Читаем без скачивания Ушли клоуны, пришли слезы… - Иоганнес Зиммель

— Они сегодня днем побывали у меня, — сказал священнослужитель, напоминавший фигуру из романов Чарльза Диккенса, и запахнул свою черную сутану. В эту жару он весь вспотел. На ногах у него были сандалии и, похоже, под сутаной на нем ничего больше не было. — Когда я поехал в город заказывать гроб — ведь у Милленда-то родственников не было!

— Кто у вас побывал?

— Ну, людишки из тех, что здесь все переворошили, — сказал отец Грегори. — Из тех, что любят пострелять. Они у меня тоже перевернули весь дом и разбросали бумаги. Вернулся — а там как после землетрясения. Моя экономка уехала во Францию к родственникам. Так что эти мерзавцы испугали только кур. Изумительный чай! Позвольте еще чашечку… О-о! Вы очень любезны, мадам. И может быть, опять… ах, как вы милы! Благодарю, благодарю вас, дочь моя, Господь вас вознаградит. У меня три дюжины кур, — сказал отец Грегори не без гордости. — Каждое утро свежие яйца. Я их продаю. Еще я овощи выращиваю. Раз в неделю ко мне приезжает крестьянин, у которого лавка на базаре, и забирает у меня салат, помидоры, капусту, просто все-все!

Отец Грегори несколько рассеянно оглядел собравшихся у камина.

«Здесь лежит человек, делавший работу дьявола». Разве я против? Вовсе нет! Церковь учит нас, что дьявол, совращающий и терзающий людей, подчиняется Отцу нашему, а Господь предвидит все сатанинские искушения и допускает их — значит, и прощает, правда?

— «Nullus diabolus — nullus redemptor», — сказал Вестен.

— Совершенно верно, — обрадованно кивнул Грегори, — «Нет дьявола, нет и Спасителя!» Регенбургский епископ Грабер задал однажды вопрос: «Мог ли Господь создать человека, это исчадие ада, единственно повинное в существовании Освенцима? Нет, не мог. Ибо Бог — это доброта и любовь».

Доброта и любовь, подумала Норма. Двадцать лет подряд я только это и наблюдаю.

— «Не будь дьявола, не было бы и Бога», — сказал тот же регенбургский епископ Грабер.

Хитрые они, подумала Норма. Вот хитрецы! Этот Войтыла, папа римский, как раз сейчас сказал в своей речи, что дьявол действительно существует. Ясно почему.

— Я, наверное, произвожу впечатление человека веселого? — сказал отец Грегори.

— И даже очень, святой отец, — ответил ему Вестен.

— Что ж, так оно и есть. Но я не весельчак. Я благодарю Господа за то, что он исполнил желание моего друга и взял его к себе. Он был до того несчастен, что был готов вот-вот поверить в Бога. Видите ли — нет, правда замечательный чай, наш, английский, хотя его приготовила дама из Германии, — видите ли, есть высшая степень одиночества и отчаяния, когда человек готов поверить в Бога. И мой друг Генри дошел до этой черты.

А что несколько лет назад сказала Марлен Дитрих? — подумала Норма. Высшее существо? — сказала она. — Чепуха! Бред! Никакого высшего существа нет, а если оно есть, то оно безумно.

— История повторяется, — сказал отец Грегори. — Бывает, что люди никогда в Него не верили, а очень хотели бы. Почему вы так странно посмотрели на меня, моя красавица? Ведь так оно и есть.

— Эти подонки ничего у вас не нашли? — спросила Норма.

— Нет, будь я проклят. То, что они ищут, спрятано не в моем доме.

— А в доме Милленда, — подсказал Барски.

— А вы проницательный человек! — Отец Грегори был не только рассеянным, иногда он забывал, с чего начал и куда клонит.

— Конечно, мне сегодня очень грустно, — сказал он вдруг серьезно. — Невероятно грустно. Генри был моим добрым другом, он так хорошо играл в шахматы. И у него всегда нашлась бы для меня бутылка виски.

— А что они искали? — подстегнула его Норма.

— Не знаю, — ответил отец Грегори. — Знаю только, что Генри чувствовал себя несчастным очень давно.

— Из-за этой катастрофы? — предположил Вестен.

— Вы хотите сказать — когда погибли его жена и дочь?

— Да.

— Нет, не по этой причине, — покачал головой отец Грегори. — То есть я хочу сказать, не только по этой. Во всяком случае не из-за нее он уединился на Гернси.

— Откуда вы знаете?

— Он мне сам говорил, — ответил священник. — Вскоре после того, как мы познакомились. Да, он был в отчаянии, по-другому не скажешь. Он разочаровался в людях. «Святой отец, — говорил он мне, — от Ницше мне блевать хочется. Но он был гениальный, то, что он написал, — изумительно. Насчет того, что безумие у отдельных людей — исключение, зато у отдельных групп, наций и целых эпох — правило».

— Воистину так, — согласился с ним Вестен. — У групп, наций и эпох безумие — правило.

— Самое большое несчастье Генри было связано с его профессией, — сказал старик священник.

— И об этом он тоже вам сказал? — спросил Барски.

— Да, но не сразу, а через несколько лет после нашего знакомства, всего пару дней назад. — Вдруг отец Грегори спросил: — Вы уверены, что нас никто не слышит?

— Совершенно уверен. Мои люди «прослушивали» дом своими приборами целых полдня, — ответил Сондерсен.

— Генри говорил мне, что собирается написать вам и пригласить сюда, господин Вестен. И то, чем он собирался с вами поделиться, вопрос такой необычайной важности, что он боялся, как бы его перед вашим приездом не убили. Я посоветовал ему обратиться в полицию — чтобы те охраняли его дом.

— А он?

— А он сказал: «Последний день каждого предопределен свыше. И отринуть судьбу невозможно». — «Хорошо, — говорю. — Тогда напишите на бумаге, что считаете важным, Генри. И дайте мне, я спрячу». — «Я не желаю подвергать вашу жизнь опасности, — сказал он. — Не имею права, и все». — «Ладно, напишите, спрячьте письмо и скажите мне только куда», — говорю.

— И он согласился? — спросил Сондерсен.

— Да, с этим он согласился. — Отец Грегори встал и подошел к секретеру в стиле Людовика XV, ящик которого был кем-то выдвинут.

— Там они тоже искали, — сказала Норма.

— Но тайника не обнаружили, — отец Грегори подтянул сутану и тяжело опустился на пол. — Живет здесь у нас один человек, служивший прежде у парижского ювелира. Большой специалист по тайникам и разным сигнальным системам. Иногда его приглашают на материк и теперь. Вот он-то и позаботился, чтобы у Генри тоже был тайник. — Отец Грегори указал на деревянный пол под нижним ящиком секретера.

— Вы ни о чем не догадываетесь?

— Нет, — ответил Вестен.

— Да-а, — протянул отец Грегори. — Вот так пол! Надо найти только нужную дощечку. Если вы ее знаете и слегка нажмете на нее, — он сделал, что сказал, — тогда пол и разойдется. — И действительно, поднялся целый квадратик паркета. Стало видно небольшое углубление. — Все приводится в действие с помощью пружины. Особой пружины, которая повинуется нажатию…

Отец Грегори нагнулся еще ниже и достал из тайника несколько исписанных страниц.

Сондерсен так и вскочил с места. Отец Грегори протянул ему их, а криминальоберрат передал Барски.

— Я сейчас же вернусь, проверю только, как охраняется дом; что бы там ни было написано, прочтем немедленно.

Он выбежал, и было слышно, как он негромко переговаривается о чем-то со своими подчиненными. Взревело несколько моторов. Машины окружили дом, как изгородью. Его люди выпрыгнули из них с оружием в руках. А Норма щелкала и щелкала камерой.

22

— «Дорогой господин Вестен! — Бывший министр начал медленно и отчетливо читать последнее послание Генри Милленда… — Я пишу эти строки в двадцать два часа пятьдесят минут двадцать девятого сентября, исполненный страха, что со мной случится несчастье прежде, чем мы встретимся. Полчаса назад уехал мой друг отец Грегори, настоятель здешней церкви. Он знает тайник и передаст Вам эти странички. Он один может достать их и передать Вам, если мои опасения оправдаются и к Вашему появлению я уже отправлюсь в мир иной. По-моему, я действительно нашел решение дилеммы. Однако необходимо объяснить Вам, как по планам обеих сверхдержав будет разыграна Soft War. Хочу, чтобы вы знали: я предпочел уединенную жизнь на этом острове не только после страшного удара судьбы — смерти любимой жены и любимой дочери, — но и в равной степени потому, что некое ответственное лицо проговорилось в моем присутствии о возможных предстоящих событиях, и меня охватило такое отвращение и отчаяние, что я не смог больше ни работать в институте, ни встречаться с большинством из коллег. Об аморальности политиков и военных мы с Вами немало беседовали, так что повторяться не стану…» — Вестен опустил страничку на стол и оглядел всех собравшихся у камина долгим взглядом. — «…Погоня, настоящая охота за идеальным вирусом длится уже много лет. Судя по тому, с каким зверством было произведено нападение на людей из гамбургского института и на сам институт, его сотрудники близки к цели. Либо уже нашли вирус. Вы упомянули, что один из ученых испытывает на себе вакцину. Каждая из сверхдержав рада заполучить и вирус, и вакцину. Строго говоря, при всех обстоятельствах с них хватит одного вируса. Опытные биохимики довольно скоро найдут соответствующую вакцину. Тогда одной из сверхдержав удастся целиком и полностью завладеть вирусом, в чем я нисколько не сомневаюсь. Став обладателем вируса и вакцины, эта сверхдержава — все равно какая — поступит следующим образом: акцию по его применению отложат до осени. Ежегодно осенью — как на Востоке, так и на Западе — десятки миллионов людей проходят вакцинацию или получают уколы против очередного штамма гриппа. Среди тех, кто автоматически проходит через это, находятся все политики, все высшие военные чины, но также и солдаты всех родов войск, студенты и школьники, то есть целые профессиональные группы. Опасаясь эпидемии, большая часть населения добровольно идет на это. Таким образом, существует возможность сделать прививку вируса Soft War миллионам людей, причем и политики, и военные знают, что от двадцати до двадцати пяти процентов населения обеих стран от прививки откажутся и тем самым будут незащищенными. Военные с радостью одобрили эту цифру: ведь в случае атомной войны потери могли бы дойти до девяноста процентов. Кроме того, они выдвигают убедительный, с их точки зрения, аргумент: те, кто беззащитен перед вирусом, не погибнет. Просто изменится его человеческая сущность. И такого человека проще всего превратить в рабочую пчелку. Это что касается этики и морали властей предержащих. Как только наиболее важные профессиональные группы людей, а также все остальные — кроме двадцати пяти процентов населения — пройдут прививку и тем самым смогут вируса не опасаться, достаточно всего-навсего одного инфицированного человека перебросить на вражескую территорию, чтобы вызвать там цепную реакцию заболевания. (Потребуются огромные количества вакцины и минимальные — вируса.) Один из моих информантов, человек с юмором, сказал мне: „Вы же не раз были свидетелями этих театрализованных постановок, когда обе стороны обмениваются крупными шпионами. Держава, обладающая вирусом, заражает в тюрьме вражеского шпиона вирусом и обменивает его на собственного шпиона. Вот этот один-единственный шпион станет причиной гибели собственной сверхдержавы“. Это я так, к примеру. Или, если хотите, шутки ради… А на практике поступят, конечно, куда проще: сделают по какому-нибудь поводу прививки группе иностранцев, находящейся на их территории. Предположим, балетной труппе, оркестру, участникам международного конгресса и так далее. Несколько недель или месяцев спустя таким образом будут заражены целые континенты. Вот как будет проистекать Soft War. Тихая, беззвучная, мягкая война, которая принесет мир человечеству, превратив половину населения земного шара в безвольных животных, с которыми можно поступать как кому в голову придет. Когда мы с Вами встретились, я смотрел на мир мрачно, ни на что больше не надеясь. А теперь мне мерещится некая идея, и состоит она в том, скажите Вашим гамбургским друзьям…»