Читаем без скачивания Она уже мертва - Виктория Платова

– Не будет никаких подробностей.

– А играть в экстрасенса не надоело?

– Скажем так, меня это не мучит.

– А меня мучит… Прямо-таки из себя выводит твоя дурацкая манера изъясняться. Если ты знаешь больше, чем все остальные…

– Разве я сказала, что знаю больше?

– Веревка! – снова напомнила Маш. – Зачем ты приплела сюда веревку?

– Это метафора, – Тата явно издевалась над подвыпившей кузиной. – Ты же любишь метафоры, не так ли? Нужно сто раз подумать, прежде чем браться за один конец веревки, – еще неизвестно, что окажется на другом.

– Не делай из меня дуру! Ты говорила не о наличии веревки, а об ее отсутствии…

– Мне нужно переодеться, – Тата тряхнула головой, и сотни брызг разлетелись в разные стороны. – Так что я откланиваюсь.

Можно было остаться здесь, с Шилом, Ростиком и МашМишем, но Тата показалась Полине интересней и загадочней, чем все остальные родственники вместе взятые. Так почему бы не подняться вверх, к истоку ледяного ручья?

– Я, пожалуй, тоже пойду распакую вещи.

– Могу помочь отнести чемодан, – вызвался было Шило, но Полина вовсе не нуждалась в провожатых:

– Он не тяжелый, я справлюсь сама. Увидимся позже.

Подхватив поклажу, Полина в считаные секунды взлетела на второй этаж, попутно удивляясь тому, как сморщилась, скукожилась лестница. Ничего общего с подъемами и спусками двадцатилетней давности – тогда это казалось самым настоящим приключением. Путешествием в мир горных плато – именно так виделись маленькой Белке половицы. Достаточно было внимательно осмотреть каждую из ступенек, перемещая взгляд с востока на запад, с севера на юг. И обязательно на что-нибудь наткнешься: высохший каштан, обрывок табачного листа, пуговица… Вещи, исполненные очарования и вовсе не такие бесполезные, как может показаться скучному взрослому человеку. Каштан – прародитель всех без исключения лесов на свете: лиственных, хвойных, смешанных, тропических и тех, где все еще водится грустная птица додо. Табачный лист легко трансформируется в судовой журнал фрегата «Не тронь меня!», а пуговица… Пуговица – вот главная ценность, без нее не случится ни одно завоевание, ни одно объявление войны, ни один мирный договор; она – печать, которой скрепляются все самые важные документы, стоит утопить ее в теплом сургуче, как тотчас проступит оттиск якоря.

В следующий раз Полина исследует лестницу повнимательнее – хотя бы для того, чтобы доказать самой себе: она не скучная.

Хотя и взрослая.

– …Белка!

Тата сидела у стены напротив лестницы, сложив ноги по-турецки, и курила. Она так и не сняла дождевик, хотя объявила всем, что собирается переодеться.

– Мы не успели поздороваться там, внизу. Привет, Белка! Ничего, что я так тебя называю?

– Нет.

– Говорят, ты теперь стала знаменитостью.

– Не верь тому, кто говорит.

– Если слух о тебе дошел даже до Архангельска – это слава, поверь, – Тата выпустила изо рта дымное колечко. – Но все равно я рада тебя видеть.

– Взаимно.

– Покуришь со мной?

– Я не курю.

– Ну да. Знаменитости проповедуют здоровый образ жизни, я должна была сообразить… А сидеть на полу им не возбраняется?

– Нет.

– Тогда присаживайся.

Через секунду Полина уже сидела рядом с маленькой брюнеткой, удивляясь сама себе. Она собиралась подняться в башню и немного отдохнуть с дороги, а вместо этого выслушивает подколки дерзкой девчонки. И совсем не обижается на них. И сигаретный дым ее нисколько не раздражает, а ведь она терпеть не может курильщиков и заранее помещает их в седьмой круг ада – туда, где томятся самоубийцы.

– Значит, ты экстрасенс?

– Нет, я иллюстрирую книжки для детей. А еще немного занимаюсь дизайном.

– Здорово!

– Мне тоже нравится.

– А… можно где-нибудь посмотреть твои работы?

– Легко. Набираешь в поисковике «Татьяна Кирсанова – книжный график» и… Черт, ты ведь тоже Кирсанова!

– Да.

Они носят одну и ту же фамилию, ничего удивительного: их отцы были родными братьями и в какой-то мере повторили судьбу друг друга, – их больше нет в живых. И матери последовали за отцами не оглядываясь. Но помнит ли она в подробностях, что случилось здесь? Пять лет – не самый безнадежный для памяти возраст.

– Ты мне ужасно нравилась, Белка, – сказала Тата. – Двадцать лет назад.

– Ты тоже мне нравилась. Ты была необычная девочка.

– Мне хотелось дружить с тобой. Но тогда это было невозможно. Пропасть в шесть лет, особенно когда тебе всего лишь пять, не перепрыгнуть.

– Но теперь никакой пропасти не существует, так?

– Наверное. Как ты живешь, Белка?

– По-разному.

– Почему ты не объявлялась?

– А ты?

– Боюсь, наши ответы будут похожими друг на друга.

– Тогда лучше вообще не отвечать.

Мятные глаза Таты улыбаются, и Полина вдруг ощущает покой – тот самый, который она тщетно искала все годы после смерти родителей. И так и не нашла – ни в одних отношениях ни с одним мужчиной, ни в возникающих помимо ее воли мыслях о Сереже. Этот покой нужно немедленно узаконить, присвоить себе, сделать все, чтобы он никуда не исчез!

– Ты по-прежнему…

– Да. По-прежнему в Новгороде, – Тата понимает ее с полуслова. – Хотя училась в Москве…

– Это неправильно.

– Что именно?

– Новгород. Почему бы тебе не перебраться в Питер? С точки зрения возможностей для художника – это лучший вариант, поверь.

– Лучший вариант для художника – Лондон. Или Нью-Йорк. Но приходится признать, что пока мне даже твой Питер не по зубам.

Не по зубам, а ведь зубы у Таты отменные: ровные, ослепительно белые, один к одному. Такие крепкие на вид, что Тата могла – если бы захотела – удерживать ими якорные цепи кораблей. А уж удержать подле себя мужчину – любого мужчину! – не составило бы особого труда, как ты живешь, Тата? И найдется ли в твоей жизни местечко для Белки, двоюродной сестры?

– Мы еще поговорим об этом… У нас масса времени впереди.

– Не думаю.

Полина удивлена. Вовсе не такого ответа она ожидала. И непонятно, к чему приложить это многозначительное и туманное «не думаю».

– Ты ведь не собираешься уезжать прямо сейчас, Тата?

– Нет.

– Тогда все в порядке.

Все далеко не в порядке. По телу Таты пробегает дрожь, и поначалу Полина думает, что всему виной недавняя прогулка под ноябрьским дождем. Заляпанные грязью и песком джинсы, насквозь вымокшие мокасины, вода в складках дождевика – так и простудиться недолго!

– Тебе все же нужно переодеться.

– Да, да, – рассеянно отвечает Тата.

– Устроилась в своей старой комнате?

– Пришлось.

Стоит ли начинать дружбу с уловок? Полина в курсе перемещений Таты по дому. Не далее как полчаса назад, Маш сообщила, что Тата выбрала детскую только потому, что ей что-то не понравилось в комнате Асты.

– Почему пришлось?

– Другие варианты мне не подошли.

– Я слышала… что поначалу ты выбрала комнату, где жила Аста.

– Уже донесли?

Тата морщится, как будто ее поймали за чем-то постыдным, и установившаяся между двумя молодыми женщинами связь рушится прямо на глазах. Не стоило Полине затевать разговор о комнате! Но, начав его, она уже не может остановиться.

– Это Маш.

– Маш – стерва, – Тата сосредоточенно сдирает прилипшие к штанинам ракушки. – И всегда была стервой.

– Да. Ничего не изменилось за прошедшие двадцать лет. Мне кажется, что она и приехала для того, чтобы портить всем жизнь.

– Она приехала совсем не по этой причине. Хотя… Почему бы не совместить приятное с полезным?

– И что ты считаешь полезным? В случае Маш, разумеется…

– В случае любого из нас, Белка. Нам всем полезно было бы знать, что произошло здесь двадцать лет назад.

– Мы и так знаем.

– Нет.

Обломок последней, снятой с джинсов ракушки хрустит в пальцах Таты, жестких и сильных. До сих пор Полина не обращала внимание на ее руки, теперь же они кажутся ей непропорционально большими, явно знакомыми с физическим трудом – столяра или каменотеса. Костяшки кое-где сбиты, у основания большого пальца левой руки притаилась глубокая свежая царапина, а еще… Тата не носит ни колец, ни браслетов. О чем это говорит?

Ни о чем.

– У тебя есть какая-то своя версия?

– Нет, – Тата ненадолго задумалась, прежде чем произнести это «нет». – А у тебя?

– Ни одной подходящей. А те, что есть, – малоутешительны.

– А тогда, двадцать лет назад? Они тоже были малоутешительны?

– Тогда я была ребенком.

Тата смеется. Зубы в смуглой щели ее рта вспыхивают один за другим – как театральные софиты, это – самый удивительный смех, который когда-либо слышала Полина. Он совсем беззвучный, так могла бы смеяться кошка. Или актеры немого кино Гарольд Ллойд и Бастер Китон. Впрочем, нет: Бастер Китон был знаменит тем, что никогда не улыбался. Кочевал из фильма в фильм с одним и тем же унылым выражением лица. Голова Полины забита массой ненужных знаний – о физиономии Китона в частности. Кладбище – вот что такое ее голова! Ненужные знания множатся, количество могил, заполненных ими, растет. Время от времени, когда ненужное знание вдруг по каким-то причинам оказывается востребованным, Полина проводит его эксгумацию. И боится лишь одного – раскопать не ту могилу, извлечь не то, на что рассчитывает. А все потому, что в ее кладбище-голове имеются двойные и тройные захоронения, и под вполне безобидными Бастером Китоном/Гарольдом Ллойдом/кошкой могут обнаружиться такие же ненужные воспоминания.