Читаем без скачивания Охотники за алмазами - Георгий Свиридов

В той шкатулке, на бархате, обложенный ватой, лежал прозрачный кристалл, который искристо вспыхивал на солнце. То был один из трех первых уральских природных алмазов.

Открытые в 1829 году на Урале первые алмазоносные россыпи, к сожалению, так и не стали алмазной кладовой российского государства ни тогда, ни через семьдесят лет, когда на весь мир загремели алмазные трубки Южной Африки у города Кимберли, ни в наше время. В уральских россыпях алмазов находят очень мало. А что касается кимберлитовых трубок — коренных месторождений, то до сих пор не нашли ни одной.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Михаил Нестерович Бондарь родился и вырос за многие тысячи километров от Нюрбы, от таежной глухомани, в тех благодатных южных краях Украины, где и в конце августа еще пышет полной силой долгое и щедрое лето. Нет, он не был горожанином и в городе не бывал, хотя село Хотимля и находилось неподалеку от Харькова, в Волчанском уезде, как именовался район до революции. И родители редко ездили в тот большой город, где трубы прокоптили небо так, что, как выражался отец, Нестер Евдокимович, «дыхнуть нечем».

Что правда, то правда — сельский человек всегда чувствует себя неуютно в городе, где тесные улицы да дома стоят впритык друг к дружке. То ли дело у них в селе! В куще зеленых садов стоят чистенькие и аккуратненькие, любовно выбеленные и подведенные у фундаментов черной сажею домики, или как там именуют на украинский лад — хаты, крытые соломой. Тут же рядом и огород, и сад, и до поля рукою подать.

У Михаила Нестеровича на всю дальнейшую жизнь сохранились самые теплые воспоминания о тех далеких, ушедших навсегда, мальчишеских годах, когда он с ватагой также босоногих и загорелых до черноты хлопчиков носился по пыльной сельской улице, играя в казаков и разбойников, забирался в глухие уголки густых садов, купался в мелководной речушке, где в тихих заводях водилась рыба.

Впрочем, в глухие уголки садов прятались не только во время детских игр. Маленький Мишка помнил, как в село врывались банды то белых, то зеленых, то каких-то голубых «блакитных», а то и вовсе черных, «армии батьки Махно», помнит и чеканные колонны германских войск, оккупировавших Украину. Бурные то были годы. Революция, гражданская война прокатились волнами через небольшое село, оставляя виселицы, трупы убитых да черные пепелища от сожженных домов… Но навсегда запомнилось десятилетнему мальчишке августовский солнечный день, когда проходили, сделав краткую остановку, кавалерийские части красных конников. Они смели всех разномастных и разноцветных, разгромили банды и двигались на юг, к Крыму, добивать Врангеля…

В их доме, где бедность не пряталась по углам, но всегда было чисто и уютно, остановился красный командир. На нем были красные суконные галифе и кожаная тужурка, он весь был перетянут новыми ремнями. Но не одежда поразила Мишку, а сабля командира, вернее, эфес сабли. В нем таинственно мерцали цветные камешки — один красный и три голубовато-зеленых, вставленные искусным мастером в рукоятку. Зелененькие, как у мамки в серебряном колечке, что надевает по праздникам.

«Нравится? — спросил командир, поглаживая ладонью эфес.

— Ага, — ответил Мишка и, осмелев, робко попросил: — Можно потрогать?

— А отчего же нельзя, — командир улыбнулся и протянул рукоятку сабли.

У Мишки перехватило дыхание от радости. Он никогда еще в жизни не дотрагивался до таких важных солдатских вещей, как боевая сабля, а тут еще особенная — с камешками. Видать по всему, дорогими. Не будут же всякие, каких полно на речке, вделывать в саблю.

— Ух ты! — Мишка водил пальцем по округлым, красиво обточенным камешкам, по витой серебряной с золотыми вставками рукоятке боевого ценного оружия, и душа его таяла от восхищения и гордости. — Какая шашка!.. И эти… они, ух!.. горят как!..

— В бою добыл. С одним офицером схлестнулись. Дрался как черт! Но я одолел, потому как правда на нашей, рабоче-крестьянской стороне, и мы всех буржуев загоним, в печенку и душу их!..

Конники ускакали, а в глазах у мальчишки навсегда остались те таинственные камешки, вставленные красиво в рукоятку сабли. И в свободные минуты, когда удавалось побыть на речном берегу, Мишка стал меньше нырять и плавать, а все больше стал бродить по песчаному откосу да высматривать разные красивые, на его взгляд, камешки, черепки посуды да шлифованные песком осколки бутылочного стекла.

— Ну, что ты, бисова дытына, опять каминня в хату натаскал, — серчала мать, Анна Кондратьевна, выметая из-под лавки Мишкины «сокровища».

Братьев и сестер у Мишки было много, но никто из них почему-то не видел красоты в тех черепках и камешках, найденных Мишкой, и каждый из них лишь из чувства солидарности поддерживал увлечение брата. Младшие сестренки, конечно, охотно сопровождали Мишку, но чуть повзрослев, они мастерили самодельные куклы, им по душе приятнее играть в «дочки-матери».

Болезнь камнем, если она действительно захватывает человека, то становится его судьбой, ибо нет от нее избавления и нет от нее лекарства. Она вселяется в человека и живет с ним до конца отпущенных ему дней. В школе он узнал, что есть такая наука мудреная — «геология», что изучает она все, что есть ценные и цветные камни, что лежат и наверху, и глубоко под землею, разные полезные ископаемые — и руду для железа, и уголь, что из Донбасса возят, и мазут, что по-научному нефть называется, и всякие важные редкие богатства — золото, серебро и самую что ни есть дорогую платину.

Когда Михаил окончил школьное обучение, дома собралась на совет вся родня — надо решать дальнейшую судьбу парня. Михаил стоял на своем:

— Поеду учиться на геолога.

Журили его и стыдили, что, дескать, в городе ничего путного из него не выйдет, тем более вдали от родительского глаза и без родственников. Предлагали ему на выбор разные места учебы, близкие от дома, где можно получить уважаемую и нужную для крестьянского общества специальность: такую, как, скажем, агронома (вона как живет Митрий Анисович, дом — полная чаша!) или, скажем, выучиться на ветеринара — так сразу станешь первейший человек в селе.

— Живность, она как и человек, тож ее болесть косит, — уговаривал дед и вздыхал: — И меня б ты на старости годов подлечил малость… Я ж всю жисть при скотине был.

Но Михаил упрямо твердил свое. Отказался даже от серьезного предложения вожака комсомольской ячейки, парня тертого и служившего в Красной Армии, троюродного брата по материнской линии. Василь сообщил, что пришла бумага и надо послать одного молодого грамотного парня учиться на тракториста.

Трактористов в селе еще не было. Но трактор видели — ехал по большаку, тарахтя и пуская колечки дыма, в соседнее большое село, где уже существовала крестьянская коммуна. Старики и бабы охали, а мужики завистливо толковали об этой железной коняге, которая без еды, на одном керосине, может зараз четыре плуга тащить.

Михаил отказался и от этого почетного предложения. Потупившись, он твердил одно и то же:

— Поеду учиться на геолога.

Переубедить его не удалось. В конце концов родня пришла в общее соглашение — пусть идет по этой самой не понятной никому на селе мудреной науке, хотя и отцу и матери стыдно будет кому сказать, что такой крепкий и ладный парень, умом не тронутый, занимается непутевым делом — камни разные ищет да через увеличительное стекло разглядывает.

Придя к такому единому соглашению, родня занялась решать другой не менее важный вопрос: в какую именно сторону податься Михаилу, чтобы познать свою каменную науку. В Донбассе, в Юзовке, там больше учат по углю. В Кривом Роге — по руде для железа. В далеком Баку — нефть, ее из-под земли трубами достают. Потом решили, что одно место по камню главное на земле есть, это Урал. Там и горы, там цветные камни, хоть по горло завались ими, смотри — не хочу! — и живут люди ученые и умельцы по работе с камнями.

И Михаил Бондарь, благословленный родней, в ту же осень поездом отправился на далекий Урал, в Свердловск, поступать на учебу, пробиваться самостоятельным путем в люди.

Учеба давалась легко. В Политехническом, на геологическом факультете, собрались в основном такие же, как и Михаил, молодые люди, заболевшие на всю свою жизнь «каменной болезнью». Наглядные пособия находились рядом — весь Урал, как гигантская кладовая, раскрывал свои богатства.

Лекции, семинары, самостоятельные работы в лабораториях, шумные споры в общежитии о том, как строить новую жизнь, что брать из доставшегося им после революции «наследия прошлого», выбрасывать ли за «борта современности» буржуазно-дворянского Пушкина и других, из той же компанийки, да можно ли и допустимо ли, исходя из рабоче-революционной основы, надевать рабфаковцу шляпу и повязывать галстук — атрибуты загнивающего капиталистического мира?