Читаем без скачивания Россия без Петра: 1725-1740 - Евгений Анисимов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Типография была подлинной жемчужиной Академии наук. Ей не было цены — такое гигантское значение имела ее работа для просвещения России, для истории пашей культуры и науки. Создать типографию в те времена было чрезвычайно трудно, и, когда в 1728 году все четыре стана типографии заработали, это стало настоящей победой культуры.
Отсюда по всей России регулярно расходилась первая русская газета «Санкт-Петербургские ведомости», здесь с 1728 года стал впервые печататься первый научный журнал (преимущественно естественно-математического профиля) — «Комментарии Санкт-Петербургской императорской Академии наук». В том же году появился гуманитарный журнал «Месячные исторические, генеалогические и географические примечания в Ведомостях». В отличие от «Комментариев», выходивших на латыни, «Примечания» издавались на русском и немецком языках. Невозможно выразить благоговение, которое испытываешь, держа в руках бесценные творения Академической типографии того времени: учебники и календари, поэмы и словари, карты и планы — все то, без чего немыслимы были бы наука и культура в России.
Задержавшись в типографии и среди сплошного (по нынешним критериям) антиквариата Книжной лавки Академии, мы отстали от персидского посла, который уже перешел из дворца царицы Прасковьи в здание Кунсткамеры и скрылся за дверями ныне несуществующего крыльца в торцевой его части. Здесь начиналась Библиотека Академии наук — святая святых, храм науки нового ученого учреждения. Ее основу составила библиотека Петра Великого, вывезшего в Петербург собрание книг московских царей, редкие медицинские издания Аптекарского приказа. Библиотеки лейб-медика Р. Арескина, П. Шафирова, А. Виниуса, Я. Брюса и других деятелей того времени сделали Библиотеку Академии наук уже в анненское время основным книгохранилищем страны.
Главным библиотекарем был И. Д. Шумахер, которого за скверный характер и интриганство очень не любили ученые, и в особенности М. В. Ломоносов, и сам, кстати, не блиставший версальским воспитанием. Эта нелюбовь передалась и потомкам, у которых с тех пор никогда не находилось ни единого доброго слова для главного библиотекаря, прилагавшего большие усилия, чтобы сохранить и умножить богатства академической библиотеки. В официальной советской «Истории Академии наук СССР» не постыдились бросить Шумахеру упрек даже за то, что, делая прочные дубовые шкафы с медными решетками, заказывая дорогие переплеты для библиотечных книг, он якобы исходил исключительно из соображений «большого карьериста, которому было важно показывать Библиотеку знатным посетителям»16.
Пройдя Библиотеку и Анатомический театр с его коллекцией монстров и уродов в различных, вероятно шокирующих знатного перса, видах, он попал в собственно Кунсткамеру — грандиозный музей, довольно беспорядочная коллекция которого была огромна и разнообразна. Утомившись от смотрения достойных внимания вещей, посол отдыхал в той части Кунсткамеры, которая называлась «Императорский кабинет». Здесь он «трактован был для прохлаждения всякими напитками и, осмотревши там редкие и дорогие вещи (принадлежавшие самому Петру Великому. — Е. Α.), пошел в ту палату, где токарные станы и прочие великим иждивением зделанные машины находятся».
Как выглядят токарные и копировальные станки Петра Великого, мы знаем по коллекции современного Эрмитажа, а потому задержимся за столом с прохладительными и, как нам совершенно точно известно, горячительными напитками. Дело в том, что помимо 100–200 ведер чистого спирта в год, который ежегодно отпускала казна, как мы понимаем, исключительно для консервации препаратов, специально для музея выдавали вино и другие напитки, шедшие по туманной статье — «на чрезвычайные расходы». Как известно, Петр установил особый режим осмотра первого русского музея: каждый экскурсант мог получить чашку кофе, чай или рюмку водки. В этом историки русской науки усматривают особую склонность царя к просвещению собственного народа. В книге Т. Станюкович о Кунсткамере по этому поводу не без патриотической гордости говорится: «Факт угощения посетителей музея крайне показателен. За осмотр аналогичных учреждений Западной Европы в начале XVIII века, как правило, взималась довольно высокая плата»17. Думаю, что Петром двигала мысль о том, что дармовое угощение — лучший способ заманить подданных в музей. Как видим, для просвещения народа Петр ничего не жалел — ни кнута, ни пряника (точнее — рюмки водки).
Самые главные экспонаты припасли на конец экскурсии: «Показана была ему в особливой камере из воску зделанная персона Петра Великаго… а потом видел он и славной Готторпской глобус».
«Восковая персона» — произведение К. Растрелли — была передана в Кунсткамеру в 1732 году. Это была искусно сделанная восковая кукла, с лицом, воспроизведенным с прижизненной маски Петра, с подлинными его волосами, в его одежде и сшитых самим же царем башмаках.
Подобные куклы не были новинкой в Европе. Русский посол в Бранденбурге А. А. Матвеев в 1699 году так описывал виденное им в берлинском дворце курфюрста Фридриха Вильгельма I чудо: «Самого курфирста подобие сделано из воску, седящего в креслах, зело подобно, одето в суконное алаго цвету французское платье и в золотном штофном камзоле со всем надлежащим убором, в шпаге и под рукою его шляпа и так живо, что, вшед в полату за ним, послом, переводчик Петр Вульф, увидя то подобие, совершенно возомнил быть самого курфирста, с почтением ему поклонился»18.
Матвеев, по-видимому, ошибся, введенный в заблуждение (как и его переводчик) сходством правившего тогда в Бранденбурге курфюрста Фридриха Вильгельма (1688–1740. гг.) с восковой персоной, которая изображала покойного отца курфюрста — тоже Фридриха Вильгельма. Именно его восковую персону, в окружении восковых персон умерших принцев, видел в 1721 году в Берлине Бассевич.
«Восковую персону» люди воспринимали как «куриоз», диковинку, поначалу пугаясь жутковатой фигуры, поразительно похожей на грозного царя, а потом восхищаясь мастерством художника. Вероятно, испуг должен был переходить в какой-то момент в ужас, ибо, входя в комнату «восковой персоны», посетитель Кикиных палат — там первоначально были Кунсткамера и Академия — незаметно для себя нажимал половицу, приводившую в движение куклу, которая вдруг вставала с кресла и кланялась, приветствуя входившего. Но персидскому послу не довелось испытать сего ужаса — механизм был сломан в 1732 году и в Кунсткамере не восстанавливался. Среди монстров в банках, чучел животных, скелетов и разных диковинок, навезенных в Кунсткамеру со всего света, «восковой персоне» было самое место.
Апофеозом экскурсии было «путешествие» внутри знаменитого Готторпского глобуса. Подаренный Петру опекуном малолетнего Голштинского герцога Карла Фридриха в 1714 году, глобус — творение немецких мастеров середины XVII века — являл собой редкостное зрелище: огромный шар (диаметром 3,3 м), снаружи — земной глобус, а внутри — планетарий со звездным небом вместимостью 12 человек. Вращение искусного механизма создавало полную иллюзию движения небесной сферы.
Персидскому послу ничего не говорили имена людей, с которыми его знакомили в Академии. Вряд ли он, проходя академическую гимназию, мог заметить среди приветствовавших его гимназистов великовозрастного ученика Михаила Ломоносова, который буквально через несколько дней отправился учиться в Марбургский университет. Среди профессоров-академиков было также немало выдающихся ученых. Они приехали в Россию по приглашению Петра, движимые не только открывшимися перед ними перспективами служебного повышения, но и возможностями свободной и материально обеспеченной научной деятельности.
Несмотря на то что Академия наук воспринималась властью как бюрократическое учреждение и на ученых смотрели как на государственных служащих довольно низкого ранга, все же в Академии можно было плодотворно работать. Гениальный математик Леонард Эйлер, приехавший в Петербург в 1727 году после окончания Базельского университета, достиг поразительных успехов во многом благодаря условиям, созданным для научной работы в Академии. Позже — в 1749 году — он писал из Германии Шумахеру: «Я и все остальные, имевшие счастье состоять некоторое время при Русской императорской Академии, должны признать, что тем, чем мы являемся, все мы обязаны благоприятным обстоятельствам, в которых там находились. Что касается собственно меня лично, то при отсутствии столь превосходного случая я бы вынужден был заниматься другой наукой (Эйлер был приглашен как физиолог. — Е. Α.), в которой, судя по всем признакам, мне предстояло бы стать лишь кропателем»19. Уехав в 1740 году в Берлин, он спустя 26 лет вновь вернулся в зеленое здание на берегу Невы, где и остался до конца своей жизни.
