Читаем без скачивания Чувство капучино - Надя Де Анджелис

– Разве в голливудских фильмах мало секса и насилия?

– Да, но оно какое-то другое, поприличнее! А по сериалу можно подумать, что итальянцы только и делают, что…

Бруно расплывается в широкой улыбке. Он, кажется, польщен.

Кормят изысканно, и даже чересчур. Я не очень привыкла к таким сочетаниям – лук-порей с изюмом и орехами, картофель с грушами, треска под ванильным соусом. Зато нашу икру сметают на ура!

И вот оно, открытие вечера. Становится понятно, почему у Беверли совсем нет морщин. Она ест, закинув голову назад и выдвинув подбородок вперед, но несмотря на это из ее незакрывающегося рта то и дело выпадают кусочки еды.

– Чертов ботокс! – сочувственно говорит Джулия. – Бедная, давай я тебе повяжу салфеточку!..

Видно, что Майкл и Эдвина чувствуют себя неловко. Все-таки англичане – очень чопорный народ! Поэтому Майкл торопливо задает мне вопрос, которого я так боялась: чем я тут собираюсь заниматься?

– Учить итальянский, – отвечаю я бодро.

Неожиданно мои слова вызывают взрыв хохота.

– Мы все его учим, – Джулия утирает слезу, – я, например, уже лет шесть! Толку-то…

На обратном пути мне делается так грустно, что я заявляю Бруно, что мне нужно прогуляться – одной. Слава богу, он понимает такие вещи. Одной так одной.

Гулять так, как я привыкла, в Триальде невозможно, потому что тут нет ни одной горизонтальной дорожки. Либо надо карабкаться вверх, и я задыхаюсь, либо спускаться вниз – так круто, что боюсь упасть. Камни вылетают из-под ног, которые так и норовят подвернуться. Некоторые улочки настолько узкие, что сквозь них может просочиться только один человек. Некоторые чуть пошире – небольшая телега, наверное, проезжает. Но не машина. Очень тихо. В свете фонарей мечутся черные тени. Они меня нервируют: хоть и летучие, но все-таки мыши. И еще мне очень не нравятся арочки-перемычки, которыми многие здания соединены. Кажется, именно насчет такой штуки Джулия ругалась с Артуро. Интересно, зачем они нужны? Это же опасно: не дай бог, вылетит кирпич и ударит кого-нибудь по голове.

Кое-где сквозь закрытые ставни светятся окна – стало быть, там кто-то живет. Но таких домов очень мало. В других, видимо, живут только летом – вокруг расставлены кадки и горшки с засохшими цветами. Но абсолютное большинство зданий в Триальде – развалины без окон и дверей, а кое-где и без крыш. Романтично, готично и очень грустно. Я не привыкла существовать посреди умирающей красоты. В Москве из офисного окна я смотрела на другой точно такой же офис, в котором за точно таким же столом сидела точно такая же девушка, с которой мы однажды пришли на работу в одном и том же свитере с одной и той же распродажи. А дома перед моими окнами раскинулись серые корпуса завода имени Хрипачова, в которые каждое утро втекала многотысячная человеческая масса, а вечером вытекала обратно. И я никак не могла предположить, что поселюсь в совершенно других декорациях: ошеломительно красивых, но бесконечно печальных…

А вот и главная площадь Триальды – маленькая, круглая, посередине из цветной гальки выложено трехголовое чудище типа дракона. Возле красивого дома с балкончиком торчат каменные пеньки. Табличка гласит, что некогда тут был древнеримский языческий храм, а это – остатки его колонн. Еще тут есть скульптура: черная старушка с метлой что-то помешивает в котелке. Нетрудно догадаться, что это памятник ведьмам, о которых Бруно рассказывал детям на нашей свадьбе.

До сих пор мне не встретился ни один человек, но теперь я вижу женщину, которая стоит на большой террасе и курит. Она меня тоже видит и даже окликает:

– Синьора! Синьора! Добрый вечер!

Как приятно, что я уже могу вежливо поздороваться по-итальянски! Но вот получится ли поддержать разговор?

– Синьора, скажите мне, только честно: вы не беременны от моего внука?

Я оглядываюсь по сторонам, но она точно обращается ко мне – больше на улице никого нет.

– И еще я обязательно должна знать: ваши дети умерли или еще нет?

Я что есть духу мчусь домой. Мне срочно нужно выучить итальянский.

Что каждый культурный человек должен знать об итальянском кофе

Эспрессо – два глотка очень крепкого черного кофе в маленькой чашке. Если сказать просто ун каффе или каффе нормале («один кофе», «нормальный кофе»), то получишь именно эспрессо. Называется он так потому, что готовится очень быстро.

Ристретто – один глоток крепчайшего черного кофе. Доппьо ристретто – два глотка того же самого.

Каффе ин ветро – кофе не в чашке, а в стаканчике. Считается, что стекло меняет его вкус.

Лунго – черный кофе, слегка разбавленный горячей водой. Вариант: ун по лунго, то есть воды – чуть-чуть.

Американо – более лунго, чем лунго. То есть воды еще больше. В плохих барах ее льет в кофе бармен, в хороших клиент получает кувшинчик и может доливать воду самостоятельно. Из баров, где американо варят уже жиденьким, нужно бежать не оглядываясь.

Капучино – кофе с молоком и молочной пеной. Родственные слова – капюшон, а также монах-капуцин.

Скьюмато – кофе с молочной пеной, но без молока.

Корретто – «скорректированный» кофе. «Исправляют» его граппой или коньяком. Считается, что крепкий алкоголь нейтрализует бодрящее действие кофеина.

Декаффеинато – кофе без кофеина. Зачем, спрашивается, его пить? А чтобы желудок закрылся после еды.

Каффе маккьято – кофе с «пятнышком», то есть с каплей молока. Не путать с латте маккьято – молоко с каплей кофе. В России такой вариант именуется просто «латте», но если в итальянском баре заказать латте, то получишь стакан молока, без кофе.

Каффе фреддо – холодный кофе. Разновидность – каффе шакерато, холодный кофе, взбитый в пену.

Мока – кофе, сваренный в гейзерной кофеварке.

Маррокино – версии расходятся. Чаще всего под этим названием скрывается кофе с какао и молоком. Иногда – капучино наоборот: сначала молоко с пеной, потом кофе.

Орцо – ячменный кофе, то есть вообще не кофе.

Глава третья

Февраль. Неэффективный менеджер

Итальянский язык дается мне мучительно. Теоретически можно было бы его и не учить: все живущие в Триальде иностранцы как-то обходятся английским. А ведь у меня, в отличие от них, есть персональный переводчик в лице Бруно. Но все-таки каждое утро, почистив зубы и позавтракав, я усаживаюсь за письменный стол и начинаю заниматься. Сначала я хотела взяться за какое-нибудь сложное классическое произведение, вроде «Божественной комедии» Данте, но Бруно посоветовал начать с еды:

– Совсем не возвышенно, зато быстро почувствуешь прогресс и тебе захочется учиться дальше.

Итак, поехали.

Антипасти – это закуски. Анти – «против», пасто – «блюдо». Спрашивается, против чего эти блюда? Бруно объясняет, что по-итальянски анти – это еще и «перед», например, антикамера – это передняя, прихожая. «Антипасти сами лезут в пасти», – сочиняю я свое первое итальянское стихотворение, и слово укладывается в голове. Однако так и норовит с чем-нибудь перемешаться. Надо еще запомнить, что пасто – это совсем не то же самое, что паста – макаронные изделия, хотя и то и другое – еда. И уж совсем ни при чем оказывается зубная паста, по-итальянски она называется дентифричо. Кое-как, но можно запомнить по аналогии с дантистом. А вот томатная паста будет либо кончентрато ди помодори – то есть помидорный концентрат, либо пассата — томатное пюре. Разницы между тем и другим лично я не вижу, но Бруно утверждает, что она огромна – рецепты совершенно разные. Хотя в чем именно разные, он сказать не может, потому что и то и другое покупается в магазине.

Едем дальше. Суп – минестра. Он, как и макароны, относится к первым блюдам, но едят его намного реже. Суп есть в меню далеко не каждого ресторана, и никто не считает его панацеей от гастрита и язвы, как в России. А вот макароны каждый итальянец ест практически каждый день, часто два раза – на обед и на ужин. Но никогда в качестве гарнира. Гарнир – это овощи. Или, с некоторыми блюдами, полента – кукурузная каша вроде молдавской мамалыги, только такая крутая, что ее режут на квадраты, а их потом обжаривают, так что готовая полента больше похожа на гренки из черного хлеба, а не на кашу. Десерт – дольче, то есть «сладкое». Тоже легко запомнить, потому что Бруно уже научил меня выражению дольче фарниенте — «сладкое ничегонеделание», – это то, чем я бы хотела заниматься всю оставшуюся жизнь.

В таком духе мы с Бруно упражняемся целый час. К концу занятия у меня складывается ощущение, как будто я мозгами ворочала мешки.