Читаем без скачивания Колокола - Сусанна Георгиевская

— А почему ты мне не сказал ни разу, что я красивая?

— Красивая?! Ты?.. Да когда я увидел тебя в первый раз, мне показалось, что ты похожа на мокрого суслика.

— А потом?

— А потом, что ты худая... и очень бледная.

— Значит, ты считаешь меня уродиной?! — в восторге сказала она. — Хорошо. Тогда доставь мне, пожалуйста, удовольствие — поволочись-ка за нашей Зойкой! Ну я же тебя прошу. Из человечности, из человеколюбия... Ну и что тебе стоит? Мы за это тебе всем классом при жизни воздвигнем памятник.

Она засмеялась. Свет фонаря осветил ее нежные щеки и рот.

Очарование неведомое, очарование тонкой и вместе гордой, уверенной в себе красоты поразило Севу.

— Кира...

— Нет, Сева... Нет, нет!..

Долог и нежен был их второй поцелуй.

— До свиданья, Кира.

— А наверх ты меня не проводишь?.. Не тресну — дойду одна!

Медленно поднимались они на седьмой этаж. Он обнимал ее за плечи так осторожно, так бережно. Поди догадайся — а можно ли это? А вдруг обидится?

— До завтра, Сева.

— До завтра, Кира.

...Стоял и глядел ей вслед, пока не раскрылась и не закрылась за нею дверь.

Обыкновенная дверь. В самом что ни на есть обыкновенном подъезде.

Стоял (как дурак!) и глядел, глядел на эту обыкновенную, закрывшуюся за девочкой дверь.

...Речь пойдет о небезызвестном нам современном характере.

«Ты меня любишь?»

«...А иначе почему бы я был с тобой!»

Способность к любви — достояние не каждого человека (точно так же, как достояние не каждого — безоговорочная приверженность делу, которому ты отдал жизнь).

Добросовестность, трудолюбие и  с т р а с т ь — вещи, или, вернее, понятия, разные.

Костырик-младший рисовал с детства. На эту склонность ученика обратила внимание еще в пятом классе школы учительница рисования. Когда Сева перешел в седьмой класс, она показала его работы художнику-живописцу и, придя к Костырикам, переговорила о Севе с отцом...

«Ну?.. И что ж из этого вытекает?» — спокойно сказал отец.

...Костырики не отличались ни широтой, ни «богемностью». Это были люди практические и замкнутые благодаря суровому характеру Костырика-старшего. Как говорится, «семья — в себе».

В девятом классе Сева постановил, что будет строителем. Он решил податься в архитектурный.

Шагая по улицам, он теперь останавливался у каждого красивого здания; замирал, как будто его оглоушили; просиживал по вечерам в строительной библиотеке, знакомился с последними работами бразильца Нимейера (по Севиным понятиям, счастливца, ибо Нимейер спроектировал целый город — Бразилиа).

Как у многих будущих архитекторов, у Севы руки были умелые, «золотые». Если он обивал дверь — то не хуже подлинного обойщика; умел собрать из сучков красивую и добротную дачную мебель, отполировать ее не хуже краснодеревца...

И все это не как-нибудь. Все это — преотлично.

Расход душевных сил был велик. На влюбленность в девочек не хватало ни воображения, ни досуга...

...И вот он стоит (как дурак!) и смотрит на обыкновенную дверь в самом что ни на есть обыкновенном подъезде.

Стоял, стоял и глядел на эту обыкновенную, закрывшуюся за девочкой дверь...

Кира разделась, не зажигая света, кое-как побросала одежку. Легла, подложила руки под голову.

Не спалось.

Мы уже говорили о том, что луна — гость полей и лесов. Но редким гостем бывает она пусть не на городских улицах, но в городских квартирах.

Нагло — совершенно так, как бы сделала это Кира, — не спросив разрешения, луна вступила в квартиру Зиновьевых.

Кира вздохнула, забормотала:

И стон стоит вдоль всей земли:«Мой милый, что тебе я сделала?»

То есть как это «что»?

Разве ты не одна из тех девочек, для которых чужое спокойствие — нарушение общественного приличия! Разве мир — не твой раб? Весь! Братья, сестры, соученики; книги, музыка, ветки дерева... Даже трава и пыль.

— Душно, — сказала Кира.

Трубы парового отопления пиликали тоненьким звуком скрипок: «цвивирк-цвивирк...» Отец рассказывал, что будто бы там живет домовой (взял и переселился в щелку труб центрального отопления, потому что разве может такое быть, чтобы добрый дом и вдруг безо всякого домового?)... Под русской печкой домовой был, конечно, побольше, полохматей... А здесь... Здесь он маленький, серенький, с всклокоченными волосами и точечными глазами — синими, как два озерца.

Домовой! Дух огня, очага, семьи... Он старый, куда же ему, бедняге, деваться, если люди взяли и отменили печь?

А вдруг в щелях тех печей, где нынче все еще топят дровами, живет не старик домовой, а молодая красивая девушка?.. А вдруг ее зовут Берюлюной, Милой или Огнивкой?

— Душно, — сказала Кира и, прошлепав босыми ногами по полу, распахнула форточку.

Она распахнула фортку, а оттуда, ясное дело, возьми и шагни весна. Шагнула и принялась переговариваться со своей старой знакомой — луной, лежащей отблеском на полу, в комнате.

Луна:

«Дрянь девка?!»

Весна:

«Больно просто... Знаешь что! Поживем — увидим...»

Дело в том, что луна не особо опытна, поскольку она небожитель. Ну а весна... Нет у нее прямого ответа на то, что хорошо, а что плохо в вопросах чувств. Милостивая к деревьям, травам, хлебам и будущему картофелю, она не всегда бывает милостивой к человеческим детям, но, многоопытная, понимает: «дрянь девки» (красивые и дурные) не что иное, как музы. Ради них воздвигают дома, мосты; открывают сложные физические законы; пишут книги, летят на Марсы.

Несправедливо?

Увы! Разумеется. Но что ж поделать? Такова жизнь.

О НОВОСТРОЙКАХ

Если в квартире семь человек постоянных жильцов и если пятеро из них дети и к каждому, кроме младшенького, приходят товарищи, можно легко представить себе, что значит проходной двор.

Если учесть, что мебель в доме еще не расставлена, что в квартире производится внутренняя отделка, если принять во внимание взбалмошный характер старшего из детей — Киры, чуть что — она принимается причитать, словно бы над покойником, по поводу каждого исчезнувшего чулка, косынки, штанов, обвиняя в этом своих сестер, — одним словом, если вообразить обстановку в доме Зиновьевых, легко догадаться: Ивану Ивановичу здорово повезло — у его супруги, Марии Ивановны, многотерпеливый русский характер.

Ей приходилось закупать и тащить на седьмой этаж продукты на всю ораву (лифты еще не работали). Приходилось готовить, мирить детей (младшие девочки, Ксана и Вероника, дрались часто и с необыкновенной энергией). Им было — одной восемь, другой девять лет. Они лупили друг друга коварно, тем способом, который свойствен только слабому полу, — мальчики, согласитесь, не царапают друг другу лица ногтями, не щиплются и не визжат так пронзительно, чтобы всю семью могли проклясть соседи с нижних этажей.

Кешка лупил их обеих совсем иначе: усердно. Честно.

Одним словом, всего лишь две недели живут в новом доме Зиновьевы, а их знает вся лестница.

— Невозможная обстановка, невозможная обстановка!.. «Ты этого хотел, Жорж Дандэн, ты этого хотел, Жорж Дандэн!» — страдальчески говорила Кира. — У меня экзамены!.. Мама, скажи им, ма-а-а-ма...

— Какому еще Даниле и что я, детка, должна сказать? — вопрошала Мария Ивановна.

На водворенном в кухне большом столе она кормила своих и чужих ребят. Дети занимались в разные смены. По этой причине день супруги Зиновьева смахивал на уплотненный рабочий день подавальщицы из столовой.

Ребята ели и громко переговаривались. Поспорив, ударяли друг друга — для краткости — ложкой по лбу. (Изобретение Вероники.)

Недавно еще пустынны были эти квартиры... По лестницам дома спускались только женщины-штукатуры со строительными носилками, переругиваясь, каждая бригада только со своим (и редко с чужим) прорабом. В то давнее время лестница подхватывала только сиплые голоса строителей... Недавно (совсем недавно) водопроводчик Семен забыл в квартире тридцать четвертой несколько стульчаков. Хозяин квартиры — фрезеровщик Ксаверьев, умеющий уважать чужой труд, — лелеял забытые стульчаки. Он думал: «Строительство! А стульчак, как ни говорите, вещь первой необходимости!»

В то время окна и стены нового дома еще спрашивали себя: кто будет нашим хозяином? Стены знали, что люди вдохнут в них жизнь, что с приходом людей забьются сердца и у них, у кирпичных стен.

И вот забились сердца у стен.

Большой грузовик вывез из дома утильсырье.

Во двор явилась весна. Следом за ней невесть откуда явился давно уже было пропавший лудильщик. Он громко запел:

— Лу-удить-пая-ать, кастрюли; паяйте нужные ве-ещи-и!

А женщинам, которые мыли окна, показалось, что мужской тоскливый голос поет:

«Лю-юбить — стра-адать, поцелуи — объятья — нежные речи!»

— Маладой чел-авек!.. То есть дяденька... Пожалуйте на второй этаж.

«Лю-юби-ить — страдать, поцелуи-объятия — нежные речи!»

— На шестой!

— На восьмой!