Читаем без скачивания Школьные годы - Георгий Полонский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ну что же ты молчишь? — сердито крикнул председатель.
— Разреши мне, — сказал Алексей Петрович. Он встал, подошел к столу. — Подписи, как я понял, даются на добровольных началах. Зачем же кричать, требовать, грозить? Что подсказывает сердце и комсомольская честь, то каждый и делает…
— Но как же, Алексей Петрович, мы можем терпеть, когда его сердце и комсомольская честь молчат? — горячо воскликнул Миша. — Я предлагаю обсудить его поведение…
— Э, друг, не горячись! — протягивая руку в сторону Миши, сказал Алексей Петрович. — Обсудить всегда успеем.
— Собрание считаю законченным, — поспешно сказал Никита. — Урок продолжается.
Все сели на свои места. В классе наступила тишина. Алексей Петрович понял, что сейчас все слишком взволнованны, чтобы воспринять новый материал, и он занялся повторением пройденного.
Как только прозвенел звонок, Никита взял бумагу с подписями и, вопросительно подняв на учителя глаза, спросил:
— Куда этот список?
— Отнесем в больницу, — ответил Миша, — пойдем все. Сейчас же! Может быть, кожа сейчас понадобится.
Все торопливо взяли свои книги, вышли из класса и взволнованно пошли по коридору.
В учительской Алексей Петрович рассказал о комсомольском собрании десятого класса.
Ксения Петровна разволновалась:
— Замечательная молодежь! В пустяках недисциплинированны, мелочны, упрямы бывают, а как прижмет по-настоящему — идейны, смелы, и дружба для них — святыня! — На глазах у нее появились слезы. — Вот в 1941 году так же… Помню, как поднялась наша молодежь каменной стеной, плечом к плечу… Из девятых классов добровольцами в армию уходили, совсем дети… И сколько из них не вернулось!
— Смотрите, бегут в больницу! — показал Алексей Петрович.
Ксения Петровна подошла к окну:
— Ох, хоть бы не зря пострадали! Саша! Саша! Прямо из головы не идет.
К окну подошла Алевтина Илларионовна.
— Они и первоклассников уведут! Крикнуть им, что ли, в форточку?
— Не спугивайте! — вступилась Ксения Петровна. — Илья Николаевич вернет и малышей и девочек. Пусть же они чувствуют, что идут на жертву ради жизни товарища.
— Да, это верно! — согласилась Алевтина Илларионовна. Она достала из сумочки платок, вытерла слезы и, далеко отставляя маленькое круглое зеркало, неаккуратно напудрила нос. — Точно рок какой-то! Из школы обязательно уходят лучшие!
— Ну, не обязательно лучшие, — возразила Ксения Петровна, отходя от окна и садясь за стол проверять тетради. — Возьмите Колю Ласкина. Когда его не стало, все мы облегченно вздохнули.
— Кстати, о Ласкине! — оживилась Алевтина Илларионовна. — Утром на пожар привезли воспитанников детской колонии — помочь расчистить усадьбу. Ласкин, когда узнал о несчастье с Коноваловым, настоял, чтобы ему разрешили дать кожу. Нине Александровне звонил начальник колонии. Решили из педагогических соображений разрешить. Глядите, идут уже обратно! Торопятся, видно, не опоздать на урок. Почему же их назад отправили? Или оставили всего нескольких? В толпе не разглядишь… Сейчас вы, Ксения Петровна, в десятом? Пойду скажу сторожихе, чтобы звонок минуточек на пять задержала.
Но в это время послышался звонок. Алевтина Илларионовна безнадежно махнула рукой. Ксения Петровна не спеша перевязала веревочкой стопку тетрадей, оставила ее на столе, взяла из шкафа журнал, подошла к зеркалу, расчесала короткие седые волосы, счистила рукой соринки с воротника, с плеч и не торопясь пошла в класс.
РАДИ ТОВАРИЩА
День и ночь смешались в представлении Саши. Жизнь он воспринимал только через мучительную боль. В короткие часы, когда он приходил в сознание, ему страстно хотелось жить. В памяти возникали картины прошлого. То он видел себя семилетним мальчуганом и золотым зимним днем шел с мамой по селу, держась за ее руку. То жарким летом он купался в Куде с Мишей, Колей Ласкиным, Сережей и Ваней. Жар, нестерпимый жар жег тело. Он кидался в холодную воду, и тело переставало жечь, боль затихала…
То он стоял в темноте у Стешиных ворот, глядел в — ее золотисто-коричневые глаза и спрашивал: «Почему так бывает в жизни: столько девчат вокруг, а любимая только одна?..» Стешины глаза превращались в яркие звезды и летели в темное небо. Он отрывался от земли и тоже летел вслед за ее глазами…
Саша Коновалов лежал в небольшой палате. Отправить его в городскую больницу, потревожить врачи считали невозможным. Слишком сильны были у него ожоги.
Палата, выбеленная белой известью, со светло-желтым, недавно выкрашенным полом, выходила окнами в березовую рощу, летом привлекательную и нарядную, а сейчас голую, заснеженную и такую грустную, как эта комната, где царствовали боль, тоска и отчаяние.
Кроме Саши, в палате лежали еще трое тяжелобольных. И за всеми с материнской заботой и терпением ухаживала Сашина мать — Прасковья Семеновна. Страдая за сына, отчаиваясь за его судьбу, она не могла спать, не могла находиться без дела. Разумом она не верила в то, что ее мальчик, которого она родила и вырастила, в котором заключалась вся ее жизнь, мог умереть. Но сердце ее замирало от страшных предчувствий.
…Днем, когда больные уснули, Саша затих, перестал стонать и бредить, Прасковья Семеновна задремала сидя, привалившись головой к тумбочке. Она очнулась через несколько минут и испуганно метнулась к сыну.
Он лежал с открытыми глазами, устремленными в одну точку.
— Тебе чего-нибудь надо, Сашенька? — шепотом спросила мать.
— Ничего, — одними губами ответил Саша, не отрывая взгляда от той точки на потолке, которая кружилась, растягивалась, исчезала и снова появлялась.
— Тебе лучше, Сашок? — Прасковья Семеновна пыталась уловить выражение его глаз.
— Скажи им, чтобы., с Александром Александровичем… довели до конца, — раздельно сказал он и закрыл глаза.
Острая боль кольнула сердце Прасковьи Семеновны. Она схватилась за грудь и села на стул.
— Мама, а Стеша приходила?
— Не уходит от больницы, Сашенька! — заливаясь слезами, говорила Прасковья Семеновна. — Вон тут в березках и ходит все время. Сама как березонька молодая. Кожу просит у нее взять.
— Не надо у нее… А у кого взяли, мама?
— У Сережи да еще у Коли Ласкина.
— Зря это они… — Саша снова закрыл глаза.
Прасковью Семеновну душили рыдания. Она неслышно вышла в коридор. Дверь в комнату врачей была открыта, и она услышала разговор, который не должна была слышать.
— Вы считаете, что надежды нет? — спросил женский голос.
— Никакой, — ответил главный врач. — Все, что мы делаем, делаем для очищения совести. К сожалению, мальчик обречен.
В глазах Прасковьи Семеновны потемнело. Она прислонилась к стене, чтобы не упасть.
В коридор вышел Илья Николаевич, высокий, полный, в кремовом халате, перехваченном на пояснице небольшим пояском.
Он увидел Прасковью Семеновну и понял, что она слышала его слова. Досадуя на свою неосторожность, он сердито сказал:
— Взяли моду допускать в больницу
