Читаем без скачивания Фанни Каплан. Страстная интриганка серебряного века - Геннадий Седов

— Персонаж, нечего сказать… — Ленин озабоченно застучал по столешнице. — Ни дать ни взять Малюта Скуратов. А теперь, по вашим словам, главный стержень нашего замысла.

— Такие люди, как Семенов, Владимир Ильич, — взволнованно возразил Свердлов, — если и меняют цвет флага, то осознанно, не за деньги. Навсегда. Ручаюсь за него головой!

— Может, тогда именно вам, Яков Михайлович, сыграть роль мнимой жертвы в нашем спектакле? — иронично скосил взгляд на собеседника Ленин. — Раз вы так уверены в этом Семенове?

— Готов без колебаний, Владимир Ильич. Единственное сомнение, — запнулся… — не тот будет отклик. Ну покусились на Свердлова, эка невидаль. Одним евреем больше, одним меньше, как шутил когда-то мой родитель…

— Ладно, уговорили. Идем дальше…

Подсадная утка

Стукнула глухо ставня — она вздрогнула во сне, потянулась машинально под подушку, где лежал заряженный револьвер. Терла глаза, сидя на кровати: «чего всполошилась?.. ветер за окном… забыла защелкнуть щеколду»… Нащупала на тумбочке коробку, вытащила единственную папиросу, закурила, подошла к окну.

Над спящим Замоскворечьем бежали тучи — приоткрывали и тут же застилали рваными боками голубые полыньи в россыпи звезд. Прошел мимо сторож с колотушкой, взбрехнула — хрипловато, с ленцой — собака.

Чиркнув спичкой, она глянула на настенные ходики: четыре с минутами, до утра бездна времени. Лежала с открытыми глазами, думала о предстоящем дне.

Сегодня последняя встреча с Семеновым — на набережной, подальше от посторонних глаз. Григорий Иванович сообщит об обстановке, возможных изменениях плана. Ободрит — это он умеет. Спокойствием, уверенностью. Кремень-человек! Какое счастье быть среди своих — преданных, неподкупных, не боящихся смерти. Повезло безмерно: сама бы наверняка не справилась, а тут целая группа, с той же задачей — ликвидировать кремлевского узурпатора. Действуют умно, расчетливо, располагают нужной информацией. Профессионалы, многолетний опыт за плечами.

Вышла на них случайно. Сидела вечером в гостях у сестер Пигит на Большой Садовой, в дверь постучали, вошла рослая блондинка с румянцем на щеках. «Шла мимо, — широко улыбнулась, — дай, думаю, загляну на огонек». Представились друг дружке. У Лиды Коноплевой, несмотря на молодость, была богатая биография. Из учительской семьи, училась на Высших женских курсах, примыкала одно время, как и она, к анархистам, работала секретарем газеты «Земля и воля» в Петрограде, состояла членом савинковской военной организации. Живая, веселая, с милым вологодским выговором: «И по-ошло, девушки, и по-оехало, только рот разевай!»

Ушли из гостей вместе, Лидия по дороге попросила подсказать, где можно недорого снять комнату или хотя бы угол — живет в номерах, тратит немыслимые деньги.

«Господи, в доме, где я живу! — воскликнула она. — Через стенку свободная комната, сдается!»

Обзавелась в результате не только милой соседкой, с которой интересно общаться — единомышленницей, идейным товарищем! Не важно, что правая эсерка — господи, кого это сейчас интересует, в такой момент? Правая, расправая, серобуромалиновая — плевать! Главное, ненавидит, как и она, большевиков, готова на все ради великой цели.

Через Лиду познакомилась с Григорием Ивановичем, другими членами его группы — Протопоповым, Усовым, Сергеевым, Федоровым-Козловым, была зачислена в боевой отряд, стали получать задания — провести, в частности, обследование территории оборонного завода Михельсона в Большом Щипковском переулке, где, по полученным агентурным сведениям, должен был выступать на митинге Ленин. Прошла через проходную по добытой Семеновым членской карточке Всероссийского профессионального союза конторских служищих на имя Митропольской — якобы для установления контактов с заводским профсоюзом, мерила шагами расстояние от ворот до входа в машиностроительный и оборонные цеха, прикинула на глаз размеры двора, записала по выходу сведения в тетрадку. Вернулась вновь во времена боевой юности: конспиративная квартира, фальшивый паспорт на имя Доры Каплан, слежка за намеченной жертвой, переговоры в укромных местах с соратниками. Жизнь, не рутинное существование!

Снаружи погромыхивало, зашумела листва за окном: снова дождь. Лето выдалось слякотным, холодным — август, а люди ходят в пальто, калошах, с зонтиками.

Невыносимо хотелось курить. Прошла босиком к печке, достала со дна помойного ведра несколько окурков, ссыпала в бумагу табачок, скрутила цигарку. Курила лежа в постели, пока не стало жечь пальцы.

Вставать, вставать! За хлебным пайком сходить по карточкам на себя и Лиду, папирос купить. Лида этой ночью дома не ночевала — осталась, должно быть, опять в номерах на Варварке у Григория Ивановича. Любовь у них. Под пулями, как когда-то у них с Витей. Светятся оба, когда оказываются рядом. Вида не подают, да разве такое скроешь?

А Витя, по слухам, в Одессе, продовольственный комиссар, в чести у самого Дзержинского. Любил когда-то, жалел. Изранил до конца дней душу. «Не глядя на жертву, он скрылся в горах»…

Над Замоскворечьем серый рассвет, дождь перестал. Тянутся вдоль трамвайных путей, по скользким деревянным мосткам люди — с котомками, мешками. У закрытых дверей магазинов — хлебного, калошного, ситцевого, овсяного, карамельного, у картофельных лабазов, керосиновых лавок — хвосты очередей. Невыспавшиеся женщины, солдаты, мастеровые, инвалиды на костылях. Довела страна комиссария людей…

Она занимает за беременной молодкой очередь в хлебную лавку, идет к папиросному ларьку, пристраивается в конце. Стоящий впереди молодой парень в шинели с деревянной культей ниже колена, перевязанной ремнями, крутит остервенело самокрутку.

— Листья дубовые курю заместо табака, а! — оборачивает к ней небритое лицо. — Еттит твою мать! Ногу оставил на войне!

— Успение пресвятой Богородицы прожили, попостились, — вторит ему старикашка с простуженным носом, отставной чиновник по виду. — Станем теперь поститься заново.

— Комиссары икру стерляжью ложками жрут, — слышится в толпе. — А мы хлеба неделями не видим.

— При Николае без хлеба не сидели! — поддерживает чей-то женский голос. — И белый был и ржаной — ешь от пуза.

— Нет уже твоего Николая, не слыхала? Хлопнули в тюрьме. Ленин распорядился. Стреляйте, мол, а то к энтим самым… как их, господи?

— К чехословакам.

— Ага, к чехословакам убегет.

— Ленин он спуску не даст. Башковитый.

— Сказал — башковитый. С немцами стакнулся, башковитый! Пол-России распродал.

Она успела получить в полутемной лавке пачку папирос и полпачки махорки (Григорию Ивановичу отдать — любит, что покрепче), добежала, запыхавшись, до хлебной очереди, получила три фунта серого, как земля, хлеба. Вышла на воздух, блаженно закурила.