Читаем без скачивания УГОЛовник, или Собака в грустном углу - Александр Кириллов

– Кира, – робко позвал он, – ты прости, что я разбудил тебя вчера, когда пришел. Скажи, ты не сердишься?

– Не сержусь, – машинально ответила она.

– Значит, ты не спала?

Она медленно подняла голову и спросила:

– Что значит, не спала?

– Я разбудил тебя, – повторил Сивергин, не отпуская её взглядом.

– Я же сказала, что не сержусь.

Он допил чай, причмокнул.

– Вкусно. Где это ты выучилась?

Кира кивнула, что слышит, улыбаясь сама себе – сокровенно и радостно.

– Добрые люди научили. В доме отдыха, – добавила она уже безразличным голосом.

«А она действительно очень помолодела», – еще раз отметил он для себя. И никак не мог отделаться от впечатления, что видит её как бы впервые, будто они только вчера познакомились. Он мечтательно отстранился от всех привычных чувств и забот, их связывавших в течение десяти лет, и старался смотреть на неё чужими, как бы случайными глазами. И то, что он видел, ему очень нравилось.

– Кира, – невольно окликал он её и, смущенно улыбаясь, ничего не мог ей сказать.

В продолжение вечера, пока они слушали радиоспектакль, он смотрел на неё, не отрываясь, и всё представлял, что вот так – сидит он себе один, сидит, и вдруг видит: рядом с ним в кресле пьёт чай Кира. Разве это не чудо?

VI

Когда передача закончилась, Кира, словно очнувшись, сказала:

– Фу, какая гадость. Нельзя копаться в любви как в помойном ведре. Налей мне немного теплой воды.

– Кирюша, что ты собираешься делать?

– Хочу выпить таблетку. Бессонница, понимаешь?

– Нет. Кира, я тебе не позволю.

Он вытащил её из кресла, маленькую, почти девочку и, не отпуская, удерживал на руках. Она не сопротивлялась.

– Позволь, я только умоюсь, – вздохнула она. – Скажи, а горячая вода у вас бывает?

– Нет.

– А зачем же тогда в номере ванна?

– Это типовой проект. Здесь они считаются «люксами».

Андрей перестелил постель. Он ходил за Кирой как за тяжелобольной, готовый исполнить любое её желание, какую угодно прихоть, только бы не дать ей выпить эти треклятые таблетки.

– Только быстро и сразу спать. Я устала, мне всё еще нездоровится.

Кира легла в постель, шумно зевая в ожидании Андрея.

– Кира, – укоризненно покачал он головой, но заторопился и полез под одеяло.

Потом она сразу же отвернулась к стене.

– Опять дождь, когда он у вас кончится.

– Почему у вас? – не понял Андрей.

– Я хотела сказать: здесь, – поправилась Кира и, пожелав ему спокойной ночи, затихла.

А Сивергин лежал с открытыми глазами и думал об их жизни. Их отношения никогда не были страстными, но их ровность и длительность была им надежной защитой. Он привык видеть её в хлопотах, среди домашних забот, благодарной ему за привязанность к её мальчику, которого он усыновил, женившись на Кире, и не представлял себе другой жизни. И вдруг вчера ночью он с ужасом обнаружил, что, может быть, настоящей близости между ними никогда и не было. «Ерунда, – убеждал он себя, – ты просто переутомился, а она нервничает из-за сына, вот и всё, и вся разгадка». Её мальчик вырос, уехал учиться в Москву, ей одиноко без него, как ему здесь одиноко без Киры. Нервы, всё нервы. Вот и всё, и ничего другого. Но раньше, как было раньше? Кто у неё был до него? Никогда она не рассказывала ему о той жизни. Мальчик называл Андрея папой. А тот, настоящий отец, вычеркнут Кирой из памяти раз и навсегда. Нет, всё хорошо. И всё же временами, глядя на неё, он сознавал, что, к несчастью, был у неё не первым, и каждый раз заново переживал это.

Сивергин тяжело вздохнул, заложил за голову руки. «Спать, лучше спать».

Но прошло много времени, прежде чем он почувствовал, что не спит, не может уснуть. Он прислушался к дыханию Киры, и вдруг ему захотелось повторить то, что было между ними вчера. Он вздрогнул – так заколотилось в груди сердце. Он боялся сознаться себе, что нарочно ждал всё это время, когда Кира уснет. «Если она спала тогда, она и сейчас не проснется», – подумал он и осторожно дотронулся до её плеча.

Кира открыла глаза и недобро спросила:

– Тебе что нужно?

Сивергин обмер, притворившись, что случайно задел её во сне. Она села в постели, растрепанная и опухшая, тряхнула головой, будто старалась от чего-то отмахнуться.

Дай мне стакан воды и возьми у меня в сумке таблетки.

Он послушно сделал всё, что она просила, и снова лег.

– Не могу я здесь спать, – недовольно сказала Кира.

– А что тебе мешает?

– Город мне не нравится. Жёлтый, грязный, пять улочек, и дождь льет сутками.

– Я тебя не понимаю, – заволновался Сивергин, – причем тут город. Ты же ко мне приехала.

– И эта гостиница… Свихнуться тут можно.

– Дождь… Не может он лить вечно, – утешал её Сивергин.

– А я вечно здесь сидеть не собираюсь.

– Подожди недельки две – вместе и уедем.

– Что?! – подскочила Кира. – Две недели? Сегодня у нас что?

– Пятница.

– Так вот, в субботу и уеду.

– Так это ведь завтра.

– Да? Прекрасно, завтра и поеду. Это очень удобно. Утром в воскресенье я буду в Питере.

– Где? – он тупо уставился на неё.

– Ах, я забыла тебе оказать, меня пригласили в Питер. Подружка. Мы в доме отдыха познакомились. Если не съезжу сейчас, не выберусь никогда.

– Кира, милая, подожди. Надо всё обдумать. Нельзя же так.

– А что тут обдумывать – надо ехать.

– Ну, подожди еще хоть недельку, – умолял он, – зачем так спешить. Будем ходить в кино, за грибами… Что с тобой, Кира? Она молча сидела, не поднимая головы. А потом вдруг оттолкнула его локтем и такое начала говорить: что она замучилась тут, и мама её ждет, что он нарочно её взаперти держит, и так, можно сказать, всю жизнь ей поломал. Сивергин только хлопал глазами и, заикаясь, обиженно спрашивал: «Как я твою жизнь поломал, как?» Но Кира хваталась за грудь и кричала, точно в истерике.

Обиженный, раздосадованный, Сивергин успокаивал её, а сам думал: либо она и в самом деле серьезно больна, либо он бездушный, черствый человек. В кои веки у неё есть шанс побывать в Питере, а он держит её здесь ради своей прихоти.

– Хорошо, – упавшим голосом сказал он, – мы завтра это обсудим.

Кира выпила снотворное и потянулась через спинку кровати к подоконнику, чтобы поставить стакан.

– Ты зря пьешь таблетки.

– Зато спится от них хорошо.

За окном скрипел фонарь и мелко шуршал дождь.

Это был методичный, нескончаемый дождь, а город казался Андрею тесной душевой, в любом уголке которой, тебя буравили холодные острые струи. Днем дождь шел незаметно – ощущаясь лишь в том, как набухал влагою плащ или слетала с полей шляпы капля, как раскисали до жидкой грязи глиняные дорожки, как с гулким нутряным звуком сквозь чугунные решетки падали в редкие водосливы мутные потоки. Они затопляли проезжие дороги, образовываясь неизвестно из чего, будто выдавливаемые из земли тяжелой колонной самосвалов. К вечеру, когда жизнь города замирала, в привычные уличные звуки уже вплетался и шум дождя. С наступлением темноты он усиливался, перекрывая собой все остальные шумы, и вот уже сам расслаивался, делился: на хлюпанье в лужах, шуршанье в листве, дробный стук по металлическому козырьку над входом в гостиницу, журчанье из водосточных труб и вкрадчивый шорох по крышам и мостовой.

Сивергин приподнялся в постели и с надеждой посмотрел в окно.

– Нет, – в сердцах сказал он и откинулся на подушку, – нет. Будет назло мне лить весь месяц.

И надо же было, чтобы к ее приезду испортилась погода. А если бы это не она, а он к ней приехал? Разве ему было бы не всё равно – идет дождь или выпал снег? Она ведь к нему приехала. Но его всё равно нет в городе целыми днями, что же ей прикажешь – киснуть под дождем? И всё-таки, зачем она приехала? Зачем?

Сквозняк слабо шевелил штору, темные узоры копошились на полу и стенах как кучи муравьев.

«Пусть едет, – решил он, наконец. – А то, действительно, превращаешься с годами в ворчливого старика. Пусть едет», – смирился он, чем окончательно отравил себе завтрашний день. Теперь он только и будет думать: вот пройдет эта ночь, а завтра уже надо беспокоиться о билете, укладывать вещи…

«Страшно», – подумал он, и прислушался. Кира спала.

VII

На следующее утро Кира открыла глаза и радостно сказала:

– Как хорошо, я сегодня уезжаю.

Занавески на окне тепло желтели. Яркий луч золотил верх стёкол, пересекал по диагонали створ окна, не доставая до подоконника, белеющего в холодной тени.

При виде солнца, что-то радостно ёкнуло у Андрея в душе, но тут же болезненно заныло.

«Она сегодня уезжает».

Андрей осторожно приник к ней, шалея от её жаркого сонного тела, и в это время в дверь громко постучали.

– Кто это?

– Горничная, – хохотала Кира.

– Кира, проснулись? Это я, убираться пришла.