Читаем без скачивания Безмолвная - Райчел Мид

Старейшина Лянь смотрит на него скептически, но все же пожимает плечами:

«Я это позволю».

За холодной маской я вижу в ее глазах мимолетное сожаление. Возможно, ее первоначальное решение выгнать Чжан Цзин было порождено не столько жестокостью, сколько необходимостью. Старейшина Лянь сожалеет о том, что случилось с моей сестрой, но почему-то это только ухудшает дело.

Только теперь я до конца осознаю, что сейчас сделала. Моя сестра – служанка? Не просто служанка – уборщица? Мы так давно стали подмастерьями-художницами, что я начала воспринимать этот образ жизни как нечто само собой разумеющееся. От нас много требуется, но наша работа престижна. Мы можем гордиться тем, что наше ремесло делает жизнь в поселке упорядоченной и что спустя сотни лет наши потомки будут смотреть на наше творчество и извлекать из него уроки. Наше искусство останется, даже когда все мы уйдем. Мы заслуживаем почтительного отношения окружающих – такое, какое сегодня я видела от прислуги на кухне. Я внезапно представляю себе, как Чжан Цзин унижается так же, как они, – кланяется и старается не встречаться с художниками взглядом. Что еще хуже, я представляю себе, как она моет полы или выполняет еще какую-то недостойную работу.

Я вижу во взгляде Чжан Цзин отчаяние, но тем не менее она моментально дает подобающий ответ. Она трижды кланяется Старейшине Чэню.

«Спасибо, Наставник. Это большая честь. Я буду исполнять мои новые обязанности с таким же достоинством, как и прежде».

У меня сжимается сердце. Честь? Тут никакой чести нет, но я хотя бы смогу спокойно спать, зная, что у сестры есть крыша над головой и еда. Старейшина Чэнь отсылает нас взмахом руки. Поклонившись, мы выходим в коридор и идем к спальне для девушек.

«Не тревожься, – говорю я Чжан Цзин. – Как только твое зрение восстановится, тебе вернут место подмастерья».

Она останавливается и грустно качает головой:

«Фэй, мы обе знаем, что этого не будет. Мне надо смириться с моей жалкой судьбой».

«Жалкой? Но ты же там их благодарила!»

«Конечно, – отвечает она. – Мне пришлось, чтобы не уронить твоей чести, после того, как ты за меня попросила. Но я бы предпочла достойно уйти и отправиться в шахты, а не ютиться в тени моего прежнего положения».

Словно подтверждая ее слова, мимо нас проходит слуга с метлой, убирая грязь, принесенную ногами подмастерьев. Звук, который издают прутья метлы, довольно интересный, но я так расстроена и возмущена, что не могу над этим задуматься. Я могу понять разочарование Чжан Цзин, но как она может предпочесть оказаться на улице?

«Для тебя это хорошее место, – настаиваю я. – Ты здесь будешь в безопасности. Сыта. Защищена».

«Ну, это хоть что-то, – говорит Чжан Цзин. – Так мне хотя бы больше не придется врать, и работать здесь я смогу еще долго, даже если зрение и дальше будет ухудшаться. А потом мне все-таки придется искать другое место».

«Не надо так говорить! – протестую я. Я не в силах вынести эту мысль. – Пока мы вместе, все будет хорошо».

«Надеюсь», – отвечает она и крепко меня обнимает.

Когда мы возвращаемся в комнату, там нас ждет еще одна служанка.

«Мне велели показать тебе твое новое жилье, – объясняет она Чжан Цзин. – Теперь ты будешь спать со слугами».

Прежнее спокойствие Чжан Цзин превращается в смущение. Она краснеет. Остальные девушки замирают и глазеют на нас, изумленные этим известием. Я с трудом сдерживаюсь, чтобы от ярости не замахать кулаками или лягнуть что-нибудь. Высказывая свою просьбу, я такого не ожидала. Мало того, что Чжан Цзин понизили статус, теперь ее от меня забирают! Кто о ней позаботится, если рядом не будет меня? С тех пор как умерли наши родители, мы с ней были неразлучны. Как я могу жить дальше без нее – тем более в такой необычный и пугающий момент? Как мне справляться с этим полчищем звуков, которые на меня сыплются, если я не смогу опираться на нее?

Чжан Цзин высоко держит голову, собрав всю свою гордость до последней крохи. Она складывает свои немногочисленные вещи, не реагируя на скрытые разговоры, которые то и дело вспыхивают среди наших однокашниц. Мне хочется заставить их всех замолчать, сказать, что это – временно… Но я ничего не могу ни сказать, ни сделать. Служанка уводит Чжан Цзин. Сестра дарит мне прощальную теплую улыбку и скрывается за дверью, и впервые в жизни я чувствую себя по-настоящему одинокой.

Глава 4

Этой ночью мне снится, что я оказалась в доме, где на стенах вырезаны хризантемы – такие же, как на том пеньке. Резьба красивая и сложная, но совершенно не функциональная. Восхищаясь этим фантастическим домом, я снова не могу отделаться от ощущения, будто что-то меня зовет. Кажется, будто из моей груди выходит канат, который куда-то тянет. Это очень странно, но хотя бы этот сон тихий и дает мне передышку от шумов, которые бомбардировали меня весь день.

Новый набор звуков пробуждает меня ото сна – последовательность отрывистых звуков, возникающих одновременно, снова и снова, и с огромной частотой. Я сажусь на постели, пытаясь определить их источник. Слабый утренний свет, проникающий в окна, очень тусклый, и серое небо дает мне ответ. Это – звук дождя, бьющего по зданию.

Когда я иду со всеми завтракать, живот у меня сводит спазмами. Мне и хочется, и страшно увидеть Чжан Цзин. Ее отсутствие причиняет мне боль, как незаживающая рана, и в то же время я боюсь увидеть ее в принятой новой роли. Однако, что бы ей ни поручили делать, это не включает в себя нашу с ней встречу. Я отправляюсь в студию помогать остальным завершать отчеты, после чего мы проделываем наш обычный путь к центру поселка и расходимся по наблюдательным постам.

Когда я подхожу ко входу в шахты, дождь уже прекратился, что немного радует. Погода по-прежнему сырая и унылая. Болезненно переживая за сестру, я сижу на пеньке и прикасаюсь к резным хризантемам, вспоминая сон этой ночи. Голова у меня тоже болит: все утро пришлось терпеть лавины новых звуков. Вчера я ходила в библиотеку, пытаясь найти сведения о том, что именно могло вернуть слух, а теперь гадаю, нет ли способа снова от него избавиться. Не могу понять, почему наши предки считали слух таким чудесным, почему так горевали о его исчезновении. Он раздражает и отвлекает, мешает на чем-то сосредоточиться. Как эти дополнительные воздействия могут чем-то помочь в жизни?

И, что еще более непонятно, почему это происходит именно со мной? В давних рассказах говорится, что люди начали глохнуть группами. Если способность слышать к нам возвращается, то разве это не должно происходить одновременно со многими людьми? Вчера перед сном в студии я внимательно просмотрела дневные отчеты и даже поспрашивала других подмастерьев, не происходило ли днем чего-то необычного и не замечали ли они каких-то странных рассказов. Я списала это на любопытство из-за того, что сама пропустила наблюдения, но втайне я надеялась, что, может, другие переживают то же, что и я, и что мне можно будет заговорить об этом и добиться хоть какого-то понимания.

Я по-прежнему не знаю, что делать. Следует ли рассказать об этом Старейшинам? Не сочтут ли меня безумной? Порой начинает казаться, что, возможно, я и правда сошла с ума. Конечно, мои ощущения совпадают с тем, что нам известно о звуке и слухе, но, может, мне просто кажется, будто я все это испытываю? Может, какая-то давняя легенда задержалась у меня в подсознании, а теперь вот так дает о себе знать? По правде говоря, это объяснение кажется более убедительным, чем то, что я внезапно стала единственной, чудом обретшей слух.

Засасывающая меня черная воронка тревог замирает на месте, когда я слышу то, что уже стала опознавать, как звук шагов и движений людей. Я поднимаю голову, пытаясь определить его источник, и понимаю, что он доносится от входа в шахту. Я вскакиваю на ноги и спешу подойти, как раз успевая увидеть, как появляется группа рабочих. Они несут что-то… Нет – кого-то. Я отступаю, чтобы дать им дорогу, и в ужасе смотрю, как они кладут на землю Бао. Кто-то знаками просит воды, но другой качает головой и говорит: «Поздно». У Бао закрыты глаза, на виске – кровь, свежая кровь, а не след вчерашней раны. Он не шевелится.

Во мне поднимается какое-то чувство, но я продираюсь сквозь него, зная, что у меня есть свои обязанности. Похлопав по плечу одну из работниц, я спрашиваю:

«Что случилось?»

Она кланяется, отдавая дань уважения мне и моей роли, и только потом отвечает:

«Кусок стены стал неустойчивым. Бригадир повесил плакат с предупреждением, чтобы мы туда не подходили, но Бао его не увидел».

Кто-то проталкивается сквозь толпу. У меня сжимается сердце: я узнаю Ли Вэя. Он останавливается, стирает со лба пот и жадно озирается. Его черные глаза смотрят пристально и встревоженно. Увидев отца, Ли Вэй на удивление быстро устремляется к нему и опускается рядом со стариком на колени. Если накануне Ли Вэй был полон жара и негодования, то сегодня он – воплощение нежности и сострадания. Едва дыша, я смотрю, как он ласково прикасается к лицу Бао, надеясь, что тот отреагирует. Меня охватывает нестерпимое желание броситься утешать Ли Вэя, но я остаюсь на месте. На его лице быстро появляется выражение безнадежности: он понимает то, что остальные уже осознали. Бао больше нет. Безнадежность сменяется смесью ярости и горя. Ли Вэй сжимает кулаки и открывает рот.