Читаем без скачивания Публике смотреть воспрещается - Жан Марсан

Кристиан. Очень. Хорошо! (Он искренен и поэтому попадается.) В самом деле, очень хорошо! Зал не мог в себя прийти! Все говорили: «Ну Николь и дает!» Все просто окаменели.

Николь (извиняя его за несколько наивную откровенность). Я не считаю, что от этого надо каменеть, но ничего… Нет, меня волнует то, что за два часа до генеральной Робер мне вдруг сказал: «Играй на два тона выше, ведь это ты несешь пьесу!» А Эрве говорит: «Играй на два тона ниже, пусть пьеса сама тебя несет!» Ну так что, я несу или меня несут?

Кристиан. Плюньте на эти глупости, мадам! Играйте просто! Играйте правдиво! Играйте так, как вам хочется! И вы обрушите стены.

Николь. Ты думаешь?

Кристиан. Ну конечно! Нутро, мадам, нутро, и ничего другого!

Николь. Послушай, Кристиан, мне технически трудно произносить некоторые фразы. Например, когда я говорю: «Чернь, чернь, ты не червь, не взыщи черняшки, взыщи вычурности, чур меня!» – признаюсь, я не все понимаю.

Кристиан. Да это ясно как божий день! «Чернь, не взыщи черняшки»: чернь, не требуй хлеба! «Взыщи вычурности». (Задумался.) Это тоже понятно, а «чур меня» это от автора.

Николь. Потом, в четвертой сцене, обо мне говорят: «Она ходит пантерой». Так почему, если я хожу пантерой, мне не сделали манто из пантеры?

Кристиан. И вы еще спрашиваете? Посудите сами, во сколько бы это обошлось!

Николь. Кристиан, как это тебе удается всегда смотреть в корень?!

Кристиан. Потому что мне всегда некогда и я вышел из простого народа.

Николь. Спасибо, старик. Твоя откровенность придала мне силы! Она меня взбодрила, как рабочего перед сменой глоток красного! (Выходит вправо.)

Робер высовывается с левой стороны сцены.

Робер. Она ушла?

Кристиан. Ушла, а что? Боитесь?

Робер. Ничего подобного. (Пыжась.) Что для меня актеры с их ничтожными проблемами! (Идет через сцену к правой кулисе.)

Кристиан. А я как? Как провел вчера репетицию, по вашему мнению?

Робер. Очень хорошо.

Кристиан. Я ломаю себе голову, правильно ли очертил структуру моего персонажа.

Робер. Но ты произносишь всего одну фразу!

Кристиан. Это-то и самое трудное! «Мой генерал, солдаты сорок четвертого полка взбунтовались! Они требуют обуви, продовольствия и оружия».

Робер. Очень хорошо!

Кристиан. Нет, сейчас я не играю, я просто говорю текст.

Робер. Ах так!

Кристиан. А если я буду в образе ограниченного крестьянина. (Запинаясь.) «Мой генерал, солдаты сорок четвертого полка взбунтовались! Они требуют обуви, продовольствия и оружия».

Робер. Очень хорошо, очень хорошо!

Кристиан. Или, например, революционера. (Кричит с энтузиазмом.) «Мой генера-а-а-ал, солдаты сорок четвертого полка взбунтовались! Они требуют обуви, продовольствия и оружия».

Робер. Очень хорошо! Хватит!

Кристиан. Или, например, в агонии и потом умираю за кулисами!

Робер. Вот, вот, пойди умри за кулисами!

Кристиан (хрипит). «Мой генерал…»

Робер выталкивает его. Кристиан заканчивает фразу за кулисами, слышен звук падающего тела. Робер пользуется этим, пытаясь закрыть дверь на задвижку.

Робер. Браво! В образе!

Кристиан (входя). Или, например…

Робер. Ничего больше не меняй!

Байар входит в походном костюме Наполеона, откашливается.

Байар. Робер! У меня тут есть один вопрос, послушай-ка… (Откашливается.) «Солдаты Ватерлоо! Мы проиграли битву, но не проиграли войну!…» Я не хочу прослыть злоязычным, но текст Эрве мне нередко кого-то напоминает… Входит Габриэль в элегантном пеньюаре.

Габриэль. Робер, сегодня вечером я пригласила троих киношников; это американцы, они проездом в Париже, в другой день прийти не могут! (Дает ему плюшевого медведя.) Это для моей гримерной. Посади их в зале как следует, пожалуйста.

Робер. Но куда?! Куда! Все кресла чуть не по два раза расписаны!

Габриэль. Очень хорошо, тогда я научу тебя, что делать.

Робер. Блестящая мысль! Научи, умоляю!

Габриэль (рассматривая план). Вот! Во втором ряду! Мсье Дюгреле! Объясни мне, что нужно этому Дюгреле сегодня вечером в театре, нет, объясни мне, пожалуйста!

Робер. Это отец Франсуазы Ватто! Твоей ученицы.

Габриэль. Его зовут Дюгреле?

Робер. А тебя разве не зовут Антуанетта Дьетесов?

Габриэль. Ладно, Дюгреле – согласна, но почему в первых рядах?

Робер. Потому, что он плохо слышит!

Габриэль. Тогда посади его на галерку, там слышно лучше.

Робер. Слышно, но не видно.

Габриэль. А зачем ему видеть, когда он не слышит!

Все трое мужчин остолбенели от такой логики.

(Принимает притворно скромную позу победительницы.) Всем надо заниматься самой! Ладно! Поговорим о другом! Какое у вас впечатление от вчерашней костюмной?

Кристина выходит налево, видимо, чтобы не отвечать.

Робер, ты мне ничего не сказал о моей игре. Как ты меня находишь? Ты ведь знаешь, что со мной можно говорить откровенно… Конечно, соблюдая осторожность… Робер. В Жозефине, понимаешь, ты как бы совсем и не играешь! Я не знаю, как сформулировать мое впечатление! Но в зале… зрители, когда на тебя смотрели, они… они… они…

Габриэль. Ломали себе голову.

Робер. По вчерашней костюмной нельзя сделать выводы, Габриэль, дорогая! Десять человек в зале! Все узнаем сегодня вечером.

Габриэль. За каждым твоим словом как бы оговорка.

Робер. Чего ты от меня хочешь? Я сам боюсь! Я сам в панике, как и ты!

Габриэль. Ну, тогда поговорим о самой пьесе! Скажи, Робер, что ты о ней думаешь?

Робер. В какой-то момент интерес падает. Есть длинноты.

Байар. Да, длинноты есть.

Габриэль. Ты тоже так считаешь?

Байар. Да, в конце первого действия.

Робер. Нет, в начале второго.

Габриэль. Нет, в середине третьего! Ох! Какой это плохой знак! Когда можно установить, где в пьесе длинноты, все хорошо, – но когда они гуляют по всем действиям, когда для одних они здесь, для других – там. Ох, какой это плохой признак!

Робер. Не падайте духом! За несколько часов до генеральной лучше сомневаться в успехе! Вот если бы все были довольны, тогда бы я опасался самого худшего!

Габриэль. Ты прав, Робер! Что ни говори, но когда боишься, это к лучшему. Поскольку у нас мужской разговор, выложу вам все, что у меня накипело. В пьесе Эрве идея – сенсационная, но написана она несовременно, это не модерн. Я не видела пустячок перед занавесом, который играет твоя жена, но все говорят, что это неожиданно, резко, щекочет! Я хотела бы, чтобы Эрве переработал мою роль в подобном духе. И с первого дня хотела, вы помните? Например, я его просила, чтобы, когда поднимется занавес, я была бы на сцене одна и ринулась на публику, как удар хлыста: «Дамы и господа!» Как Софи Демаретс в «Прощай, осторожность!»

Робер и Байар смущены – мы потом узнаем, почему, – и стараются это скрыть.

Робер и Байар. Да, да! Да, да!

Габриэль. Это было бы забавно!

Робер и Байар. Да, да! Да, да!

Габриэль. Я это предлагала не из пустого тщеславия…

Робер и Байар. Нет!

Габриэль…но в любом случае уже поздно!

Робер и Байар. Да…

Габриэль. Слишком поздно.

Робер и Байар. Да.

Габриэль. У вас такой вид, как будто ваши мысли заняты другим?

Робер и Байар. Нет!

Габриэль. Если вам не интересно со мной разговаривать, могу вам песенку спеть. Есть там в пьесе одна фраза, она меня настораживает: «Я не собака, я – женщина. Я имею право на уважение». А я разве не имею права на уважение? Ведь имею же!

Габриэль гордо выходит, Робер ее провожает.

Байар подходит к портрету Наполеона (увеличенная известная гравюра Изабе), прикрепленному кнопками к стене.

Байар (просто, довольно улыбаясь). Однако я действительно на него похож.

Робер. Просто фантастика!

Байар. Кажется, мне пришла хорошая мысль насчет третьего действия – я буду в шляпе.

Робер. Хорошо, будьте в шляпе.

Байар. О нет! В шляпе нельзя.

Робер. Да, нельзя. (Выходит.)

Байар (один, смотрясь в зеркало). «Прямое попадание! Мюрат, в атаку справа! Су, слева! Ланн, в центр!»

Кристиан (входит, все еще в мундире). Эге! Папаша, на сцену.

Байар. Бегу! (Выходит.)

Входят Эрве и Робер.

Эрве. Так, часы для четвертого действия – на каких мы остановимся? (Указывает на несколько различных каминных часов, выставленных на столе.) Я бы взял эти.

Кристиан (указывая на часы). А я – эти.

Эрве (указывая на третьи часы). В таком случае возьмем третьи, и дело с концом!

Робер. А я! Я еще ничего не сказал, я! Нас здесь трое, в моем кабинете, и решают все, кроме меня! Никто не спрашивает моего мнения! Никто даже не замечает, что я существую! В этом театре за все плачу я! Газ, электричество, жалованье! И я не имею права даже выбрать часы!