Читаем без скачивания Откровения немецкого истребителя танков. Танковый стрелок - Клаус Штикельмайер

Если подумать, Менне считал одним из своих главных свойств приятный тенор. По субботам, сидя в трактире в какой-нибудь деревушке в пределах пешего хождения от госпиталя, он, бывало, пропевал пару арий, рассчитывая, что за это трактирщик выставит ему бутыль вина. В этом был весь Менне — вино, женщины и песня.

Год еще не подошел к концу, когда я, с заживающими нарывами, вернулся из Бад-Брюкенау в суровость танковых казарм Эрлангена, откуда уже отправился на фронт кое-кто из моих знакомых по школе вождения.

После этого 25-й полк переехал в Швайнфурт, где, для начала, мы приняли участие в большом гарнизонном параде по случаю дня рождения Адольфа, очень дождливым днем 20 апреля. Все это еще не несло неприятностей, но постепенно дела менялись к худшему.

При казармах в Швайнфурте была небольшая тренировочная площадка. Чисто штрафная полоса препятствий. Например, однажды один из унтер-офицеров нашпиговал себе лицо мелкими щепками от деревянной пули учебного патрона 7,92 х 57, после чего несчастный солдат и его товарищи часами отрабатывали ползание. В танковых казармах в Швайнфурте у унтер-офицеров была особенно плохая репутация. Они иногда просто теряли контроль над собой.

В эти жестокие времена молодые солдаты, которым выпало служить в местах вроде швайнфуртских танковых казарм, особенно быстро понимали смысл слова «терпение». Жесткое обращение, которому они подвергались, проявлялось во множестве поговорок, одна из которых звучала так: «Все проходит, даже пожизненное заключение». Эти слова прозрачно намекали на сходство между казармами и тюрьмой.

Многочисленные побасенки танкистов, а также их песни сильно повлияли на меня: они обогатили мой язык.

После Швайнфурта и до конца войны домом 25-му полку стал Бамберг. Когда меня выписали из госпиталя, 10 апреля 1945 года, я получил письменный приказ прибыть в Бамберг.

Другим событием, из-за которого в том году я не попал на Восточный фронт, было то, что после объявленного 8 сентября итальянским маршалом Пьетро Бадольо перемирия с союзниками немецкие войска оккупировали большую часть Италии. Личный состав, который можно было выделить в бамбергских казармах, был отправлен в Италию — не как танковые экипажи, а как разного рода охранники.

7-я танковая дивизия, частью которой был 25-й полк, размещалась во Франции с мая 1940 года до февраля 1941 года — до того, как большинство из нас, посланных в Италию, стали частью Вермахта или закончили обучение на танкистов, так что хорошей жизни во Франции нам не досталось. Мы были в основном молодыми парнями — в среднем восемнадцати лет.

Куда мы направляемся в Италии, нам не сказали, — но Италия, похожая на Францию, ненадолго станет для нас кусочком хорошей жизни.

Но вскоре пришел черед России.

Наш войсковой эшелон, по пути в Италию через Альпы, однажды утром встал в австрийском городе Виллах. У подножия гор, возвышавшихся слева и справа от путей, по которым шла большая часть трансальпийского сообщения, нам пришлось прождать около часа.

От соседнего пустого пути нас, идущих за водой на вокзал, в упор разглядывали два канадских военнопленных из бригады, ремонтирующей пути.

Неожиданно, отведя от нас взгляд, один из них бросил куском щебенки в голубя, присевшего рядом, — и сбил его. Я похвалил метальщика: «Ничего себе бросок». Они оба, наверное, долго гадали, что молодой парень с канадским акцентом делает с немецкими солдатами.

К середине сентября 1943 года меня отделяли от Канады четыре с половиной года испытаний; я часто вспоминал, с каким удовольствием говорил по-английски с тем канадцем из Виллаха.

Через пару дней после Виллаха мы сошли с поезда в Триесте, крупном морском порту в заливе Триест, на Адриатическом море. Нас послали помогать охране порта, в котором тогда жило 250 000 человек. Так нам сначала сказали.

Не встретив враждебности, мы переехали в старые безлюдные казармы берсальеров на возвышенности, господствующей над большей частью города.

Все эти торопливо заселенные квартиры были пусты. Возможно, столы и стулья были вывезены незадолго до нашего прибытия, — но готов спорить, что в спальнях для рядовых сроду не было никаких шкафов. Массивные крючки для одежды висели на трех стенах из четырех, напоминая мне о двойных крючках для одежды в раздевалках трех школ, в которых я учился в Канаде. В этом берсальерском Ритце у нас не было ни кроватей, ни матрацев; мы просто перешли от немецкой соломы на вагонном полу к итальянской соломе той же мягкости, цвета и запаха, покрывающей часть пола в казармах. Более того, не нашлось и оружейных шкафов для наших винтовок.

Как правило, каждое из несмывных посадочных мест в шестиместных туалетах, разбросанных по разным местам здания, было просто дыркой в бетонном полу. Запасясь куском туалетной бумаги или охапкой итальянской постельной соломы, каждый посетитель внимательно следил за собой — за подтяжками, каблуками и бумажником, — раскорячившись над скользкой дырой, откуда не было возврата, каждая нога точно стоит на гладкой светлой плитке, образующей небольшого размера оттиск подошвы армейского ботинка. Однако эти сортиры без кабинок и унитазов было легко чистить. Знай себе поливай из шланга, все сольется само. Занавес.

За зданиями казарм стояли незапертые гаражи, в которых было свалено итальянское военное снаряжение, новое и бывшее в употреблении. Разбросанные, например, среди обмундирования желто-зеленые ящики с белой надписью по трафарету ВОМВА MANU (ручная граната) делали это место просто опасным.

«Dort lebt man wie der Herrgott in Frankreich» («Как у Христа за пазухой») — старое сравнение, применимое к любому месту, где солдат живет сравнительно роскошно, вряд ли относилось к нашим первым дням в Триесте.

Потом, ближе к концу нашей первой недели, — мы все еще были заняты, обживая место, и никуда не отлучались, — мы начали верить, что эта часть Италии осенена христовым уютом: кьянти, которое тайком приносили в казарму в котелках и выпивали в комнатах. Поскольку никто из нас не умел превращать итальянскую водопроводную aqua в крепкое итальянское vino, в округе должен был найтись поставщик вина.

С полдюжины итальянских детей, лет по 14, принимали лиры через узкую дыру в высоком заборе казарм, а полчаса спустя через ту же дыру передавали пузатые, оплетенные соломой бутылки кьянти. Они забирали пустые бутылки, когда vino переливалось в котелки. Конечно, эти дети Триеста зарабатывали на нас, но ни разу не обманули с обменом и не утаили часть денег в свою пользу.

Вскоре, естественно, некоторые парни распустились; некоторые котелки стали вонючими жестянками, многие отхожие места были сильно загажены — и все раскрылось.