Читаем без скачивания Неотразимая - Вера Кауи

Его рука потянулась к лампе и выключила свет.

— Дай мне руку, — голос Ньевес звучал совсем по-детски. Он так и сделал. Ладошка Ньевес свернулась в его теплой, мягкой руке.

Он сидел в темноте, пока ее пальцы не разжались и дыхание не стало ровным. Осторожно уложив ее руку под простыню, Дэв тихо вышел из комнаты.

Серафина приготовила отвар и для него. Отвар пах лимоном и был восхитительно вкусным. Когда она положила свои легкие руки на его ноющий затылок, он спросил, мрачно усмехаясь:

— Ты и вправду ведьма?

Черные глаза сверкнули.

— Про меня всякое болтают.

— Но ты всегда знаешь, что делается на острове.

— Ведь я принадлежу острову, — прозвучал загадочный ответ.

— А как давно ты в Мальборо?

— Мне было четырнадцать, когда меня приставили к госпоже — сидеть у ее колыбели.

— И с тех пор ты неотлучно при ней.

Отвар снимал непомерное напряжение, облегчал восприятие ночных событий, сводя их к мыслимому размеру, с которым было легче иметь дело. Но Дэву пришлось выпить вторую чашку, прежде чем он рассказал Серафине, что случилось. Она слушала молча, не отрывая от него своих внимательных, настороженных глаз.

Только когда он закончил, она произнесла:

— Портрет и кольцо. Я хочу их видеть.

Он принес их из гостиной и протянул ей. Вынув из кармана фартука очки без оправы, Серафина долго изучала то и другое. Затем вздохнула:

— Да… — ее голова утвердительно качнулась. — Да.

Дэв подождал.

— Когда она ко мне вернулась, — начала Серафина как раз с того места, с которого он хотел, — она была уже другой. Не девушкой, а женщиной. Худой, запуганной, со шрамами на затылке, и я сразу заметила, что тело у нее тоже изменилось. Груди стала полнее, длиннее, не твердые, с розовыми сосками, а мягкие, слегка отвисшие — такое бывает лишь после того, как в них было молоко. И у нее исчезли ужасные боли при месячных. Раньше ей приходилось целыми днями лежать в постели, жестоко страдая. Старый доктор Уолтерз сказал, что ей поможет только рождение ребенка. Я дала ей один из моих отваров, и когда она заснула, осмотрела ее. Все сомнения исчезли. У нее был ребенок. Когда на острове еще не было доктора, мне приходилось принимать роды. Поэтому я знала.

— Но знала ли она?

— Нет. Она ничего не знала. Сначала она даже меня не могла вспомнить. Ей пришлось объяснять… столько разных вещей. А потом начались сны.

— Сны?

— Каждую ночь один и тот же сон. Она ходила во сне, стонала, плакала, протягивала руки, а потом стояла, склонив голову набок, и прислушивалась. Когда я подходила к ней, она прижимала палец к губам и говорила: «Тише… Слышишь? Мой ребенок плачет, зовет меня… Я должна найти своего ребенка…»

И она не успокаивалась, пока я не принималась искать вместе с ней. А наутро она ничего не помнила.

Когда я спрашивала, где она была и что делала, она не могла ответить. Всегда отвечала одно и то же: «Я не помню», — и мои расспросы ее огорчали. Мне удавалось выведать какие-то крохи, только когда она ходила во сне. Что ребенок был девочкой, что у нее были длинные светлые волосы, что госпожа отчаянно, безумно ее любила и что потом ее забрали. Но когда я спрашивала, кто ее забрал, она в страхе оглядывалась и, прижав палец к губам, шептала: «Они». Мне так и не удалось добиться от нее, кто это «они». Когда же я спрашивала, кто отец ребенка, она отвечала: «Это только мой ребенок» — и снова заливалась слезами. И мне приходилось быть очень осторожной, потому что та мерзкая женщина все время подглядывала и подслушивала. Я сразу поняла, что ее наняли, чтобы шпионить. В ней не было никакой нужды, ведь я ухаживала за госпожой. А ей оставалось лишь подглядывать, подслушивать и доносить ему. Но я сделала так, чтобы она перед сном всегда принимала отвар, поэтому она не слышала, как госпожа ходит ночью. И я всегда запирала на ключ ее комнаты, чтобы никто не узнал то, что знала я, потому что однажды ночью госпожа спустилась вниз, и там ее увидала мисс Касс. Но когда она пришла ко мне и рассказала, что говорила госпожа, я ответила, что у нее такая болезнь… что мистер Ричард предупреждал меня об этом.

— Он в самом деле предупреждал?

— Да. Он сказал, что доктора нашли у нее шизофрению, что все разговоры о ребенке ее фантазия, часть того мира, в который она погрузилась, когда сошла с ума. Когда он спрашивал меня об этом, я отвечала, что она ходила во сне всего раз или два и что после моих отваров она крепко спит. И он был доволен.

— Ты веришь в то, что она была сумасшедшей?

Лицо Серафины презрительно вспыхнуло.

— Она никогда не была сумасшедшей! Ее заставили в это поверить, на самом деле с ней было совсем другое.

— Почему ты так думаешь?

— Потому что ее лечил только старый доктор Уолтерз, а он говорил то, что ему прикажут. Он дорожил своей приятной, легкой жизнью, а еще больше боялся потерять доступ к наркотикам.

— Так он был наркоман! — ужаснулся Дэв. Это меняло дело.

— Морфинист. У него служил мой племянник Солемен. Это доктор Уолтерз сказал, что госпожа сошла с ума, когда она сделалась раздражительной и странно себя вела. Он сказал, что ее нужно изолировать. Но только потому, что ему приказали.

— Как мистер Ричард объяснял отсутствие Хелен?

— Что ее пришлось оставить в Европе ради ее же собственного блага. Когда я его спросила, можно ли мне поехать навестить ее, он мне ответил, что она нуждается в уединении и что посетители ее огорчают… даже он.

— Как ему удалось ее вернуть?

— Он сказал, что она пыталась покончить с собой, бросилась в лестничный проем и сломала череп. Сказал, что после несчастного случая она стала… послушной, но что за ней все время нужно присматривать, и вот почему при ней неотлучно находится та женщина. Но она не была сиделкой! — презрительно бросила Серафина. — Она была шпионкой, его глазами и ушами…

Но я утихомирила ее, — Серафина чуть заметно улыбнулась. — Она обожала мои отвары, и я позаботилась о том, чтобы она крепко спала всю ночь… да и большую половину дня. Я ей сказала, что вместо нее буду давать госпоже лекарства. Но я не давала. Я их выбрасывала.

А однажды я дала этой шпионке отвар, после которого она стала как пьяная… и он ее увидел. — Серафина злорадно усмехнулась. — Пришлось отослать ее назад.

— И больше никто не мешал тебе заботиться о госпоже.

— Нет.

— А он… не возражал? — деликатно полюбопытствовал Дэв.

Серафина презрительно улыбнулась.

— Нет. У него не было выбора.

Что-то в бесстрастном лице Серафины не позволило Дэву спросить: «Почему?» — но, кажется, он и сам это знал. Если Ричарда Темпеста можно было назвать королем Темпест-Кей, то Серафину — верховной жрицей.