Читаем без скачивания Шлейф - Елена Григорьевна Макарова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А кто ему заказал про Шинго?
— Не знаю.
Шулины зеленые глаза смотрели на Анну из-за очков, нарисованных мертвоморской грязью. С тела она ее смыла в море, а с лица и волос — нет.
— В Шинго жили мальчик Мишаку и девочка Машуку. Они были веселыми, любили играть и рисовать, и сны им снились только хорошие. Но главное, у них была кошка Ака-Синьяку, пушистая и белая, только хвост у нее был рыжий. Больше всего на свете кошка любила рисовать. Для этого она опускала свой пушистый рыжий хвост в различные краски и наносила их на бумагу. Получались замечательные картинки. Мишаку и Машуку носили их на продажу в туристический центр для паломников. А в Шинго их было множество. По японскому преданию там была могила Иисуса Христа, который убежал из Иерусалима в Шинго, где прожил счастливо до 106 лет.
— Вечно наплетет с три короба, — рассмеялась Шуля. — Тут тебе и Япония, тут тебе и Иерусалим…
— Все его фантазии были одушевленными. Оторванными от реальности. Он за нее не держался.
— Так и будем рассказывать друг другу сказки? — Шуля собрала маслянистые волосы в пучок и подняла его вверх. Черная труба стояла над головой.
— Могу что-нибудь другое.
— Валяй!
— В восьмидесятых годах грабители древнеегипетских могил нашли близ оазиса Эль-Фаюм необычные портреты на деревянных досках, с поразительной достоверностью передававшие черты умерших людей. Под бинтами лежала табличка с указанием имени человека, его возраста и занятий. Расхитители вырвали портреты, а таблички выбросили. Лица лишились имен, но они смотрят на нас живыми глазами…
— …Голубоглазого большеносого мужчины с улыбкой на тонких губах. Ха-ха! Не пудри мне мозги! Ты знала Алексея Федоровича… Он варил тебе суп…
— Супы я не ем.
— Вот с тех пор и не ешь…
Душ — столб с цепочками. Дернешь — польется пресная вода. Шуля смывала лечебную грязь, Анна — фаюмское наваждение.
Главное, пить пресную воду. Мертвое море высасывает влагу из организма.
Она пьет.
Шоколадный юноша машет Шуле из спасательной будки.
— Кофе, мадам, массаж, мадам…
Несет им полосатые шезлонги той же расцветки, что и навес.
— Как поживает хайфская любовь? — спрашивает его Шуля.
— Никак. Торт отвез в Йерихо, кольцо подарил сестре. Сердце свободно, — овечает Сосо, не отводя глаз от Анны.
Сосо смотрит на Анну во все глаза. Наверное, вспоминает хайфскую избранницу. Светленькая. Арабы на блондинок западают.
— Он не навязчив и прост, как зверь, — объясняет ей Шуля по-русски. — Захочешь — возбудит и отъебет по полной. Не захочешь — не тронет.
Анна ушла. Шуля смотрела, как медленно и плавно входит она в воду, ложится на спину, разводит в стороны выпрямленные руки и ноги. Витрувианский человек Леонардо. Но тот был мужчиной. Сосо плывет ей навстречу, касается ее руки, она вздрагивает и делает кувырок.
Он выносит ее на берег, ставит под душ, бьет по спине. Анна задыхается. Он кладет ее животом на землю, выколачивает из нее соленую воду, несет на себе в будку, надевает на нее кислородную маску, включает генератор.
— Хлебнула на вдохе, нехорошо.
— Вызывать амбуланс?
Нет, он справится. За двадцать лет тут чего только не бывало, особенно с пьяными русскими ныряльщиками. Ни один не помер.
— Буду работать, выйди.
Сосо раздел Анну догола, массировал грудь, подмышечную область, низ живота, лимфатические узлы в промежности. Анну вырвало, она сделала вдох и открыла глаза.
— Кукла жива, можешь забирать! — кликнул он Шулю и отдал ей ключ. — Пусть отдохнет в моем бунгало, следи, чтобы пила воду.
— Прикосновения твоего Сосо вызывают рвоту, — сказала она Шуле, которая за это время успела приготовить чай и кофе. Бумажные стаканчики с дымящейся жидкостью стояли на плетеном столике.
— Зато ты начала дышать. Иногда полезно выблевать из себя прошлое, избавиться от его груза.
— Мне не от чего избавляться.
— Тогда пей чай.
Явился Сосо с фруктами на подносе. Спелый фиолетовый инжир и зеленый прозрачный виноград из сада той самой сестры, которой он подарил кольцо, уготованное хайфской возлюбленной.
Они сидели в плетеных креслах. Шуля курила пахучие сигареты, Анна пила чай в прикуску с морем и горами на горизонте.
В молчании между ними возникала связь, в разговорах — отторжение.
— Вы звали Алексея Федоровича его по имени-отчеству?
— Нет, конечно. По имени, и на «ты». Это при тебе я так его величаю, все же герой труда.
— Какого труда?!
— Твоего. Ты ведь занимаешься его семейным архивом!
