Читаем без скачивания Начало великих свершений… (другая версия) - Александр Авраменко

Гауптштурмфюрер Вилли Хенске. Глазго

Сегодня мы прибыли в Шотландию. Глазго- последний крупный порт англичан, и драться они будут до последнего. Это последняя их надежда на то, что кому-то удастся спастись. За время до нашей высадки «томми» успели построить подземные ангары для подводных лодок, и несмотря на все усилия нашей авиации несколько лодок у англичан осталось. Мы знаем, что в городе находиться королевская семья, остатки парламента. Здесь тоже будут драться до последнего, мы знаем, что это такое, и тщательно проверяем наше оружие, ещё и ещё пытаемся загрузить боеприпасы в каждый свободный уголок. Наша вся обвешана дополнительными подсумками, за спиной у каждого висят толкушки гранат. Многие обзавелись запасными ножами и пистолетами. Два часа назад в город отправили парламентёров с предложением о капитуляции, пока от них нет вестей. Но каждые пятнадцать минут они выходят на связь с докладом о состоянии переговоров. Наше требование одно: безоговорочная капитуляция и выдача для суда военных и политических преступников, а так же всех евреев. А пока идут переговоры мы ждём. Ничего нет хуже на войне, чем ждать, хотя сейчас каждая минута ожидания спасает чью-то жизнь. В противном случае солдаты бы сейчас проливали свою кровь на пыльную английскую землю, штурмуя город… Наконец в рации слышен голос кого-то из штабных офицеров, сообщающих о возврате парламентёров. Переговоры ни к чему не привели, англичане отказались сдаться. При этой вести по всему батальону начинается движение: солдаты в последний раз проверяют своё снаряжение ожидая приказа к атаке. Но, как ни странно, его всё ещё нет. Ничего не понимаю. Неужели мы не будем наступать? Внезапно солнце меркнет, поднимаю свой взгляд к небу и замираю от восхищения: десятки, сотни самолётов надвигаются с юга. Хищные силуэты всех самолётов Союза- «Юнкерсы», "Сикорские", «Дорнье», "Хейнкели", «Туполевы» и «Петляковы» несут смерть в своих корпусах… Город заволакивают грязно чёрные султаны разрывов тысяч бомб. Волна за волной бомбардировщики вываливают свой груз на позиции, на развалины, на всё, что внизу. Внезапно под ногами вздрагивает земля, ещё и ещё раз. Такого я ещё не видел! Судя по всему это новейшие бомбы в пять тонн! И вывалили их на бухту, теперь ни одна подводная лодка гарантированно не сможет покинуть бухту. Англичанам некуда и не на чем бежать. Получаю команду открыть огонь по городу из всех стволов. Дублирую команду своим солдатам. И вскоре гулкое уханье танковых орудий и приданной самоходной артиллерии накладывается на скрежет реактивных установок. Суетятся перезарядные машины, обеспечивая залпы каждые пятнадцать секунд… Час… Два… Три… Экипажи и пехотинцы носятся как сумасшедшие от грузовиков обеспечения к боевым машинам. Горы снарядных и ракетных ящиков уменьшаются на глазах. Походит новая колонна с боеприпасами. И опять, выстрел за выстрелом, ракета за ракетой… Города уже не видно: внизу сплошное облако дыма и огня, над которым проплывают непонятного вида обломки, медленно вращающиеся в вышине. Стреляют все кто может: все танки, все самоходки, все реактивные установки, посылая в город смерть, огонь и разрушение. Над этим апофеозом смерти беспрерывно висят самолёты: то бомбардировщики всех видов, то штурмовики. Не знаю, что ещё может уцелеть в этом аду. Получаю приказ сделать перерыв и остудить стволы. Отдыхаем час, за это время и ужинаем. Потом опять беспрерывная артподготовка… Ночь- огонь. Утро- огонь. День- огонь. Вечер- огонь. Опять ночь, и опять- огонь… Наконец, утром долгожданная команда о прекращении обстрела. Авиация убралась ещё раньше… Мы ничего не можем разглядеть через гигантское облако пыли и дыма. Пыль скрепит на зубах, оседает на наши мундиры. Мы ждём. Приказ: огня пока не открывать, находиться на исходных позициях. Разрешаю спать посменно, ведь люди уже вторые сутки на ногах… Стоим до следующего утра, за это время туча немного осела. И можно кое-что разглядеть. Наконец команда к выступлению. Мы начинаем выдвигаться к границам города. Бывшего города… Под ногами хрустит пепел и мелкий щебень, руины представляют собой сплошное холмистое поле тщательно перемолотого камня. По нам не стреляют. Некому. Ни один человек не уцелел. Ни одно животное. Ни одна птица. Ничто. Постепенно мы проходим весь город и выходим к порту, вернее к тому, что от него осталось. Береговая линия превратилась в сплошное болото, кое-где можно угадать обломки судов, торчащие прутья пирсов, иногда натыкаемся на куски искорёженного железа, останки мертвецов. Это конец войны. Сопротивление подавлено. Те немногие участки сопротивления, которые существуют пока, будут подавлены очень быстро. Нашу военную машину не остановить. К нам присоединяются остальные подразделения, так же прошедшие через весь город и вышедшие к морю, только сейчас мы замечаем в отдалении силуэты нашего флота и висящие в небе огромные туши противолодочных дирижаблей. Да, Глазго был блокирован намертво. Никто не уцелел. Никто. Приказываю солдатам приступить к более тщательному осмотру развалин. Они рассыпаются по округе. Всё тщетно. Никого и ничего живого. Нет, вру. Мне приносят маленький жалобно мяукающий комочек неопределённого цвета. Это котёнок. У него нет лапки… Бедняга. Чем он то виноват? Явно осколок. Достаю из аптечки бинт и йод и начинаю обрабатывать рану. Рядом появляется чужой пехотинец и обращается ко мне:

— Позвольте мне заняться несчастным животным, господин гауптштурмфюрер!

— Почему я должен доверить это вам, обершютце?

— На гражданке я был ветеринаром, господин оберштурмфюрер!

Молча передаю ему крошечного инвалида и наблюдаю за опытными движениями специалиста, приспособившего под операционный стол свой подобранную доску. Малыш вскоре умолкает, его культя обработана и забинтована. Обергренадер передаёт мне маленькое тельце.

— Сейчас он будет спать, господин оберштурмфюрер, я скормил ему немножко обезболивающего. Потом очень захочет пить, дайте ему немножко молока с сахаром. Судя по-всему малыш истощён до крайней стадии и большая кровопотеря. Так что скажите вашему ассистентцарту, что ему надо делать уколы глюкозы и хорошо кормить.

Я благодарю бывшего ветеринара и он исчезает среди развалин вместе со своими товарищами, держу крохотное тельце в своих руках. Котёнок меньше моей ладони. Совсем крошечный. Мне становиться его невыносимо жалко. Что же, ему повезло. Будет теперь у нас ещё один боец в батальоне, нештатный… Последний оставшийся в живых англичанин из Глазго…

Полковник Всеволод Соколов. Пятигорск, 1941

Мой балканский вояж окончился, практически не начавшись. Рана, показавшаяся мне сперва хоть и болезненной, но не тяжелой, вызвала серьезные осложнения. Несмотря на то, что я последний месяц провалялся в госпитале, я и сейчас все еще плохо двигаю левой рукой. СМЕРШ было начал точить на меня зубы и делать реверансы в смысле дальнейшей работы под их началом, но, выяснив, что мне предстоит еще длительное лечение, оставил в покое. Пока.

В госпитале, меня навещает соратник Кольцов, прибывший в Константинополь с инспекторской поездкой из Главного штаба дружинных частей. Его визит в госпиталь, производит впечатление, схожее с тем, которое произвело на скромный берлинский отель посещение первого заместителя рейхсфюрера, Эрнеста Кальтенбрунера. Разве что реакции персонала носят чисто национальные отличия. Дисциплинированные немцы при виде высокого начальства пытались вести себя как солдаты на параде, а мои соотечественники начинают метаться как ошпаренные котята, пытаясь изображать бурную деятельность, и вполголоса матерят чиновного визитера. По мере приближения Кольцова эта суматоха все нарастает и вот, наконец, свершилось: Павел Андреевич неспешно входит в мою палату:

— Слава героям!

— России слава! — отвечает он и присаживается возле моей кровати. — Ну, давай, герой, рассказывай: как тебя угораздило в такое дело ввязаться?

Выслушав мой недлинный рассказ, Кольцов еще с минуту сидит молча, лишь беззвучно шевелит губами. А затем на весь госпиталь раскатывается громоподобный рык:

— Ты, что, кретин, недоумок, вообще не соображаешь, что делаешь?! Герой России, кавалер орденов, и поперся башку под пули подставлять! Нашелся, Верная Рука — друг апачей! Шерлок Холмс недоношенный! Добро бы сам поперся, но ведь ты ж еще и мальчишек с собой поволок! Ты, может, ждешь, что тебя еще и к награде представят?! Ну, чего молчишь, Аника-воин?! Скажи хоть что-нибудь, мяукни слабым голосом?!

Я молчу, потому как возражать-то нечего. Ну, занесло меня, занесло… Я ж говорю — Лукавый попутал…

В этот момент, из-под одеяла вылезает Танкист. Он смотрит на Пал Андреича, затем широко разевает рот… Нет, он не мяукает, "…а то бы быль сия на басню походила!" как писал полковник Давыдов. Он просто зевает, но это настолько к моменту! Две медсестрички, робко топчущиеся у двери, не сдержавшись, прыскают дуэтом. Кольцов грозно зыркает на них, но потом тоже не выдерживает. Он громко и заливисто хохочет, одновременно тормоша рыжее чудище, которое прижимает остатки ушей и пытается цапнуть соратника когтями. Мне остается только помолиться, чтобы он не попал…