Читаем без скачивания Легенды Пустоши (сборник) - Виктор Глумов

Он решил идти к своему дому. Там в цокольном этаже магазинчик, и можно будет достать воды, а то и найти дружественных взрослых и сильных людей. «Ты это прекрати, – велел себе Мик, – ты, Михаил Игоревич Шилов, нынче сам – взрослый и сильный. По нашим временам все, кто выжил, – взрослые и сильные. Так что топай, на Бога надейся, а сам не плошай».

Первый шаг в неизвестность дался с трудом. Смерч превратил знакомый как пять пальцев район в замусоренный пустырь. Оранжевое небо усиливало ощущение нереальности, но Мик был начеку и не поддался подлой мыслишке – мол, это все сон. Нет уж, фиг уж. Он руки не опустит, не станет сидеть и ждать.

Он обязан помочь Годзилле, а потом – и маме, и папе, и даже дуре Надьке, пусть она и зараза, но сестра же. Девушка.

Мик шел, и обломки, осколки, камешки хрустели под ногами. Он вертел головой, видел удаляющиеся веревки смерчей, слышал смолкающий гул, отдаленный вой.

Казалось, что кто-то, скрытый поднятой пылью, крадется следом.

Кто-то дышит в спину.

Кто-то ждет, когда ты споткнешься.

Мик подобрал обломок жерди с торчащими во все стороны, как кости из Борькиной ноги, гвоздями. Подумал – и в правую руку взял половину кирпича. Кто бы ни дышал сзади – Мик примет бой. Хорошо, если это напуганная собака, большая напуганная собака, потерявшая хозяев. Плохо, если человек – крадущийся в пыли не может быть другом. Совсем худо – если волк.

Откуда взяться волкам в Люберцах?! Да оттуда же, откуда землетрясению, смерчу, жаре. Из преисподней, из параллельной вселенной – не важно. Мик слышал, как они выли, заглушая торнадо. А значит…

Ближе к его дому на пустыре стоял смутно знакомый фургон. Мик присмотрелся – тот самый рефрижератор, который смерч таскал. Надо же. Приземлился. Сейчас из него выйдет девочка Элли и всплеснет руками: старую ведьму раздавила.

Мик почему-то остановился и только через несколько секунд понял, почему сработал инстинкт: рефрижератор окружили тени. Твари на четырех ногах, похожие действительно на собак, вот только спины их подозрительно отблескивали, будто панцирем покрытые, да и большие слишком для псов. Как их обойти?

Может быть, волки унюхали курятину и просто собрались перекусить? Мик осторожно огляделся, выискивая пути обхода. И в этот момент у фургона, в каких-то жалких ста метрах, началось движение.

Сперва из рефрижератора выскочила и понеслась к трансформаторной будке тоненькая черноволосая девушка, лохматая до невозможности, в изодранной грязной одежде. Она мчалась мимо волков, высоко вскидывая колени и энергично работая локтями. Видно было, что бегать девушка не умеет, но страх придал ей сил. Мик открыл рот, чтобы крикнуть, – и прикусил язык. Нет. Если она успеет, проскочит перед мордами растерявшихся волков, у нее появится шанс. Отвлеки ее Мик – она споткнется, запоздает, и тогда ничто не поможет, не на жердь же и кирпич надеяться.

Все происходило считаные секунды. Из фургона вывалилась и, прихрамывая, ломанулась следом за черноволосой другая девушка – коротко стриженная, плотная, знакомая до боли.

Надька.

А черноволосая – Василиса, ее подружка, которую Надя в грош не ставила, вечно вытирала о нее ноги. А Васька – безответная, тихая. Вот и сейчас Надя отправила ее вперед, чтобы оценить опасность.

Ваське оставалось пробежать совсем немного.

Надя внезапно остановилась, развернулась и припустилась прочь от будки и подруги, к их дому, проступающему сквозь пелену пыли высоким силуэтом. Мик замер. Волки замерли. А потом один из них, самый здоровый, шагнул к Надьке.

И стая кинулась. Мик стоял, не в силах сдвинуться с места. Васька достигла трансформаторной будки и теперь билась в дверь, не оглядывалась, пока волки не завыли. Вой подхлестнул Мика. Размахивая жердью и потрясая кирпичом, вопя что-то среднее между «Беги!» и «Обернись!», он бежал к сестре.

Надька обернулась. Она была слишком далеко, деталей не рассмотреть, но Мик почему-то знал: глаза ее побелели, губы приоткрылись. Надя споткнулась, упала на четвереньки, сделала несколько прыжков, не хуже, чем ее преследователи, снова упала, перекатилась на спину, увидела оскаленные пасти прямо перед собой, вскочила, выхватила что-то из-за пояса, взвесила на руке, запустила в вожака.

Мик все бежал. Медленно, словно в дурном сне. Краем глаза он заметил, как, подобрав обломок камня, спешит к подруге Васька.

Вожак мотнул головой, будто отгоняя волка. Надин удар не причинил ему никакого вреда. Вожак запрокинул громадную башку и снова взвыл. Заорала Васька. Тонко, пронзительно завизжала Надя. Мик не успел – кольцо волков сомкнулось вокруг нее. Взмыла вверх в последнем призыве рука… Хруст. Чавканье. Их слишком много, они не наедятся.

– Уходи! – заорал Мик Ваське.

Она, кажется, не поняла. Подбежать, выкинуть кирпич, чтобы ухватить Ваську за руку, потащить за собой – думать было некогда, а то Мик не стал бы рисковать. Оглушенный гибелью сестры, он волок за собой ревущую чужую девушку, волок обратно, к закрытому подъезду, к Годзилле.

Бегут за ними? Преследуют? Загоняют?

Не оборачиваться. Обернись – и ужас лишит тебя сил, мужество покинет твою душу. Земля прыгала под ногами и била в пятки, Мик оступался, Васька висла на нем, мешала, жердь со свистом рассекала воздух. Пот заливал глаза, даже горячий ветер не успевал его высушить. У подъезда Мик отпустил Ваську, дернул дверь за ручку – снова заклинило, не открыть.

Васька скулила. Мик, не оглядываясь на нее, снова дернул створку, просунул жердь в образовавшуюся щель, нажал – жердь хрустнула, но дверь поддалась.

Нервы у Мика не выдержали. Он схватил жмущуюся к его ногам Ваську, запихал в подъезд и с трудом протиснулся следом. Теперь успеть бы закрыть. Изнутри тяжелее, нужно тянуть, а дверная ручка может оторваться. Заорав, Мик дернул ее.

И створка захлопнулась легко, будто смазанная и идеально подогнанная. Никто не бился в нее с другой стороны. Никто не царапал когтями.

Заполошно дышала Васька, тяжело, с присвистом. У нее же астма, Надя ее так и называла – «моя астматичка» или, под настроение, «дохляк». Мик сел и прислонился к двери. Легкие драло изнутри, щеки пылали; казалось, сердце разорвется, не выдержит бешеного ритма.

Мик не знал, сколько времени прошло, но свистящее дыхание Васьки сменилось рыданиями – тихими и такими безнадежными, что у самого Мика моментально перехватило горло. В полутьме подъезда перед глазами его стояла Надина рука, вскинутая к небу – с последней ли просьбой о помощи, с мольбой ли о легкой кончине или с проклятием выжившим?

– Она… меня спасала… вперед… а сама раненая была… И волки на нее… От меня уводи-ила! – Васька подползла к Мику, обхватила руками за шею и зашлась в плаче.

Насчет «от меня уводила» у Мика было другое мнение. Сестренка хотела использовать подругу как «отмычку», но вот просчиталась… Хотела. Просчиталась. И теперь ее нет. Нет сварливой, подлой, стервозной, эгоистичной Надьки. Нет сестры, покупавшей Мику сигареты, угощавшей пивом – в первый раз в жизни, тайком! Нет девчонки, рыдавшей в своей комнате, когда мама с папой ссорились.

Мик был младшим, но сегодня это не имело значения, он должен был, обязан защитить слабую сестру. Он не смог спасти ее. Должен был – и не смог. Надька выживала сама, пока Мик тащил Годзиллу.

– Погоди, – прервав сеанс самобичевания, попросил Мик Ваську. – Да заткнись ты! Тихо!

Васька замолчала, только вздрагивала всем телом. Но дыхания Борьки все равно не было слышно. Мик отпихнул девушку и кинулся к другу, упал рядом на колени, прижался ухом к груди – тихо. Проверил пульс на шее – его не было, живчик не бился. Да нет, ерунда, Мик просто не умеет, он ни разу не проверял пульс, он и на анатомии…

– Годзилла! – Мик тряхнул друга за плечи, Борькина голова безвольно мотнулась. – Боря! Боря же!

Друг молчал. Тогда Мик решился на последнее средство – он с силой стукнул Борю по изувеченной ноге. Годзилла не пошевелился. Мертвые не чувствуют боли.

Мик долго еще сидел у трупа Борьки. Потом поднялся и Ваську заставил встать.

– Всё. Всё, я сказал! Прекрати истерику! Наше дело – выжить. Кому сможем помочь – поможем. Поняла? Всё. Потопали на второй этаж, оттуда улицу видно. Сопли подбери. – И добавил тише: – Мы их еще оплачем. У нас еще будет время всех оплакать.

Яна

Буря улеглась. Москва лежала в руинах, присыпанная пылью и пеплом, вдоль дороги сохранились лишь фундаменты. Яна с безразличием обозревала окрестности, словно так было всегда. Словно совсем недавно здесь не играли дети в песочницах, не жили люди, которые работали, страдали, любили друг друга. Ее не интересовало, что случилось с остальным миром, потому что ее мир рухнул, сгорел и не осталось ничего – ни воспоминаний, ни сожалений.

Слева за рулем кусал губы молчаливый Максим, думал о дочери в далекой Рязани. Слева хмурился прижатый к дверце Гарик… Игорь. Нет, Игорь Владимирович, у которого дети в Люберцах. Яна смотрела в его глаза и видела разрушенный город, провалы окон и обвалившиеся балконы.