающая бесконечным терпением и силой духа, эта притягательная женщина, отличающаяся плавностью движений, чья суть заключается в молчаливости и благоразумии, эта образованная, эмоциональная женщина с поразительно глубокими знаниями, которая выглядит очень трогательно, несмотря на свой ясный и чистый разум, женщина, которая хотя и предпочитает одну традиционную позу при занятии сексом, все же прекрасно понимает, что такое любовь и желание, эта обиженная жизнью женщина высокой культуры и приятная в общении, красноречивая, интеллигентная, гармоничная, с четким представлением о жизни и ее сроках и поразительным даром рассказчика, — что, если ее там нет?