Читаем без скачивания Ультрафен. Роман. Книга 1 - Александр Миронов

– То есть… Вы тоже покойников взвешиваете?

– Нет. У меня другое… – Игорь Васильевич посерьёзнел.

– Что же? Или вы хотите сказать, что там за стенкой, – Анатолий показал большим пальцем левого кулака на стену, – у этого трупа душа расхаживает по моргу?..

– Вы не допускаете подобного?

– Хм… – Феоктистов недоверчиво, со скрытой подозрительностью на вменяемость, посмотрел на собеседника. Он даже незаметно поёжился, почувствовав себя неуютно в морге.

Бердюгин засмеялся, поняв его состояние.

– Успокойтесь, Анатолий Максимович. Я нормальный человек и в здравом уме. Я ведь хирург-травматолог и патологоанатом по совместительству.

– Я знаю. Отличный хирург, на своем организме убедился, и большой сторонник доктора Илизарова.

– Вот видите, – опять засмеялся Игорь Васильевич. – Да и вас и вашего коллегу Михалёва я после ранения вылечил, и, по-моему, неплохо – живёте, работаете и радуетесь жизни.

– Всё-всё, убедили, – засмеялся и Анатолий.

– Как видите, не так уж я безнадёжен. А если учесть, что я у Илизарова кое-чему и научился. Это вы можете наблюдать в отделении травматологии…

– Вертолётчики не в гипсе, а в металлической арматуре?

– Да. …то шансы мои повышаются? – Анатолий кивнул, улыбаясь. – Однако вашему сотруднику я на спицы челюсть сажать не стал. Предоставил другому хирургу из отделения поработать – сшить. Придётся Мизинцеву через соломинку питаться, бульончиком, чайком, молочком.

– Не повезло парню. Они там, в пару сами поперекалечились.

– Хм. Не знаю, не знаю, что у них там было… Однако, как надо биться головой о цементный или кафельный пол, чтобы самому себе сделать из лица отбивную котлету?

– У него что, кроме челюсти ещё есть какие-то повреждения?

– Да на нём лица нет! На теле кровоподтёки, гематомы. Такое может быть только после жесточайших побоев.

– Игорь Васильевич, вы мне сегодня одно интереснее другого преподносите.

– А вы сходите к нему. Посмотрите на его лицо и попросите раздеться.

– Хорошо, непременно. Только, мне кажется, что вы ещё хотели мне что-то рассказать?

– Ну, если вас интересуют вопросы духовной субстанции, то можем продолжить.

– Пока есть время, пожалуйста.

– А вы не усмехайтесь так недоверчиво. Если вы не побоитесь, то я вам могу предоставить случай в этом убедиться. – Бердюгин выжидающе с насмешкой посмотрел на Анатолия. – Ну, так как? Хотите увидеть то, что отвергают материалисты? Или побоитесь?

– Да нет, почему же… Я с удовольствием.

– Не бледнейте, это не страшно. Даже, наоборот, забавно.

– Я готов, Игорь Васильевич.

– В таком случае, Анатолий Максимович, я хочу взять с вас слово.

– Слово? Какое слово?..

– А такое… Слово чести. Слово офицера. Слово на то, что вы сейчас увидите и узнаете – будите хранить в строжайшей тайне! И до тех пор, пока я вам не разрешу её открыть. – Бердюгин поднялся.

– Хорошо, Игорь Васильевич. В моём слове можете не сомневаться. Я его даю. – Феоктистов тоже встал и, едва не по-пионерски, вскинул руку, скорее в шутку, ещё недостаточно серьёзно воспринимая слова Бердюгина.

Доктор, видимо понимая его, заходил по кабинету, пускаясь в объяснения.

– Я, почему к этому так щепетильно отношусь, Анатолий Максимович? Эта моя научная разработка, ещё не во всем совершенная, требующая ряд модернизаций и испытаний. Я даже моих коллег к сему предмету не подключаю.

– А меня, почему решили посвятить?

– Вас?.. – Бердюгин приостановился и загадочно улыбнулся. – Есть «почему». Но об этом позже. Есть у меня одна мысль… – он прошёл к сейфу, к невысокому белому ящику, стоявшему в дальнем углу за стеклянным шкафом.

Бердюгин открыл его и достал один за другим два чёрных футляра: один – от бинокля, другой – продолговатый, похожий на студенческий туб, длиной сантиметров шестьдесят. Бинокль повесил на плечо, а цилиндр подал Феоктистову.

– Берите и пойдёмте. Только осторожно, не выроните.

Закрыл сейф, и направились из кабинета.

Они вошли в траурный зал, где стояла справа тумба, обитая красным, уже потёртым бархатом, – место для гробов и оплакивания усопших. Вдоль стен – ряд стульев и спаренных кресел. Прямо и слева две широкие двухстворчатые двери: секционная и холодильник. За дверью секционной был маленький коридорчик, в котором стояла кушетка, застеленная простыней. Бердюгин положил на неё футляр бинокля и закрыл за собой двери коридора на ключ.

Вернулся. Принял от Анатолия туб, положил его на кушетку. И стал по очереди раскрывать футляры. Из футляра бинокля на простыни легла одна половинка от бинокля ночного видения. Затем из тубы Бербюгин извлёк чёрный, обклеенный дерматином, цилиндр, у которого с обеих сторон были стекла и с одного конца – защёлки, крепления для монтажа. К цилиндру подведены два проводка с небольшим разъёмом.

Доктор снял с окуляра бинокля заглушку и прикрепил к нему трубу при помощи четырёх защёлок. Из футляра бинокля, из его второго отсека, достал четыре цилиндрических батарейки, стянутых синей изолентой, и положил их в карман своего халата. Собранный прибор подал Феоктистову.

Анатолий принял, с интересом и осторожностью стал осматривать его, покачивать на руках, как бы взвешивая: прибор был лёгок вопреки ожиданиям.

И молчание Бердюгина, даже какое-то торжественное, сосредоточенное, чёткость в движениях при сборке прибора, и не обычная обстановка, помещение, в котором должно произойти нечто загадочное, – всё это на Анатолия действовало возбуждающе. И в то же время заставляло подчиняться, не задавать лишних вопросов, ходить и двигаться с величайшей осторожностью, задерживая в себе дыхание.

И он действительно готов был не дышать, словно боялся вспугнуть тишину, в которой где-то существуют души умерших. Сказки, рассказанные Бердюгиным, однако отложившиеся в подсознании, и эта часть мозга, может быть, в его десятитысячной дольке, в нейроне, даже, может быть, в каком-нибудь дендрите или в эфемерном нервном окончании, диктовали ему свою волю, вопреки, казалось, здравому смыслу.

Они вошли в саму секционную. В помещении было темно. И эта темнота ещё более усилила напряжение, даже, пожалуй, мистический страх. Анатолию стало немного жутковато, по спине пробежали холодные мурашки.

Бердюгин же действовал по-хозяйски быстро, прошёл куда-то вглубь помещения и включил в углу над стеклянным столиком бра, висевшее на стене. Теперь секционная была тускло освещена. Небольшая глухая высокая комната без окон, стены от пола до потолка обложены белой кафельной плиткой. В центре стоял операционный стол, на котором лежал покойный. Над столом висел большой светильник из пяти-шести ламп.

– Анатолий Максимович, – негромко позвал Бердюгин.

Феоктистов подошёл. Доктор забрал у него прибор.

– Пока посидите, – показал на один из двух стульев, стоящих у столика.

Феоктистов сел. Другой стул Бердюгин взял, развернул и сел на него верхом. Достал из кармана маленький разъём с проводками от батареек, подсоединил его к разъёму прибора. Затем, поставив локти на спинку стула, приложил прибор к глазу, как подзорную трубу. Какое-то время наводил резкость, вращая окуляр бинокля. Щёлкнул тумблерком на приборе и замер.

Замер и Феоктистов, глядя то на Игоря Васильевича, то на труп. В сумеречном свете лицо доктора казалось восковым.

Наконец Бердюгин отклонился от окуляра и пальцем поманил Анатолия. Сам поднялся со стула. Анатолий прошёл и сел на освободившееся место. Доктор передал ему прибор и негромко сказал:

– Толя, не волнуйтесь, не дёргайтесь, держите прибор ровно. Наведите его на труп… Смотрите и ничего пока не говорите. Не будем мешать процессу…

Анатолий припал к окуляру. Замер…

Перед его взором лежало тело, а над ним висело оранжевое облако, светящееся и слегка покачивающееся, словно его раскачивали удары сердца – ритмично: тук-тук, тук-тук… Он даже как будто бы услышал эти удары, и оттого стало вновь жутковато, и по спине вновь пробежал холодок. Анатолий невольно поёжился.

В облаке происходило движение: нижний слой перетекал в верхний, верхний – в нижний. И тот слой, что оказывался в верхней части, словно фосфоресцируя, испарял из себя искрящиеся частицы и перекатывался вниз. Происходило что-то, напоминающее кипение, только тут процесс протекал медленнее и красиво, с феерическим эффектом.

Световая гамма над трупом была не везде одинакова. У ступней ног, со стороны которых Анатолий вёл наблюдение, она казалась насыщенной розовым цветом. И он, заметив это, с иронией подумал: «Душа через пятки выходит!..»

Примерно такой же цвет был и над головой. Он источался откуда-то из середины лба, как будто бы из третьего глаза, курился тонкой струйкой так же, как из ступней ног, из пяток.