Читаем без скачивания Операция «Цитадель» - Богдан Сушинский

— Да, это будет непросто, — резко отреагировал Гиммлер, недовольно покосившись на Гелена.

Тот не должен был развеивать эйфорию русского генерала по поводу очередной щедрости рейхсфюрера, и уж тем более — вспоминать о сорок втором, который стал годом сдачи Власова в плен.

— Конечно же, создавать РОА в те времена было бы значительно легче, — согласился будущий командующий РОА с доводами Гелена. — Ведь тогда большевики терпели поражение за поражением.

— Но и теперь еще не все потеряно, — заверил его Гиммлер. — Именно поэтому мы будем содействовать вашим встречам, генерал, с Герингом, Геббельсом, Риббентропом. И особенно — с министром по делам восточных территорий господином Розенбергом.

— С господином Розенбергом отношения у меня складываются не совсем удачно, — признал Власов.

Гиммлер удивленно взглянул сначала на него, затем на Гелена. Для него это было новостью. Во всяком случае, стало ясно, что с нюансами этого конфликта он не ознакомлен.

— Прежде всего вы, господин Власов, имеете в виду то обстоятельство, — вновь пришел на помощь рейхсфюреру генерал Гелен, — что господин министр не дал вам возможности обратиться к военнопленным и русскому населению по обе стороны фронта с призывом вашего так называемого Смоленского освободительного комитета?

— В том числе — и это.

— Вот в чем дело! — оживился Гиммлер. — Да-да, вспоминаю. Розенберг был решительным противником такого обращения. Хотя теперь мы с вами понимаем, что своевременное появление такого призыва, пропагандистская шумиха вокруг него могли бы оказать достаточно сильное влияние на умонастроения ваших земляков. Но ведь мы поняли это только теперь, — впервые улыбнулся рейхсфюрер. — Можно лишь сожалеть, что ваш прибалтийский земляк Альфред, по-вашему, если не ошибаюсь, Альфред Вольдемарович Розенберг, оказался в данном вопросе слишком недальновидным. Хотя кое-кто склонен считать его одним из весьма дальновидных теоретиков национал-социализма. Особенно глубокими кажутся им — да и мне тоже — выводы о еврейской сущности большевизма.

— Ну, что уж было, то было, — примирительно молвил Власов. — Думаю, теперь господин министр изменит свое отношение к русскому движению.

— Пообещайте господину Розенбергу, — неожиданно вмешался в их разговор Отто Скорцени, — что после захвата, то есть я имел в виду освобождения, Москвы, вы позволите ему построить в самом ее центре, рядом с Кремлем, огромный крематорий, проект которого у него уже создан. Розенберг будет счастлив.

Все понимающе заулыбались. Даже Власов уже знал, что во времена революции в России студент Рижского университета, несостоявшийся архитектор Альфред Розенберг, переехавший в годы Первой мировой в Москву, трудился там над проектом грандиозного крематория[17].

Когда Власову стало известно об этих стараниях «латышско-германского полуеврея» Розенберга, он был потрясен философской заумью судьбы этого человека. Он живо представил себе, как в холодной и голодной, разоренной революцией и Гражданской войной Москве сидит себе некий, люто ненавидящий все славянское, человечек и корпит над диковинным по тем временам сооружением — крематорием. Как, читая сообщения в газетах о колоссальных потерях на фронтах Гражданской войны, а также о гибели от голода, тифа, туберкулеза и прочих болезней в Москве и на ее окраинах, Розенберг возбужденно потирал руки, все больше убеждаясь в полезности его «гросс-крематория для русских». Ведь с каждым днем «крематорного материала» становилось все больше и больше. И как, спустя много лет, этот же человек пытался превратить в сплошной крематорий всю Славянию.

— Кстати, на наш взгляд, — сменил тем временем направленность разговора Гиммлер, — следует уже сейчас уравнять в правах русских пленных и восточных рабочих с пленными и рабочими из других стран. Надеюсь, это облегчит участь ваших вербовщиков. Не так ли, господин командующий Русской освободительной армией?

7

На изгибе горной дороги, ведущей из ставки фюрера к аэродрому, Миклош Хорти приказал водителю остановить машину и, не спеша, старчески покряхтывая, вышел из нее.

— Секретаря, — вполголоса молвил он адъютанту и телохранителю в одном лице капитану Вентару, гренадерского роста офицеру из личной охраны регента.

Однако звать графа Кароля фон Анташа не пришлось. Личный секретарь и так уже вышел из машины сопровождения и направился к адмиралу. Он всегда каким-то чутьем угадывал, когда именно адмирал молитвенно желает видеть его и когда так же молитвенно желает… не видеть.

Адмирал знал об этой его способности, как знал и о том, что воспитанный в венских аристократических кругах Анташ со снобистским снисхождением воспринимает и его самого, и его регентство, и «всю эту убогую, цыганствующую» Венгрию, которую в частной переписке и дневниковых записях так и называл «Цыганией». Тем не менее, изумляя истинных сторонников, считал Анташа одним из самых преданных своих людей, который и в самом деле ни разу не предал его, — что оставалось загадкой для всего регентского двора.

Тем временем слабеющим взором Хорти осматривал суровые в своем величии вершины Альп, открывающихся по ту сторону широкой горной долины. Семидесятишестилетний правитель Венгрии прекрасно знал, что его называют то «сухопутным адмиралом», «то адмиралом без флота» или «регентом без короля и королевства».

Однако все это Хорти воспринимал с неизменно холодным высокомерием на почти неподвижном худощавом лице с отвисшими щеками и «индюшиным» подбородком. Высокомерие — вот что он по-настоящему сумел приобрести на посту регента, и вот, что давно роднило его с австро-внгерским аристократом Анташем, единственным человеком, который знал, что самая большая слабость сухопутного адмирала — это горы, в которые он, обитатель равнинной Венгрии, был влюблен очень давно, и с каждым годом все безнадежнее.

Граф и в самом деле был единственным, кто давно обратил внимание, что стены покоев адмирал-регента увешаны не морскими пейзажами и романтическими видениями парусов, а суровыми в большинстве своем заснеженными вершинами гор.

— Это были не переговоры, Анташ, — мрачно проговорил адмирал, подступая к самому обрыву, словно собирался метнуться с него в бурные воды грохотавшей где-то внизу, в глубине каньона горной речушки.

— Считаете это обычной встречей?

— Я — в том смысле, что так переговоры не проходят. На высшем уровне так международные встречи не организовывают, и на переговорах так себя не ведут.

— А ведь Гитлер и не приглашал вас для переговоров, господин адмирал. — О чем бы этот отпрыск древнего дворянского рода Анташей ни говорил, на лице его всегда вырисовывалась улыбка, преисполненная презрения ко всему, что он видел и что слышал; ко всему, что пытались доказывать ему, и даже к тому, что утверждал он сам. — Он не для разговоров с вами заманивал вас в Германию.

Кароль Анташ сам считал себя наследником трона, чья родословная якобы восходила к роду первого венгерского короля Иштвана Святого и даже какой-то там ветвью — к самому князю Арпаду[18]. Однако сорокалетний Анташ прекрасно знал, что официальным преемником Миклоша Хорти парламент уже назначил его сына, и тоже Миклоша. И что в обозримом будущем страна его вряд ли сумеет вернуться к облику полноценной европейской монархии и взлелеять в стане своей аристократии новую королевскую династию.

Но даже если это произойдет, шансов оказаться в короне у него, графа Кароля Анташа, практически нет. Причем сразу по нескольким очевидным причинам. Одна из них — твердое убеждение венгерской элиты в том, что Анташ специально оставил Вену и втесался в доверие Хорти, чтобы пробиться к трону. А допустить этого нельзя, поскольку он вновь загонит несчастную Венгрию под австро-венгерскую, или — что еще хуже — под австро-венгро-баварскую корону.

Именно это обстоятельство заставляло Анташа, с одной стороны, с чувством претендента на трон иронично относиться к регентскому правлению адмирала Хорти, а с другой — всячески поддерживать его реноме правителя, дабы никогда не увидеть на этом посту, не говоря уже о пустующем троне, одного из своих врагов и завистников.

К тому же Анташ помнил, что до войны, почти в течение трех лет, вел переговоры с Муссолини и с представителями осевшей в Италии Савойской королевской династии об избрании на венгерский трон одного из ее представителей. Это раздражало Гитлера, который очень опасался, что Венгрия, к тому времени самый надежный союзник рейха, полностью окажется в сфере влияния дуче Муссолини. И такие настроения в придворных кругах регента действительно преобладали: отдаленная от границ Венгрии, слабая в военном отношении Италия казалась венграм предпочтительнее нависающей над страной Германии, которая после аншлюса Австрии вполне могла возжелать и другую часть бывшей Австро-Венгерской империи.