Читаем без скачивания Они должны умереть. Такова любовь. Нерешительный - Хантер Эван (Ивэн)

Шагая вслед за детективом в притихшем заснеженном мире, он подумал об Эмилии, и ему захотелось позвонить ей. Нет, подржди, — сказал он себе, — сначала надо поговорить с этим детективом. Они уже подошли к зданию полицейского участка. Детектив остановился у патрульной машины, стоящей перед входом. Полицейский, находящийся в машине, со стороны тротуара опустил стекло, детектив нагнулся к нему и, заглянув внутрь, обменялся с сидящими несколькими словами, потом засмеялся. Патрульный полицейский опять поднял стекло, а детектив начал подниматься по семи пологим ступенькам к двери полицейского участка.

Придется ждать, думал Роджер.

Он нерешительно топтался на тротуаре.

Детектив открыл дверь и вошел. Дверь за ним захлопнулась. Роджер стоял на тротуаре. Его заносило густым мокрым снегом. Он резко встряхнул головой, повернулся от входа и зашагал прочь в поисках телефонной будки. Он наконец нашел в каком-то заведении — гибриде тотализатора и кегельбана телефон на стене. Он разменял долларовую бумажку у дежурного, причем тот дал ему ясно понять, что он не склонен разменивать деньги для звонящих по телефону. Он вошел в будку, закрыл дверь и бережно вынул из бумажника сложенный листочек с записанным на нем номером телефона Эмилии.

Он набрал номер и стал ждать.

После четвертого гудка ответил женский голос. Это не был голос Эмилии.

— Алло? — прозвучал голос женщины.

— Алло, будьте добры мне Эмилию, — сказал Роджер.

— Кто это? — спросила женщина.

— Роджер.

— Какой Роджер?

— Роджер Брум.

— Я не знаю никакого Роджера Брума, — сказала женщина.

— Эмилия меня знает.

— Эмилии здесь нет. Что вам нужно?

— А где она?

— Пошла в магазин. Что вам нужно?

— Она сказала, чтобы я позвонил. Когда она вернется?

— Через пять-десять минут, — ответила женщина.

— Вы ей передадите, что я звонил?

— Я ей передам, что вы звонили, — ответила женщина и повесила трубку.

Роджер еще мгновение держал возле уха молчащую трубку, потом повесил ее и вышел из будки. Дежурный за столом одарил его недружелюбным взглядом. Часы на стене показывали почти два. Он думал, действительно ли Эмилия будет дома через пять-десять минут. Голос женщины по телефону был несомненно голосом цветной, с той манерой речи, которую иногда по ошибке можно приписать южанину, но которая на самом деле была чисто негритянской. И что мне так не везет, подумал он. Наконец, встретил первую действительно красивую девушку и, видно, он ей тоже очень понравился, и надо же так случиться что она цветная. Он начал думать, зачем же он вообще ей звонит, потом решил послать ее к черту и пошел обратно к полицейскому участку.

И к чему это все? — размышлял он. Зачем я все это откладываю? Это должно быть сделано, туда надо пойти, рано или поздно, и сказать им об этом, так уж лучше сейчас. И зачем мне звонить Эмилии, небось, она на крыше с каким-нибудь из этих «Персидских вождей», о которых мне рассказала, вовсю трахается. И черт с ней.

Мысль об Эмилии в объятиях какого-нибудь «Персидского вождя» приводила его в бешенство. Он и сам не знал почему. Он ее почти не знал, и все-таки мысль о том, что ею овладевает какой-нибудь полубандит, уж не говоря о всей банде, наполняла его слепой яростью, от которой у него зудели громадные кулаки. Стоило бы и об этом сказать в полиции — об этих сволочных юнцах, насилующих славных девушек, вроде Эмилии, правда, она все-таки, наверное, шлюха, коли им позволяет такое делать.

Он услышал голоса в парке.

Через пелену снега он услышал детские голоса — громкие, резкие, доносящиеся через снежную завесу. Звуки радости, полузабытые звуки — он с отцом на горке за деревянным домиком около железной дороги, где они жили, когда Бадди был еще маленький. «Вперед, Роджер!»— толчок сзади, спуск стремглав по горке, у него рот до ушей от счастливого смеха. «В|от молодец!»— кричит ему вслед отец.

Трое мальчишек катались на санях.

Он вошел в парк и сел на скамью в нескольких метрах от их горки. Широкий склон был весь укатан полозьями саней, Мальчикам едва ли было больше шести-семи лет. Или их пораньше отпустили из старшей группы детского сада или это были первоклашки, не старше этого. Двое были в старых лыжных куртках, третий — в зеленой болонье. У него вязаная шапка была натянута на лоб, уши и чуть ли не на глаза. Уж что он мог из-под нее видеть, было совсем непонятно для Роджера. Двое первых были без шапок, в волосах полно снега. Они вопили, визжали и орали: «Смотри! Смотри на меня!», с разбега пускали санки с горки, кидаясь на них животом, и летели вниз, визжа от счастья. Один из них завывал, как полицейская сирена. Роджер встал со скамьи и взобрался на горку, ожйдая, пока они вскарабкаются вверх. Мальчишки не замечали его, вовсю болтая, возбужденно переживая заново спуск с горки. «Ты видел, как я чуть в то дерево не влетел?..» Они везли санки за собой на веревках, и то и дело оглядывались на склон, предвкушая следующий спуск. Мальчишка в болоньевой куртке прошел мимо Роджера, набрал побольше воздуха и повернулся к спуску, готовый броситься вниз.

— Привет! — сказал ему Роджер.

Мальчонка задрал голову, глядя на него из-под вязаной шапки, которая сползла ему прямо на глаза. Он вытер варежкой сопливый нос, промямлил: «Привет» к' отвер нулся.

— Здорово кататься сегодня? — спросил Роджер.

— Угу-мм… — промямлил мальчишка.

— Можно, я прокачусь? .

— Чего?

— Можно, я прокачусь?

— Нет, — ответил мальчик. Он коротко, с презрением, взглянул на Роджера, разогнал сайки, бросился на них животом и полетел с горки. Роджер смотрел ему вслед. Он был все еще разозлен мыслями об этих «Персидских вождях», подминающих под себя Эмилию, а еще начинал волноваться насчет того, что его ждет в полиции, какой бы там ни был детектив — славный или нет. Да еще этот сопливый мальчишка не имел права так с ним говорить. У него опять зачесались кулаки. Он подождал, чтобы мальчишка опять поднялся на горку.

— Тебя учили вежливо разговаривать со, взрослыми или нет? — спросил он его. Мальчишка воззрился на него из-под шапки. Двое других остановились в нескольких шагах от Роджера и уставились на него с той странной смесью вызова и боязни, как у всех детей, ожидающих какой-то неприятности от взрослого.

— Чего вы ко мне привязались, мистер? — пробормотал мальчонка из-под своей шапки.

— Чего это он, Томми? — крикнул один из мальчиков.

— Да вот, псих какой-то… — сказал Томми и отвернулся, глядя вниз на спуск.

— Я всего-навсего попросил у тебя позволения прокатиться, — сказал Роджер.

— А я сказал, нет.

— Что я, съем, что ли, твои санки? — спросил Роджер.

— Да ну вас, мистер, отстаньте, — ответил Томми.

— А я хочу прокатиться! — вдруг злобно крикнул Роджер и, схватив санки за руль, дернул их на себя, вырвав их из рук Томми, который еще секунду цеплялся за них. Томми, а вслед за ним и двое приятелей заревели, но Роджер уже разбежался — вначале с яростью, тут же перешедшей в восторг, когда он швырнул санки вниз на самом высоком месте и бросился на них всем своим весом. Санки чуть не треснули под его тяжестью, но увлекаемые вниз, все дальше по склону, стремительно неслись от его громадного разгона. Он открыл рот и, как ребенок, оглушительно закричал, несясь сквозь летящий снег. Далеко вверху Томйи и его приятели с ревом и угрозами бежали вниз к нему. Ему было на все плевать. Глаза слезились от ревущего ветра, летящий в лицо снег ослеплял. Внезапно санки опрокинулись, он покатился в снег, а санки перевернулись через него. Он упал на бок и продолжал катиться по склону, хохоча от снега, набивающегося в пальто, брюки, в волосы. Наконец он скатился к подножию горы и сел на снег, все еще хохоча и глядя вверх, где Томми и двое мальчишек с воплями вытаскивали санки из сугроба.

— Беги в полицию, Томми, — кричал один.

— Скорей, скорей, — вторил другой.

Роджер выбрался из сугроба. Смеясь, он оглянулся на них и быстро побежал к выходу из парка.