Читаем без скачивания Тьма в полдень - Юрий Слепухин

– Ты не думай, я не жадина, – сказала Таня. – Вовсе мне не жалко этого сала, просто хочется иногда съесть что-нибудь вкусное...

Володя не отозвался. Таня покосилась на него и спросила нерешительно:

– Чего это ты вдруг надулся, как мышь на крупу?

– Я и не думал надуваться, – сказал Володя, не отрываясь от книги. – То ты спрашиваешь, отчего я веселый, то...

– Нет, ну правда. Ты обиделся на что-нибудь?

Володя отложил книгу.

– Я не обиделся, Николаева. Просто, когда ты упомянула о своих поездках с Болховитиновым, я подумал, что обязан с тобой поговорить очень серьезно.

Таня испугалась так, что у нее засосало под ложечкой.

– О каких поездках, – пролепетала она, – я была с ним раза три... или четыре, не помню уж сейчас, но что тут такого?

– Послушай, давай говорить начистоту. Он тебе нравится?

– Ну... – Таня пожала плечами, – нравится; ты ведь тоже говорил, что он симпатичный человек, и потом, посмотри, как он отреагировал на нашу просьбу...

– Погоди, – прервал Володя, поморщившись, – ты не о том говоришь, не делай хотя бы вида, что не понимаешь, в каком смысле я спросил. То, что ты сейчас изворачиваешься, только доказывает правоту моих подозрений.

– Ты меня подозреваешь?

– Теперь – нет. Теперь я знаю точно, что был прав.

– Вот как, – сказала Таня чужими губами. – Очень интересно. Может быть, ты все-таки скажешь мне, в чем дело?

– Дело в твоих отношениях с этим эмигрантом.

Таня вздернула голову.

– Никаких отношений между нами нет, – отчеканила она, поднявшись из-за стола. – Это во-первых. А во-вторых, я никому не обязана давать отчет в том, что делаю и как себя веду. И тебе тоже. Понятно?

Она вышла из комнаты, заперлась в темной кухне и крепко зажмурилась, вцепившись зубами в рукав.

На следующее утро они помирились. Было уже тридцатое, завтра встречать Новый год, обоим не хотелось садиться надутыми за праздничный стол. К тому же Володя чувствовал, что перегнул палку, а Таня раскаивалась, что отчитала его. Словом, мир был восстановлен.

Помириться с собственной совестью оказалось для Тани куда труднее. Со вчерашнего вечера они были не в ладах: совесть приняла Володину сторону и не умолкая обвиняла ее во всех смертных грехах.

Таня краснела от стыда, вспоминая разговор с Володей, свою ложь, свои попытки от чего-то отвертеться. Лгать и выворачиваться было бессмысленно, это только делало еще более очевидной ее вину. Действительно, Болховитинов ей нравился, Володя не ошибся; не ошибся он и в том, что между нею и Болховитиновым уже возникли какие-то более близкие, чем раньше, отношения. Может быть, это было не то, что подозревал Володя (хотя она не знала, что именно он подозревает), но, так или иначе, если она могла так волноваться из-за его отсутствия, так обрадоваться его письму – значит, отношения существовали. В том, что они возникли и укрепились, виновата она, и никто больше.

С другой стороны, так ли уж велика ее вина? Она ведь не совершила никакого предательства. Сережу любит, как и любила; в этом смысле для нее ничего не изменилось. Просто встретился еще один человек – человек, пожалуй, неплохой, с которым ей приятно, интересно и полезно для организации быть знакомой. Неужели Сережа осудил бы ее, узнав, что она иногда встречается с Болховитиновым и рада этим встречам...

И тут же ей начинало казаться, что все это казуистика, извороты; так изворачивается придавленная палкой гадюка. Вчера вечером, когда она с замершим сердцем вскрывала письмо, полученное из Дрездена, Сережа, может быть, повторял ее имя в бреду или думал о ней за минуту до атаки. А она о нем не думала и не повторяла его имени. Она думала о другом человеке, как будто не было ни десятого «Б», ни вечеров в библиотеке, ни той скамейки в городском парке, ни той далекой встречи в энергетической лаборатории ДТС. Как будто не было ни любви, ни клятв, ни поцелуев, ни зарева над уходящим на запад эшелоном. Как будто не было ни света, ни правды, ни чистоты. Как будто ничего не было!

Она особенно усердно стучала на машинке весь день, не давая себе передохнуть. Фрау Дитрих, решив, что строптивая машинистка заглаживает вчерашнюю выходку, смилостивилась и решила пока ничего не докладывать по начальству, но причина неожиданной вспышки трудолюбия была совсем иной. Таня просто боялась остаться наедине со своими мыслями.

Вечером она занялась генеральной уборкой, нагрела воды, искупалась, вымыла голову. Все это помогало не думать. Но думы никуда не делись, они просто притаились до времени и накинулись на нее все сразу, как только она легла в постель. Таню спасла лишь ее давнишняя удивительная способность мгновенно засыпать от всякого рода огорчений и неприятностей. Во сне, слава Богу, она не видела ни Сережу, ни Болховитинова.

Тридцать первого служащих комиссариата распустили в час дня. Вернувшись домой, Таня перевела часы на два часа вперед – по московскому времени. Оказалось, что старого года остается не так уж много, со стряпней можно и не успеть. С продуктами для новогоднего ужина обстояло благополучно: у Тани давно было припрятано немного сахара и муки, кроме того, она пожертвовала кое-чем из белья и выменяла на толкучке килограммов пять картошки и пол-литровую банку какого-то повидла. Выпивку обещал принести Кривошип, а гвоздем праздничного меню должен был стать кусок настоящей свинины, который уже неделю висел на чердаке, в старой попугаичьей клетке, для защиты от котов-ворюг.

Мясо это было вещественным доказательством того, что чудеса случаются и в наше время. Несколько дней назад, когда Володя ломал себе голову над проблемой своего вклада в общий новогодний котел, к нему обратился знакомый лавочник со слезной просьбой починить патефон: жинка пригласила нескольких немцев на рождественскую вечеринку, а музыка накануне отказала, и теперь положение было хуже губернаторского. Володя быстро смекнул, что если человек приглашает к себе немцев, то у него наверняка есть, чем их угощать; он быстро выпотрошил патефон, нашел причину аварии (винтик, выпавший из центробежного регулятора) и сказал, что отремонтировать вообще-то можно, почему нет, но поломка серьезная и ремонт обойдется в два кило свинины средней упитанности. Спорили они долго, но владелец патефона в конце концов сдался. Разве это не чудо, подобная неслыханная удача за неделю до Нового года!

Итак, мясо, картофель, мука, повидло, немного масла и сахара, и из всего этого надо было, не ударив лицом в грязь, соорудить новогодний ужин. Перед такой серьезной проблемой на время отступили все остальные. Таня увлеченно трудилась на кухне, то и дело справляясь по старой поваренной книге, но на душе у нее, несмотря на все эти праздничные хлопоты, было тяжело и нерадостно. То, что именно сейчас произошла эта история с Болховитиновым, казалось ей зловещим предзнаменованием; она не могла избавиться от тягостной убежденности, что наступающий сорок третий не несет им ничего хорошего.

Раньше она всегда встречала Новый год в большой, веселой компании. Теперь не осталось никого, кто согласился бы сесть за один стол с нею, за исключением Володи да Кривошипа. Ну, и еще немцев. Фон Венк забегал сегодня в комиссариат – поцеловал руку, поздравил с наступающим и вручил что-то в розовой папиросной бумаге, обвязанное золотым шнурочком. Видно, не прочь был бы пригласить ее куда-нибудь на этот вечер или получить приглашение самому. Подарок остался на столе рядом с пишущей машинкой, – ей не хотелось даже посмотреть, что это такое.

Сколько было когда-то подруг, а теперь нет ни одной. А как получилось бы все, будь здесь Люся? Может быть, она удержала бы ее от службы у немцев? Или, наоборот, последовала бы ее примеру? Трудно сказать. Люся могла сделать и то и другое. И в том и в другом случае насколько легче было бы теперь ей, Тане!

Наверное, Люся помогла бы ей и в этой истории с марсианином, – она как-то удивительно здраво всегда рассуждала и советовала. А впрочем, какие тут могут быть советы? Советоваться по этому поводу не с кем и незачем, – она ведь и сама безо всяких советов отлично понимает, что в данном случае было бы более разумным. Дело ведь сейчас совсем не в разумности...

Около десяти пришел Кривошип.

– Здорово, Николаева, – сказал он, когда Таня открыла дверь. – С наступающим тебя. Я вот тут елочку, гляди...

Он внес маленькую пушистую елку, высотой в метр, уже укрепленную на крестовине. В передней сразу запахло мерзлой хвоей.

– Ой, Леша, прелесть какая! – Таня всплеснула руками. – Где это ты раздобыл? Мы никак не могли достать...

– А это у меня знакомый столяр, ему немцы крестовины заказывали – навезли елок, он одну и закосил. Пахнет-то у тебя как, м-м-м...

– Вкусно, правда? – Таня подмигнула ему, морща нос. – Раздевайся, Леша, и иди скорее греться. Сейчас я тебя усажу убирать елку, вот что. А где Володя?