Читаем без скачивания Кратчайшая история Советского Союза - Шейла Фицпатрик

В годы Гражданской войны большевики национализировали в городах все, на что падал взгляд, в том числе торговлю – как по идеологическим причинам, так и исходя из практических нужд военной экономики. Вне крупных городов власть режима была крайне слаба, так что деревням буквально позволили управляться самим; при этом что красные, что белые – в зависимости от того, в чьих руках находилась данная территория, – подвергали крестьян регулярным грабительским реквизициям. Карточная система, введенная в городах во время общеевропейской войны, все еще действовала и, как всегда в таких случаях, дала толчок расцвету черного рынка. Галопирующая инфляция снижала ценность денег, что некоторые прекраснодушные энтузиасты приняли за признак их «отмирания», которое, согласно Марксу, должно случиться при социализме. Коллапс системы управления и последовавший за ним хаос тоже можно было интерпретировать как сопутствующее социализму «отмирание государства», о котором еще совсем недавно, в середине 1917 г., писал Ленин. Но последнее, чего хотелось бы Ленину, так это отмирания государства в разгар Гражданской войны. Государство должно было быть сильным (диктатура пролетариата), и, что самое главное, оно должно было функционировать.

Победа в Гражданской войне досталась коммунистам, но это было для них единственным светлым пятном. Городская экономика и промышленная инфраструктура лежали в руинах. Державы Антанты, не простившие России выхода из войны в критический момент, объявили стране бойкот. С западных трибун обличали «атеистический коммунизм» и распространяли страшилки о каннибализме и «обобществлении женщин». Негласный подтекст таких заявлений, особенно в Германии и странах Восточной Европы, сводился к тому, что дикари, захватившие Россию, – это, как и предсказывали антисемитские «Протоколы сионских мудрецов», лишь кучка евреев. Такие обвинения были несколько ближе к истине, чем хотелось бы большевикам. Не ограниченные более чертой оседлости, молодые евреи с запада страны стекались в Москву и Петроград, массово вступали в коммунистическую партию и стремительно делали карьеру в новой администрации. Евреи были второй после латышей этнической группой, чья доля в партии была непропорционально велика. (В 1927 г. евреи составляли 4,3 % членов партии и только 1,8 % населения.) В марте 1921 г. на Х съезде партии был избран Центральный комитет, многонациональный, как сама бывшая Российская империя: в него вошли грузины, евреи, украинцы, латыши и представители других национальностей, однако большинство все же составляли русские. Тем не менее трое из пяти обладавших правом голоса членов политбюро (Троцкий, Григорий Зиновьев и Лев Каменев) были евреями, один (Сталин) – грузином, и один (Ленин) – русским; хотя, надо признать, трое кандидатов в члены политбюро (Николай Бухарин, Михаил Калинин и Вячеслав Молотов) тоже были русскими.

Партия большевиков была твердо привержена идее промышленной модернизации (которая, согласно марксистской идеологии, служила предпосылкой для социализма); достичь ее они намеревались с помощью централизованного государственного экономического планирования, которое было новаторской концепцией для мирного времени, хотя Германия и другие враждующие стороны прибегали к нему в Первую мировую как к экстренному средству в военных условиях. Однако в 1921 г. перед страной стояли неотложные экономические задачи, значительно превышавшие возможности российских планирующих органов, которые все еще находились в зачаточном состоянии. Ленин счел, что единственная на тот момент возможность решить эти задачи – частично восстановить рыночную экономику, расценивая этот шаг как временное стратегическое отступление. В рамках новой экономической политики (НЭПа) банки и крупные промышленные предприятия оставались под контролем государства, но розничная торговля и мелкие предприятия вернулись в частные руки или же перешли в собственность кооперативов, а крестьянам снова разрешили продавать свою продукцию на рынке. Идейные коммунисты были недовольны, и Ленину пришлось употребить весь свой авторитет, чтобы протолкнуть эту идею.

«Товарищ Ленин очищает Землю от нечисти». Плакат Виктора Дени по рисунку Михаила Черемных (1920). Нечисть – это монархи, попы и капиталисты[11]

Малый бизнес и городская торговля в результате быстро вернулись к жизни, но с ними воскресли и те стороны городского быта, которые большевики считали удручающе реакционными: рестораны, куда зачастили «буржуи» и их жены в мехах, кабаре и проституция. Большевики ненавидели новую торговую буржуазию, которую называли нэпманами; они считали их не только «классовыми врагами», но и ворами, что не было сильным преувеличением, учитывая, что экономика НЭПа в значительной мере сохранила черты черного рынка, которому пришла на смену, в том числе зависимость от товаров, которые всеми правдами и неправдами изымались с государственных складов. Промышленность, особенно крупная, отставала – прежде всего из-за недостатка капитала; новому Советскому государству отчаянно не хватало денег: местных капиталистов, которые могли бы инвестировать в развитие промышленности, не осталось, а иностранцам здесь больше были не рады.

В нерусских республиках и регионах самой важной задачей считалась интеграция исторически мусульманской Средней Азии, где противостояние традиционных и советских нравов острее всего проявилось в кампаниях против ношения женщинами чадры. Советская национальная политика проводила различие между «отсталыми» этническими группами (например, узбеками или башкирами) и теми, кто находился на том же (или более высоком) культурном уровне, что и русские (украинцы, грузины и евреи); однако политика «коренизации» – использование местных языков, обучение и продвижение местных кадров – провозглашалась повсеместно (даже если на Украине в 1920-е гг. ее проводил в жизнь Лазарь Каганович, еврей, который, хоть и вырос в деревне под Киевом, украинским владел плохо).

СССР в 1922 г. (показаны все союзные республики и ряд автономных)[12]

Кое-какие иностранные наблюдатели начали надеяться, что НЭП – признак того, что Россия отходит от приступа революционного безумия и возвращается к нормальности. Именно этого-то и боялись лидеры большевиков – победить в революции политически только для того, чтобы проиграть ее экономически и социально. Запад принялся прощупывать Россию на предмет восстановления отношений, предлагая частично простить царские долги (которые большевики отказались выплачивать) в обмен на возобновление торговли. Но в вопросе внешней торговли Ленин был непреклонен: она должна оставаться монополией государства, а не то империалисты, как в царские времена, используют ее как рычаг, чтобы снова загнать Россию в колониальную зависимость. При таком подходе к внешней торговле границы государства следовало держать на замке, чтобы пресечь трансграничную контрабанду, процветавшую в первые послереволюционные годы, а позже – чтобы не впускать в страну опасные западные идеи. Следствием этой добровольной изоляции от внешнего мира, которая так или иначе продлится практически все время существования Советского Союза, стала агрессивная культурная предубежденность, выражавшаяся в типично советском сочетании бахвальства и чувства собственной неполноценности в отношениях с Западом.

Ленин твердил, что экономические послабления не предполагают послаблений политических. Он писал, что новую экономическую политику следует понимать как тактическое отступление армии, но «самая опасная штука при отступлении – это паника» и «отпадения от дисциплины». К концу Гражданской войны в стране, по сути, установилась однопартийная система, так что единственной возможной ареной для конфликта оставалась сама партия. До революции Ленин не терпел каких бы то ни было разногласий среди большевиков, но в 1917 г. и в первые годы у власти ему волей-неволей приходилось мириться с соратниками по таким вопросам, как брать или нет власть в октябре (Зиновьев и ряд других товарищей сомневались); подписывать или нет Брест-Литовский мир с немцами в 1918 г. (Бухарин и «левые коммунисты» были против); принимать ли в Красную армию царских офицеров («буржуазных спецов») в годы Гражданской войны – при надлежащем контроле, разумеется (Троцкий был за, Сталин против).

К концу 1920 г. борьба фракций в партии не только стала устоявшейся практикой, но и превратилась в принципиальный вопрос. «Демократические централисты» призывали к большей демократии в партии, а Ленин считал, что ее и так уже многовато. Если бы демократические централисты одержали верх, партия могла бы объединить под своими знаменами широкий спектр организованных фракций, продвигавших каждая свою особую повестку по конкретным вопросам, а решения принимались бы голосованием, результаты которого все воспринимали бы как обязательные к исполнению, – однако подобный плюрализм претил большинству рядовых большевиков, которые жаждали решительного, а не демократического руководства и скорее не одобряли разногласий в верхах. В любом случае Ленин не собирался этого допустить. На Х съезде партии он без зазрения совести организовал свою собственную фракцию,