Читаем без скачивания Комедия убийств. Книга 2 - Александр Колин

Рыцарь не пожелал обращать внимание на слова палача, а возможно, и вправду, будучи новичком в этих краях, просто не знал чужого языка. Тогда на помощь палачу пришел другой турок, который прокричал примерно то же самое, только на ужасно исковерканной разговорной латыни.

— Знай, нечестивый язычник, что благородные рыцари Нормандии не преклоняют колен и не просят пощады у таких, как ты! — ответил обреченный.

Удары посыпались на него со всех сторон, рыцарь упал, но все равно пытался подняться. В рядах дружинников Боэмунда произошло некоторое замешательство. Кони, почуяв настроение всадников, напряглись, послышалось негромкое ржание.

— Эй, Акциан! — крикнул Боэмунд. — Зачем ты мучаешь героя? Отпусти его, или он так пугает тебя?

— Я отпущу его, когда на этом месте окажешься ты, Боэмунд! — ответил Аги-Азьян.

— Этого не случится, Акциан, ты ведь знаешь… — князь обратился к нормандцу: — Как тебя зовут, благородный рыцарь?

Пленник поднялся. Как ни слаб был его голос, все же франки[4] услышали гордое:

— Мое имя Хьюго, светлейший князь… Хьюго де…

Налетевший порыв ветра отнес его слова, а повторить их у рыцаря уже не хватило сил.

Один из воинов, сжав шенкелями бока кобылы, рванулся было вперед, но сосед его поймал уздечку лошади, и та поднялась на дыбы.

— Что ж, мы так и будем смотреть, как язычники убивают воинов Христовых? — раздалось сразу несколько голосов, принадлежавших по большей части молодым.

— У нас нет лестниц! — возразили старшие. — Нас мало для атаки, к тому же они успеют убить всех раньше, чем мы доскачем до стены.

Белокурый красавец сделал попытку что-то сказать соплеменникам, но ветер, задувший с юга, уносил слова, которым судьба определила стать последним в жизни рыцаря Хьюго. Ему велели опуститься на колени, и на сей раз он подчинился. Рыцарь с покорностью обреченного уже собирался положить голову на плаху, однако замешкался и что-то сказал палачу, тот не вполне понял и повернулся к Аги-Азьяну. Эмиру перевели, он понял, чего хочет обреченный, и кивком дал согласие.

Помощник палача убрал с шеи Хьюго длинные светлые волосы и взял их в руку так, как просил казнимый, который не мог смириться с мыслью о том, что пострадает его прекрасная прическа, которой он, по-видимому, дорожил больше жизни. Ни один преступник никогда не обращался с такой просьбой к Аги-Азьяну; видавшему виды палачу и его подручникам также не приходилось слышать, чтобы казнимый высказывал столь странное желание. Однако чужая душа — потемки, мало ли что может пожелать человек в последнюю минуту жизни.

Палач взмахнул топором, примерился, медленно опуская лезвие к самой шее. Помощник нетерпеливо заерзал: стоять согнувшись и держать волосы казнимого было очень неудобно.

«Скорее, что ли, делай свое дело!» — подумал он, перехватывая волосы поудобнее. Палач занес топор над головой и от всей души обрушил его на шею рыцаря.

По толпе зрителей точно ветерком промчался гул: в наступившей вдруг мертвой тишине отчетливо послышалось жалобное ржание, точно конь, понимая все, выражал сочувствие уходившему из жизни человеку.

Подручник палача даже и не понял, что произошло. Пленник вовсе не стремился умереть. Он рванулся назад, и топор обрушился на шею… потерявшего равновесие турка. Острое как бритва лезвие разломало кости позвонков, разрезало волокна мышц и нити сухожилий покрытой шоколадом загара шеи недавнего кочевника. Он разжал пальцы, выпуская забрызганные его собственной кровью волосы рыцаря Хьюго.

Теперь никто не смог бы удержать дружинников Боэмунда; с места в карьер рванулись кони, неся седоков к стене, на вершине которой происходило нечто такое, чего никто не ждал, но на что все внутренне надеялись. Храбрый нормандец; воспользовавшись замешательством врагов, схватил топор палача и, разя им направо и налево, проложил себе дорогу к краю стены. Взмахнув руками, он прыгнул вниз, обрекая себя на верную гибель, но смерть свою выбрал он сам.

Упав на холмик, рыцарь покатился вниз, а туда, где он только что был, воткнулись несколько стрел. Однако у лучников оставалось не так-то много времени, чтобы прицелиться. Подскакав поближе, дружинники Боэмунда и свита Тафюра пустили вход самострелы. Наверху царило замешательство, часть турок кинулась к эмиру, чтобы закрыть его собой, другие пытались стрелять, иные даже обращались в бегство. Командиры лучников в башнях по обеим сторонам участка стены, на котором разыгралось все действие, также не сразу поняли, что происходит, никто и не ждал атаки франков. Только когда один из начальников башенной стражи, высунувшись слишком далеко из бойницы, получил в плечо арбалетную стрелу, турки поняли, что крестоносцы не шутят.

— Спасите и нас, — кричали со стен те, кого палачи привязали к столбам, намереваясь сжечь. Но что могли сделать всадники перед высоченной стеной? Подхватив храбреца и перебросив его через седло, один из соратников Боэмунда воскликнул, обращаясь к князю:

— Жив, похоже, дышит.

— Эх! Лестницу бы! — в сердцах выкрикнул Боэмунд и, погрозив кулаком туркам, дал команду отходить. Осыпанные десятками стрел, конники князя Тарентского помчались в направлении башни Мальрегард. Тафюр и его свита поскакали в другую сторону.

LXVII

Рыцарь Хьюго не сразу пришел в сознание, а когда понял, что остался жив, пожалел о том, что очнулся. Трюк не удался, турок не купился на него. Он отбросил топор и, велев франку встать, приказал подручному оттянуть голову пленника за волосы, а потом медленно провел по выступившему кадыку жертвы острием кривой сабли. Страшный палач с обезображенным шрамом лицом и блестевшей в свете факела лысиной улыбнулся, показывая почти лишенный зубов рот.

«Думал надуть меня, глупец? — так и читалось в полубезумных глазах. — Просчитался!»

Затем палач отступил на несколько шагов и что-то выкрикнул подручному на гортанном языке. Тот изо всех сил толкнул рыцаря вперед. Последнее, что увидел Хьюго, был сверкнувший перед глазами острый как бритва клинок.

Голова несчастного слетела с плеч.

— А-а-а! А-а-а! А-а-а! А-а-а! — завопил Богданов, вскакивая на кровати и хватаясь за горло. — А-а… — Крик оборвался (перерубленное горло не может издавать звуков), шею и грудь заливала кровь. — Хрр-р!!! Хрр-р!!! Хрр-р!!!

Что-то лежало у Валентина на коленях.

«Голова! Моя голова!» — промелькнуло в мозгу у майора.

Он заглянул в лицо… в свое лицо и увидел… безжизненный, как маска, лик изваяния. Из раскосых глаз «каменной бабы» на Богданова смотрела сама смерть. Он зажмурился, перед мысленным взором майора встала странная картина. В полутемном, освещенном лишь слабыми масляными коптилками, похожем на шатер помещении находились двое: он видел только лицо очень пожилой женщины, собеседник которой стоял как бы спиной к Богданову.

«Того, зачем ты пришел, у меня нет», — услышал Валентин голос женщины у себя в мозгу.

«Я знаю», — прозвучал ответ.

Не высокий и не низкий, почти лишенный отличительных черт голос принадлежал мужчине.

«Тогда зачем же ты пришел?»

«Ты знаешь… И не пытайся показать ему мое лицо, старая ведьма, он все равно не может никому помочь».

«Ты ошибаешься, — возразила женщина. — Он найдет того, кого ищет».

«Приготовься к смерти», — проговорил мужчина.

«Я давно готова к ней».

Протекавший в голове у майора диалог двух неизвестных ему людей закончился. Блеснуло лезвие длинного искривленного меча, и голова женщины, разбрызгивая кровь, вспорхнула с плеч и… прыгнула в руки Богданову.

Не в силах больше выносить кошмара, Валентин распахнул веки, точно окна душной летней ночью. Комнату заполнил яркий электрический свет. На Богданова во все глаза воззрились восемь… четыре… нет, все-таки две пары перепуганных глаз.

— Ты чего, мужик?! Ты чего?! — повторяли оба соседа-коммерсанта на разные лады, один из них потянул за что-то мохнатое, во что мертвой хваткой вцепился пальцами Богданов. — Отпусти шапку-то, Валёк.

Теперь майор понял, что говорит с ним Костя. Второй сосед по номеру с укоризной произнес:

— Это ему шапка твоя на горло свалилась со шкафа. Я читал про такое, одному мужику кошмар привиделся, когда вот так вот на кадык шнур от балхади… балдахни… ну, в общем, ему показалось, что ему топором голову срубили… Так дуба дать можно, смотреть надо, куда шапки кладешь.

— Да ладно ты, — отмахнулся Костя. — Налей ему, там в бутылке осталось еще… с треть стакана наберется.

— Спасибо, ребята, — проговорил Богданов, делая глоток. Водка комом застряла у него в горле. — Спасибо.

Хьюго открыл глаза, кошмар кончился, турок исчез. Вместо зверского лика безумного палача на рыцаря смотрела очень красивая рыжеволосая женщина. Чудесным образом спасенный Хьюго мог бы поклясться, что видел это лицо много лет назад во снах, во множестве снов, она была сказочной феей, и вот теперь она пришла снова.