Читаем без скачивания Шпионы - Майкл Фрейн

Но ребята, как один, еще сидят по домам и обедают. Я обхожу весь Тупик. Даже трехколесный велосипед братьев Эйвери одиноко скучает в лужах машинного масла, все три колеса на месте – легкая добыча для немецких солдат, если им случится пройти мимо. Поскольку никого другого вокруг нет, я, возможно, перекинусь парой слов с Барбарой Беррилл. В самый неподходящий момент она всегда тут как тут, преувеличенно, по-девчачьи жеманничает и неестественно жестикулирует. Сегодня я с удовольствием облил бы ее еще большим презрением, чем обычно, но, как на зло, ее нигде не видно.

Я осторожно наблюдаю за домом Кита, надеясь услышать посвистывание мистера Хейуарда или уловить другие признаки того, что обед позади и жизнь пошла своим чередом. Ничего. Тишина. Лишь сдержанная безупречность самого дома, его естественное превосходство, которое прочим домам в Тупике остается лишь признать и относиться к нему с должным почтением. А теперь у этого дома появилось еще одно преимущество, не известное никому, кроме нас с Китом, – надежно скрытая в самой его глубине значительность, о которой никто никогда не догадается.

Хорошенький сюрприз ожидает всех обыкновенных, скучных жителей Тупика – мою мать, Берриллов, Макафи, Джистов, – и очень даже скоро!

Но еще больший сюрприз ждет, конечно, тетю Ди: когда на ее глазах полицейский слезет с велосипеда у дома миссис Хейуард, это будет означать, что теперь уже некому станет приглядывать за Милли или покупать для нее продукты. Тут меня осеняет, что Киту тоже придется несладко: его мать увезут, а он останется с папой, и они будут жить только вдвоем. Обед Киту будет готовить миссис Элмзли – естественно, если ее не арестуют вместе с матерью Кита. Однако, сам не знаю почему, я никак не могу представить, чтобы миссис Элмзли, усатая и бородавчатая, выставила к чаю шоколадную пасту. Да и позволит ли она мне остаться у них на чай?

До меня начинает доходить, что последствия нашего дознания могут оказаться для каждого из нас весьма огорчительными. Все совсем не так просто, как мне поначалу казалось.

Но, раз мать Кита шпионит на немцев, ничего не поделаешь. В войну приходится идти на жертвы. Терпеть лишения, чтобы выстоять.

До меня доносится свист. За углом дома Хейуардов я мельком вижу отца Кита, он направляется в сторону огорода. Отбросив нахлынувшие сожаления, я открываю их калитку.

– Вам, друзья мои, есть ведь чем заняться, правда? – заглядывая в приоткрытую дверь детской, спрашивает мать Кита; она идет к себе отдохнуть. Мы молча киваем. – Только сильно не шумите.

А мы сильно не шумим никогда. Но теперь не шумим вообще. В полной тишине, не глядя друг на друга, мы сидим на полу и прислушиваемся; наконец раздается негромкий щелчок: это закрылась отлично смазанная дверь ее спальни. Мы крадемся вниз, застывая на месте всякий раз, как скрипнет доска под ногами или перила под рукой. В прихожей Кит неслышно снимает с крючка зеркало, берет со стола фонарик и направляется к двери гостиной. Очень медленно поворачивает ручку и, обернувшись к лестнице, снова замирает.

Громко тикают массивные напольные часы. Больше – ни звука. Мне страшно хочется очутиться у себя дома.

Кит осторожно открывает дверь. В комнате царит еще более глубокая, ничем не нарушаемая тишина. Малейший шорох тонет в густом ворсе бледнозеленого ковра, в темно-зеленом бархате портьер и обивки. Неслышными шагами индейцев племени сиу мы подходим к письменному столу. Отражаясь в его полированной поверхности, поблескивает серебро: нож для разрезания бумаги, маленькая настольная лампа, пара колпачков для гашения свечей и множество фотографий в серебряных рамках, под разными углами с достоинством опирающихся на невидимые подпорки. Кит открывает обтянутые кожей створки пресс-папье.

Перед нами – девственная белизна промокательной бумаги, без каких-либо чернильных отпечатков. Кит откладывает зеркало в сторону и включает фонарик. Пристраивает его у самого пресс-папье – точно так, как описывается в прочитанных нами книжках; на стол, словно при заходе солнца, ложатся длинные тени. Склонившись к пресс-папье, Кит рассматривает его в лупу из набора юного филателиста. Медленно, двигаясь от середины к краям, дюйм за дюймом исследует промокашку.

Коротая время, я разглядываю фотографии в серебряных рамках. С одной из них, снятой немного не в фокусе, на меня серьезно смотрит девочка примерно наших с Китом лет. Она стоит в залитом солнцем саду, на ней длинные, до локтя, перчатки и широкополая летняя шляпка размера на три больше, чем нужно. Я догадываюсь, что это мать Кита, она строит из себя взрослую даму, в которую теперь и превратилась; я отчего-то конфужусь. Одной рукой она покровительственно обнимает другую маленькую девочку, на несколько лет моложе, которая держит куклу и смотрит на старшую снизу вверх, доверчиво и чуточку опасливо. Это тетя Ди, разыгрывающая из себя малолетнюю подопечную старшей сестры. Как-то неловко, почти стыдно разглядывать их такими беззащитными, без надежной коры взрослости; они по-детски что-то из себя изображают перед камерой, а тетя Ди по наивности и предположить не может, кем однажды станет ее старшая сестра; на душе почему-то становится горько.

Выпрямившись, Кит молча подает мне лупу. Я склоняюсь к пресс-папье и, подражая другу, медленно и методично исследую промокашку. На ней все-таки есть следы чернил, но очень бледные и запутанные – вероятно, отпечатки наложились друг на друга. Кажется, я могу разобрать некоторые буквы и пару слогов: вроде бы «четв» и «ли ты».

– Видишь? – шепчет мне в ухо Кит и тычет пальцем.

Я вглядываюсь в промокашку вокруг его гигантского ногтя. Пожалуй, можно различить восьмерку и двойку. Или же это тройка и вопросительный знак.

– Код, – шепотом объясняет Кит.

Он заносит обнаруженные буквы и цифры в журнал наблюдений, затем закрывает створки пресспапье. Я испытываю одно лишь облегчение: ура, операция завершена, и мы успеем убраться из комнаты, прежде чем проснется его мать или в дом вернется отец. Но Кит жестом останавливает меня; дознание еще не закончено. Он неслышно выдвигает из-под столешницы длинный ящик. Из серебряной рамки за нами внимательно наблюдает мать Кита, а мы склоняемся к ящику, чтобы исследовать его содержимое.

Фирменная красивая почтовая бумага… Конверты… Книжечки марок по два с половиной пенса… Все аккуратно сложено, вокруг много свободного места… Алфавитная записная книжка…

Кит вытаскивает ее и начинает листать. Записи сделаны четким каллиграфическим почерком. Аштоны (уборщики)… М-р и м-с Джеймс Баттеруорт, Марджори Бир, Бишоп (мойщик окон)… Кто такие м-р и м-с Джеймс Баттеруорт и Марджори Бир? Наверно, конспиративные имена… Доктор, дантист… Канцелярский магазин… На каждую букву алфавита в книжке всего по нескольку фамилий, в большинстве, видимо, местных лавочников. Есть тут и Хакналл (мясник), замечаю я… Но из соседей по Тупику не вижу никого, кроме м-ра и м-с Трейси… Кит рассматривает в лупу каждую запись и некоторые заносит в наш журнал.

А я тем временем опять смотрю на фотографии. Вот весело хохочут трое молодых людей в белых теннисных костюмах: это мать Кита и тетя Ди, а между ними по-мальчишески развязный дядя Питер. Поодаль виднеется четвертая фигура; знакомые стриженые, безжизненные на вид седые волосы и не сулящая ничего хорошего ироническая ухмылка – уже в точности те самые, что неизменно пугают меня. Та же четверка, но на пляже; дядя Питер стоит на голове, мать Кита и тетя Ди держат его за ноги. А вот строгая юная невеста, смущенно откинув с лица фату, стоит у церковной двери; длинный белый шлейф подвенечного платья аккуратно разложен перед ней на ступенях. Это мать Кита, она опирается на руку какого-то типа в сером фраке, над фраком змеится ироническая ухмылка.

Рядом с этой фотографией, явно в пару к ней, – снимок еще одной невесты, почти неотличимой от первой; она стоит вроде бы у той же самой церковной двери, и такой же шлейф точно так же разложен на ступенях. Впрочем, эта невеста чуточку пониже ростом, держится она чуточку смелее и выглядит почему-то более современно. Она опирается на руку, которую облегает серый рукав особого оттенка: на самом деле рукав вовсе не серый, а синий, я точно знаю – ведь это цвет формы военных летчиков. Рука принадлежит жениху с неизменно мальчишескими прической и улыбкой.

Мать и отец, тетя и дядя; вчетвером они наблюдают за нами из прошлого, пока мы пытаемся проникнуть в тайны настоящего и разрушить их последствия в будущем.

У задней стенки ящика Кит обнаруживает миниатюрный дневник. Меня вновь охватывает тревога. Надеюсь, мы не станем открывать дневник его матери? Чужие дневники читать нельзя… Но Кит его уже раскрыл и листает странички, а я заглядываю ему через плечо.

Здесь записей тоже мало: «Доктор… Д. рождения Милли… Занавески из чистки… Годовщ. свадьбы…» Несколько записей явно светского характера: «Бриджу Кервенсов… Родители Теда… Тед уехал на званый обед в О. X….» Очень много про К.: «У К. начинаются занятия (взять из чистки спортивную куртку, рубашки для крикета)… У К. день спортивных состязаний… К. к зубному…»