Читаем без скачивания Сестра моя – смерть - Николай Зорин

Глупости, глупости, дурацкие фантазии, скорее всего, она совсем не соответствует такой характеристике. Но как я ее узнаю?

Она сама меня узнает. Наверное, она меня видела.

Я посмотрела на часы – начало первого. Она меня уже ждет. До «Скорпиона» совсем недалеко, можно и пешком дойти, минут за пятнадцать неспешным шагом, так что не опоздаю. Впрочем, я и так не опоздаю: ждать она меня будет до шести. С двенадцати до шести – слишком большой интервал времени. Кто и зачем согласится торчать весь день в сквере, тем более на улице? Шантажист согласится. Преступник согласится. Человек в безвыходном положении согласится, если от этого будет зависеть разрешение его насущной проблемы. Из какой категории она, эта женщина?

Я вышла из квартиры, закрыла дверь. Вызвать такси или пойти на встречу пешком? Как безопасней? Если такси, придется довольно долго торчать у подъезда, на глазах у соседей, на глазах у охранника. Это не опасно, но неприятно. Зато водителя можно попросить подождать, и, если что-то пойдет не так, запрыгнуть в такси и уехать.

Если что-то пойдет не так, вряд ли я успею запрыгнуть. И вообще, ерунда это все, что мне может грозить среди бела дня на улице? Вряд ли это ловушка, к чему такие сложности? Хотели бы убить, убили бы и так. Пойду пешком, и все, пешком мне удобней.

Я вышла из подъезда, пересекла двор, оглянулась – никто вроде за мной не двинулся следом. Чего я боюсь, все хорошо! Обычный весенний день, ясный, солнечный, люди ходят… Пристроюсь-ка вон к той бабуське для пущей безопасности. Да нет, не для безопасности – для своего спокойствия.

Сумка старомодная – с двумя ручками, на защелке. Похожая была когда-то у моей бабушки, давно уже не использовалась, но и не выбрасывалась, висела в кладовке на гвоздике. Я любила щелкать застежкой. Звук получался такой смешной, чмокающий. Эту сумку потом мне бабушка отдала, увидела, как я «чмокаю», и подумала, что мне нравится сумка. А она мне совсем не нравилась, и я не знала, что стану с ней делать, но пришлось притвориться, что я очень рада. Мне в детстве часто приходилось притворяться, строить из себя этакую маленькую восторженную дурочку.

С бабуськой получается очень медленно, так я и до двух часов не доберусь. И по-моему, я ее смущаю: она на меня уже несколько раз оглядывалась, то ли с осуждением, то ли с опасением – может, думает, я хочу у нее сумку из руки вырвать, старомодную сумку на защелке?

Доковыляли до проспекта. Бабушка ринулась на другую сторону – наверное, от меня так резво дернула, надо было раньше от нее отцепиться. Боится: жизнь полна опасностей и людей с недобрыми намерениями. Я вот тоже боюсь. Боюсь и начинаю всерьез сомневаться, правильно ли делаю, что иду на эту сомнительную встречу.

Сомневаюсь, но все равно иду, никуда не сворачиваю, иду и иду. С каждым шагом сомневаюсь все больше, но иду и иду. Вот почти уже и дошла – ресторан «Скорпион»… Какая-то женщина идет мне навстречу, смотрит в упор. Ну да, лет сорока, в темном пальто, внешности вполне обыкновенной. Но мы же договорились в сквере! Да с чего я решила, что это она? Не отрываясь смотрит. Улыбнулась.

– Алена?

– Да, это вы?…

– Я знала, что вы придете!

Взяла меня под руку – мне это не очень понравилось, но я ничего не сказала: может, у нее просто манера такая, неприятная, но совершенно безопасная. Кажется, она мне обрадовалась, но тоже чего-то боится.

– Нам нужно поговорить, пойдемте куда-нибудь.

– Можно в сквер, – поспешно предложила я. – Или… Здесь при ресторане есть бар.

Главное – не садиться ни в какие машины!

– Не знаю, как лучше сделать. – Она растерянно посмотрела на меня, оглянулась. Боится, точно чего-то боится. Но значит ли это, что в таком случае мне ее опасаться не стоит?

– Давайте просто пойдем по улице. Разговаривать можно и на ходу.

– Да, да, да! Это самое разумное. – Она крепко сжала мою руку, я чуть-чуть отстранилась. – Вы ведь получили мое письмо?

– Нет, никакого письма я не получала.

– Не получали?! – Она так удивилась и одновременно так расстроилась, что мне стало ее жалко. – Но как же… Прошло десять дней, вы должны были получить.

– Не получила. – Я не стала объяснять ей, что не живу в квартире мужа, я вообще решила не спешить с объяснениями со своей стороны, сначала хотела послушать, что она мне скажет.

– Но почему тогда вы пришли?

– Вы же звонили, оставили сообщение на автоответчике.

– Получается, вы не в курсе… Боже мой, но почему не дошло письмо?!

– Вы по почте его отправили или электронкой?

– По почте. Я узнала ваш адрес в горсправке…

– Вот как! – Мне стало не по себе. Выходит, она, эта женщина, которую я вижу впервые в жизни, знает все мои «выходные данные». – Трудно, наверное, было раздобыть обо мне столько сведений? – Я насмешливо на нее посмотрела.

– Ну… – Она замялась.

– Ладно, не важно, – смилостивилась я. – О чем вы хотели со мной поговорить?

– Вот, вот, – женщина ужасно обрадовалась, – не важно, совсем не важно! Вы это сейчас поймете и простите меня. Я ведь из добрых побуждений. То есть сначала… Сначала сделала глупость, непростительную глупость, мне очень нужны были деньги, а потом поняла: да ведь это же преступление! И муж меня напугал, говорит: что же ты, дура, наделала? Вот я и стала исправлять. Узнала адрес, письмо написала. Жаль, что вы его не получили. Придется теперь все рассказывать сначала, а это так трудно!

Она вдруг вскрикнула и начала оседать, повисая на моей руке. Я не поняла, что произошло, по инерции прошла еще два шага, смутно раздражаясь на ее манеру ходить под руку и вот так вдруг повисать. Из-за этих-то моих двух шагов она упала не на спину, а ничком.

Как-то необыкновенно быстро вокруг нас собралась толпа, но я все не понимала, все пыталась ее поднять. И совсем выбилась из сил к тому моменту, когда приехала милиция. Меня оттеснили, куда-то повели. К милицейской машине – вот, оказывается, куда. Милицейскую машину мы уже проходили: это арест и старость. Сирена милицейской машины аккомпанирует признанию в убийстве. Нет, сначала следует признание – лжепризнание – и только потом… В любом случае милиция приезжает, когда происходит чья-то смерть – убийство или несчастный случай. Получается, эту женщину убили? Или опять это только несчастный случай? Не надо спешить делать признания, не надо спешить… Но вот меня уже сажают в машину, на меня смотрят таким же взглядом, как тогда Никитин. Я не виновата! Понимаете, я ни в чем не виновата. Я не убивала свою мать, я не причастна к смерти этой незнакомой мне женщины. Я…

Кто-то весь в белом – врач? – протиснулся к машине, открыл дверцу, оказался рядом со мной.

– Ей нужна помощь?

– Нам нужна! – грубо, раскатисто засмеялись рядом. – Приведите ее в чувство, и поскорее, нам нужно снять с нее показания, по горячим следам.

– Вы бы хоть не так откровенно… – интеллигентно-несмело возмутился врач.

– Что поделаешь, работа такая!

Мне дали таблетку и какую-то неизвестную успокоительную гадость в стаканчике. Врач ушел, машина поехала – сначала медленно, огибая толпу, а потом на нормальной скорости. Меня ни о чем не спрашивали, и я не решалась задать вопрос, что случилось с женщиной. А впрочем, это и так понятно, раз машина, – значит, смерть: убийство или несчастный случай, но при любом раскладе признают виновной меня.

Ехали мы не долго. Я думала, привезут в КПЗ, оказалось – в обычное отделение милиции. Может быть, она жива? Жива, несмотря ни на что? Под руку меня провели коридором – под руку! Не хватало только, чтобы опять… все повторилось. Голова закружилась. У меня там шишка и, возможно, сотрясение… Да, дело в этом. Или гадость в стаканчике оказалась слишком крепкой, в глазах все плывет… Я повисаю на чьей-то руке, я оседаю… Все повторяется, только мы поменялись местами: я оседаю, несчастный случай со мной.

– Сядьте.

К скамейке подвели и усадили, очень вовремя, иначе я бы упала… Ничком, если бы он не сразу понял, что происходит. Где-то внутри стало щекотно от смеха – все повторяется, – но я не могу рассмеяться. Мой проводник – или страж? – зачем-то достал из папки лист бумаги и теперь машет им у меня перед лицом.

– Ну как, вам получше?

Ах вот оно что, он меня в чувство приводит при помощи листка бумаги. Белая, писчая, формат А4, на ней минут через пять-десять – в зависимости от моего состояния – он начнет составлять протокол об убийстве или заставит меня писать чистосердечное признание. Ну что ж, это мы тоже уже проходили.

Засмеяться наконец получилось – и стало легче: я смогла вытолкнуть внутреннюю щекотку. Подошли еще двое. Смотрят на меня как на главное препятствие для своего счастья.

– Пройдемте в кабинет, – сказал один из вновь прибывших. – Алексеев, помогите девушке.

Алексеевым оказался тот, с грубым смехом, который меня сюда доставил. От его помощи я отказалась, самостоятельно встала, самостоятельно пошла. В кабинет мы вошли втроем.